Тетя Лена не смотрела мне в глаза. Хороший доктор был плохим вруном. А жаль, мне она вначале сильно понравилась. Но со взрослыми всегда так. Даже с добрыми. Они какие-то мутные, что ли. Это как если в ведро с родниковой водой кинуть горсть песка. И пить вроде можно, но на зубах противно поскрипывает. Ясно же, что место нечистое, что бы она тут ни заливала. Напоследок тетя Лена снова пообещала поговорить с Мамзелью по поводу Васька и его болезни. Я кивнула, но не очень-то поверила, что это сможет что-то реально изменить в нашей жизни. Мой брат из тех детей, которые просто физически не могут сидеть на одном месте. Глядя на него, кажется, что все его части тела двигаются на шарнирах, независимо друг от друга. Ошибка пилотирования, сбой в микросхеме. Кнопка сломалась и не работает. Руки-ноги-голова не слушаются друг друга. Кроме этого, он плохо говорит и иногда заикается. И, конечно, вспышки ярости. Это что-то страшное, никто не может с ними совладать, кроме меня. Я тоже долго не понимала, что делать и как вести себя в такие минуты. Сейчас мы называем это «Тантрум пришел». Тантрум – это персонаж из мультика, робот-бионикл. Вначале Васек мне про него рассказал, а потом по телику сказали, что есть целая теория насчет поведения этого робота, и вроде как многие неадекватные малыши, типа нашего, похожи на него. Тантрум страдает приступами ярости и агрессии, которые сам не может объяснить. В какие-то моменты ему надо обязательно что-то сломать, из носа вылетают клубы огня, и тогда он разрушает дома, мосты, города. Иногда это существо вселяется в Ваську. Реально страшная тварь. Если бы ты, Лео, хоть раз увидел его, понял бы, о чем я говорю. Первый раз Тантрум пришел вскоре после твоих похорон. Во времена инквизиции меня бы за такие штуки сожгли на костре. Тантрум – это дьявол, которого надо выгонять силой воли. Мы еще только учимся делать это. Когда Тантрум приближается, я начинаю свой заговор – «Тантрум-Тантрум-стоп. Тантрум-Тантрум-стоп». При этом надо говорить с каждым разом громче и громче. Потом я считаю – «Тантрум – раз, Тантрум – два, Тантрум – три». И если на счет «три» Васек не успокаивается, орет и бьется в конвульсиях, значит, Тантрум победил и на этот раз надо оставить его в покое. Я молча ухожу, даже если брат цепляется за мои ноги и ползет следом, и закрываю дверь в комнату. Поорав, Васек начинает плакать. И тут для меня наступает самое страшное. Вы скажете – что такого, пацан поорал и успокоился. Просто вы ни разу не слышали этот крик. Я как бы тоже не из чувствительных, меня черта с два до слез доведешь, но тут другое. Надо сжать всю волю в кулак и не открывать дверь, пока Тантрум не отступит. Он так ужасно кричит, бедняга «братец Кролик», будто злой робот выжигает его изнутри. Я часто сижу по другую сторону двери и беззвучно плачу вместе с ним. Не нравится мне об этом говорить, но скажу. Васек бьется в дверь, икает от слез, но открывать нельзя. Лиса, Лиса, Лиса, открой!!! Я затыкаю уши и скрючиваюсь на полу перед дверью, как креветка, так мне плохо. Но открывать нельзя ни в коем случае, иначе Тантрум останется с нами навсегда. А когда он затихает, я отпираю замок, а он стоит весь в крови, потому что бился лицом о дверь. И в глазах такая взрослая боль, которая не может, не должна там быть, черт возьми! И тут мне уже реветь нельзя ни в коем случае. Я улыбаюсь, беру малыша на руки, говорю ему – ты молодец, ты победил его, и иду за молоком. Мы взаправду почти уже победили Тантрума, он приходит все реже и реже. Но все еще приходит. Ненавижу его!
Из-за Тантрума брата не любят в детском саду. А в школу, как говорит мать, он пойдет в какую-то специализированную.
– Я нашла отличную школу для особых детей, – опять завела перед отъездом Мамзель свою шарманку.
– Для особых дебилов, – уточнила я.
– Элоиза, ты невыносима! – вновь закатила глаза мать. – Разве не видишь, как сильно он отстает в развитии, с ним надо специально заниматься. В детском саду его все ненавидят. Из-за тебя, между прочим!
– Я той жирной крысе глаз натяну на задницу, если она мелкого хоть пальцем тронет еще раз!
– Элоиза! Ты же де-воч-ка!
– А ты ма-ма-ма-ма. Занимайся им, занимайся! Учи читать, учи говорить. Просто хоть иногда будь с ним рядом. Ему надо, чтобы ты хоть иногда укладывала его спать. Кто тебе мешает? Или твой очередной красавчег-любовник не хочет иметь умственно отсталых в доме?
Бац, бац! – по моим щекам проносится наманикюренная рука, оставляя красный след. Мамзель в гневе, и ее намертво поставленная лаком «Прелесть» прическа трясется как петушиный гребень. Факен шит, это уже слишком! Скажи мне, Лео, в будущем до сих пор так? Почему взрослые считают, что детей надо бить по лицу? Это какая-то особая форма самовыражения? Садизма? Пощечина – удар прямо в сердце, в еще совсем маленькое и чахлое, как деревце на болоте, самолюбие. Это подло и гадко, потому что детское лицо совершенно беззащитно и открыто миру. Там нет специальной маски или забрала, которые рекомендуется надевать в жарком споре со взрослыми. Там всего лишь твоя наивная рожа, которая не ждет такого подвоха. Ненавижу их всех за это! Когда несколько месяцев назад я увидела, как садиковская «фрекен Бок» отвешивает нашему Ваську оплеуху, у меня просто крышу сорвало, честное слово. Тетка высотой с двухметровую березу била крохотного малыша за то, что он описался. Первая мысль – ударить ее? Бесполезно – разные весовые категории, я бы и до носа ее не допрыгнула. Кричать – тоже не имело особого смысла, эта горилла меня переорет в два горла. Поэтому я плюнула. Подошла поближе, втянула все сопли, что забились в нос с мороза, и харкнула со всей дури ей в рожу. Чуть мозг не вылетел, ей-богу. Но зато тетка обалдела, надо было видеть ее лицо. А малыши обрадовались, что взрослые так себя ведут, и давай радостно плевать друг в друга и в Гориллу. Мамзель, конечно, была в шоке. Она носила Горилле конфеты, вымаливала прощение, говорила, что я трудный подросток, что после смерти отчима со мной никто не справляется. По ее словам, Горилла рыдала у нее на груди как ребенок. Хлюпая гигантским пористым носом, утверждала, что за двадцать пять лет ее педагогической практики такого никогда не было. Никогда ее так не унижали! Мамзель жалела тетку и кормила конфетами «Рафаэлло». Но я не верю в раскаяние горилл, пусть они хоть обрыдаются на ступеньках детсада. Тем более что мамины конфеты не помогли – Васек совсем перестал разговаривать и только тихо скулил, когда я вела его по утрам в группу. Зато Тантрум сразу же почуял власть, оборзел и стал приходить снова и снова. Красный демон больше не подчинялся мне. Когда Васек выполз один раз из комнаты – вся морда в крови – я сказала Мамзели: «Вот полюбуйся, это все из-за тебя. Ты никого не любишь, только своих хахалей». Она закурила прямо на кухне, несмотря на то что ей нельзя курить вообще, астма в запущенном состоянии. А потом вообще зарыдала:
– Я работаю на двух работах, чтобы вас прокормить. Сижу по ночам в ларьке с цветами, а там даже печки нет. Я вся больная. Куда я теперь дену ребенка? В садах мест нет, я за это место отвалила заведующей двадцать тысяч. Что мне теперь делать?
– Давай выкинем уродца на помойку.
Мать потемневшим взглядом смотрела на меня и ненавидела. Проклинала тот день, когда я родилась. Потом снова зашлась в кашле.
– Ладно, успокойся. Я извинюсь перед Гориллой, и все будет ок.
И она поверила. Поверила, что я буду валяться в ногах той злобной твари и просить прощения. А Горилла будет снова и снова избивать малышей, которые только-только пришли из ласковых и теплых объятий мам в этот гнусный мир. Для меня социальная адаптация звучит как концлагерь. Ненавижу школы, детские сады и все такое. И эти бесконечные заборы. За ними бледные маленькие лица, ожидающие мам. Они даже понятия не имеют, что такое время. Даже я до сих пор толком не знаю, что это. Иногда на уроке химии мне кажется, что прошло сто лет, а стрелки показывают только сорок пять минут. А когда я читаю книги по ночам – время пролетает словно одно мгновение. Что уж говорить о малышах. Они плачут, потому что думают, что мама ушла навсегда, а Горилла осталась и тыкает носом в описанную простынку. И будет тыкать вечно.
Короче, сняла я в тот вечер ее дурацкую дорогую майку с финской лисой и больше не носила. Молча положила подарок на Мамзелину кровать. Мамзель ничего на это не сказала и убрала майку куда-то в комод. А я решила больше не водить брата в детский сад. Вместо этого я залезла в свои накопления на новый мобильник и купила мешок шоколадных яиц. У брата диатез от шоколада, поэтому договор был такой: киндер – мой, сюрприз – твой. И мы стали учить буквы, цифры, читали понемногу книжки. Одно стихотворение – одно яйцо с сюрпризом. Потихоньку на подоконнике выстраивалась целая гвардия слонов, бегемотов и машинок. Идет бычок, качается, вздыхает на ходу. Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит. Белеет парус одинокий в тумане моря голубом. Где оно, это море? Я только слышала о нем, и дядя Лео очень круто рассказывал про океан. Когда-то он работал инженером на Кубе. Лео давал нам с братом поиграть в маракасы, а мне в наследство оставил огромную ракушку. Сказал, что море всегда теперь будет со мной, если приложить раковину к уху. Она и правда шумит, будь здоров, прямо-таки иногда смывает волной.
Лео однажды летом вывез нас на выходные на дачу своего друга на Финский залив. Мамзель в те дни работала. Дача – это, конечно, громко сказано. Хибара из картона, только печка нас и спасала от вечной мерзлоты. Как-то ночью, когда было темно, хоть глаз выколи, он разбудил нас и велел собираться. Я говорю: «Отцепись, Лео, спать хочу!» Но он погрузил нас в машину прямо в пижамах и повез на залив. Там велел нам лечь на коврик и смотреть в небо. Васек тут же опять вырубился, он еще совсем малыш был. А Лео достал ракушку из большой спортивной сумки и приложил мне к уху. Он сказал, что именно так было на Кубе – звезды и шум воды.
– Лео, давай уедем на Кубу. Бросим все, к чертовой матери.
– Не ругайся, Лиса. Что мы там будем делать?