Я достал из морозилки ещё две заиндевевших бутылки водки и сунул на их место тёплую, а, когда закрыл дверь, а за ней стояла Бабочка. Её била крупная дрожь, ручки сжались в кулачки, глаза полны слёз. Странным движением, как сломанная механическая кукла, она дёргала подбородком в сторону зала и повторяла:
– Он… Он…
– Что "он"?! – спросил я как можно строже. На стойке лежал целый веер невыполненных заказов и истерика официантки мне была совсем не в кассу.
– Он…
Я сунул ей стакан с водой:
– Выпей, выдохни и скажи, что случилось.
Дробно стуча зубами, она выпила и выпалила:
– Он меня облапал! Усадил на колени и облапал! Он… рукой… залез ко мне… в трусики!
– Кто он?
– Мужик, пьяный, с "два-три".
Третий стол во втором ряду. У стойки ждала свой заказ вторая официантка.
– Знаешь, кто на "два-три"? – спросил я.
– Знаю. Мясной павильон держит на рынке, редкий мудак, и дружки такие же.
– Возьмёшь?
– Щас. Её стол, пусть учится.
Я посмотрел на Бабочку, и она замотала головой:
– Нет-нет-нет, я и близко не подойду, я лучше прям сейчас уволюсь.
Выхода у меня не было. На охране хозяин экономил, а я – не боец ММА.
Хилый диджей, две официантки, да повар, который в кухню боком входил – вот и вся моя армия. Я выудил счёт столика "два-три", сумма на нём стояла приличная – я за две смены столько не заработаю – и пошёл.
За столом сидят четверо здоровенных мужиков. Есть такая порода богатырей, свининой откормленных, водкой проспиртованных – кулаки с пивную кружку, ряха отпескоструена, на коленях – десятивёдерное тугое пузо. Вроде, и сала там на среднюю хрюшку хватит, а силы в ручищах немеряно. На меня и одного б хватило, а их четверо. Стою перед ними в чёрной жилетке, да в бабочке, уместный, как императорский пингвин в клетке с медведями. Один, что с краю, поднимает на меня голову, поднимает тяжело: в счёте два литра бурбона, семь кружек пива.
– Слышь, халдей, – говорит, – мелкую позови, мы не договорили.
Я, как могу твёрдо, а значит совсем не твёрдо, и чуть не сорвавшись на козлетон, отвечаю:
– Она не будет обслуживать ваш стол.
Сложив руки на груди, он смотрит на меня, как на неведому зверушку.
– Ты, наверно, не понял. Мелкую сюда зови.
Я кладу на стол счёт.
– Оплатите, пожалуйста, и я прошу вас покинуть наше заведение.
Он с преувеличенным вниманием вглядывается в бланк и переглядывается с друзьями:
– Не, слышали?
Все громко ржут.
– Слышь, ищи работу, придурок… Лежачую. Первое, что я сделаю – сломаю тебе ноги.
Он вцепляется руками в стол, и мне кажется, что сейчас столешница хрустнет и разломится. Я оглядываюсь. Из проёма кухни высунула испуганную мордочку вторая официантка, Бабочки и повара не видать, диджейский пульт по-прежнему брошен, и я всерьёз начинаю беспокоиться о здоровье диджея – столько курить! Арсений, пьяный в дымину, спит где-то там на своём матрасе, на его счету сегодня стало на ноль семь вискаря больше, да и какой из него боец?
Мне ужасно хочется сохранить и лицо, и морду – она у меня вполне востребованная, и девчонкам нравится, но я понимаю, что чем-то одним придётся пожертвовать. Скорей всего, вместе с ногами. Как пленный солдат на допросе повторяет личный номер, я твержу: "Оплатите, пожалуйста, счёт и покиньте заведение", прекрасно понимая, что платить никто не будет, а из заведения вынесут меня.
Обидчик Бабочки поднимается, нависает надо мной, от него несёт водкой и кровью – запах сырого мяса въедается в кожу, его не вывести. С него могли б писать Халка – двухметровая гора мышц. Кругом толпа, но за бармена никто вписываться не будет: бармены гады, они обсчитывают и не доливают, на клиентах наживаются, официанток тискать не дают.
– Слышь, я пока по-хорошему… Мелкую сюда гони быстро.
– Она не проститутка.
– Она офси… Офсянка. – Почти "овсянка", но смеяться не хотелось. – Не хрен недотрогу строить. Если такая нежная, пусть в библиотеке работает.
Давай, халдей! Ещё есть шанс на своих ногах уйти.
Я снова завожу:
"Оплатите, пожалуйста счёт", – я ничего больше сказать не могу, да и смысла нет, повторяю эту фразу, как мантру, за неё кое-как и держусь, и тут на плечо мне ложится чья-то рука и сдвигает в сторону, а на моём месте оказывается какой-то пузатый коротышка. За ним ещё один человек, в котором я узнаю хозяина соседнего бара.
– Ща разрулим, – говорит он, – ща кум ему разъяснит про места, где тот не был.
Случилось чудо: Бабочкин обидчик сник, осел на стул, и теперь коротышкакум нависает над ним, а здоровяки-друзья разглядывают потолок.
– Кум – замначальника ОВД, он этого урода знает, закрыть может на раз, а тот на зоне не был ещё, вон как моросит.
И правда, вижу: клиент лезет за бумажником, старательно отсчитывает деньги, слюнявя пальцы. Дёргает дружков – купюру разменять. Кум ждёт.
– А ты молодец, хорошо держался! – кричит мне в ухо хозяин соседнего бара. – Иди ко мне работать, под тебя место освобожу.
Приходится сильно напрягать связки: музыка ревёт. Диджей курит -, дискотека идёт. Я ничего ответить не могу, хоть и понимаю, что хуже от этого точно не будет. Меня начинает сладковато подташнивать – опасность чудом миновала, и теперь накрыло откатом.
Встают все четверо, смотрят куда угодно, только не на кума и не на меня.
Мясник ещё раз не спеша пересчитывает деньги и засовывает их в бокал, прямо в пиве топит. Проходя мимо, толкает меня в плечо, и я слышу его тихое: "Сочтёмся…" Спасители возвращаются за свой стол. Старшую официантку я нахожу на кухне, она уже чокается с поваром.
"Вы охренели?! – кричу я им. – Там очередь перед стойкой уже!" Официантка мчится в зал, повар с каменным лицом встаёт, берёт пакет с фермерскими яйцами и ставит на весы. Он внимательно вглядывается в меняющиеся цифры. Я обречённо машу рукой, заглядываю в шхеру, где отсыпаются после смены официантки. Бабочка сидит на нижней койке, и, зажмурившись, безмятежно подпевает чему-то англоязычному. Я трясу её за плечо, она открывает глаза, в них удивление, наверное, от того факта, что я до сих пор жив.
– Иди работай, – говорю. – Они ушли.
Как ни в чём не бывало, хватает поднос и вприпрыжку бежит в зал.
Недолговечно детское горе. Пока стою, приходя в себя, заглядывает официантка:
– Выйди, тебя Костян зовёт.
– Кто? – не понял я.
– Ну Костян! Хозяин "У охотника".
Я вылезаю за стойку. Стоит мой спаситель, суёт деньги. Я мотаю головой, он перегибается через стойку и суёт их под клавиатуру.
– Подумай над моим предложением! – кричит он и уходит.
Толпа беснуется, диджей уже на месте, машет руками, Бабочка порхает по залу, танцуя на ходу, повар храпит на кухне – будто и не было ничего.
Только я вспоминаю тихое и тяжёлое, как камень, "сочтёмся" и с тоской думаю, что не ту работу себе выбрал. Выйдя из ступора, натыкаюсь на любопытный взгляд официантки.
– Что он тебе предложил?
– Работу.
– Тю, и ты думаешь? Иди, он нормальный.
Утром приехал хозяин, ещё более угрюмый, чем обычно. Позвал за стол, долго сидел, уставившись на меня и не мигая, чтоб я полностью проникся моментом, потом пододвинул ко мне стопку счетов:
– Где счёт Лупатого?
– Кого? – не понял я.
– Мясника, с которым у тебя конфликт был.
Я выудил одну из бумажек и протянул ему, он глянул, с показной усталостью потёр глаза.
– По твоей вине мы потеряли постоянного клиента. Постоянного жирного клиента!
– Он приставал к официантке!
– Я этого не вижу, зато вижу счёт. Хороший такой счёт!
– Он чуть не изнасиловал нашу официантку!
– Расскажи-ка поподробнее. Он прям тут начал её насиловать? Разложил на столике, стянул трусы…
– Он её облапал. Что я должен быть делать? Позволить ему распускать руки?
В его глазах не было ничего: ни понимания, ни сочувствия, ни хоть какихнибудь эмоций – глаза варана, ползущего за тобой, пока ты дохнешь.
Никакие объяснения ему не нужны.
– Ты не смог разрулить непонятку, не обижая уважаемых людей. Сумму этого счёта в пятикратном размере я вычту из твоего дохода. Иди сдавай смену.
Я только отошёл к стойке, и в бар зашёл мой ночной спаситель.
– Накосячил? – спросил он, кивнув в мою сторону.
– А то ты не знаешь, – неприязненно ответил мой хозяин.
– Знаю. Хочу у тебя его забрать.
– Не пойдёт. Он мне денег должен.
– Много?
Хозяин назвал сумму. Слышу протяжный свист, недовольное бурчание:
"У себя в рыгаловке свистеть будешь".
Сосед посмотрел с сомнением в мою сторону и покачал головой:
– Не, не готов.
Хозяин небрежно махнул рукой, подавая знак, что аудиенция кончена, и "Костян" ушёл, поджав виновато губы, а из шхеры выпорхнула улыбающаяся Бабочка в ярко-жёлтом купальнике, с полотенцем на шее, и улетела на пляж.
Смену за сменой я расплачивался за своё мушкетёрство. Денег оставалось едва на проезд и дешёвый перекус. Официантки с поваром дербанили по утрам чаевые, а я высчитывал, сколько денег мне ещё осталось до свободы.
Работать тут дальше я не собирался. Не возьмёт Костян, и хрен с ним, как-то выживу, хоть зимой баров и в разы меньше, чем барменов.
К "бархатному сезону" поток туристов стал пожиже, а публика посолидней.
У диджея пошёл период "Дискотеки девяностых" да шансона, и совсем не французского, а Бабочка сделала неприятное открытие: её улыбка действует не на всех.
– Это что ещё за фокусы?! – Уже потому, как поспешно и незаметно Бабочка проскользнула в кухню, я понимаю, что передо мной её жертва.
Разъярённая дама трясёт у меня перед носом счётом, который я выписал пару минут назад – Колыхается пересушенная кожа на предплечьях, плещутся морщинистые коричневые медузы в чашах купальника. Всегда было любопытно: в скольких метрах от кромки воды у людей включается стеснение. Что в счёте я и так догадываюсь – за стенкой кухни тишина, какой не бывает в пустых помещениях. Когда так тихо в детской, страшно открывать дверь.