Когда мы подошли ближе, лось попытался встать на передние ноги, упал и застонал. Крупный, как большая лошадь, лось с кротким, ласковым взглядом нюхал воздух и узнавал знакомый запах; он притащился через площадь к президентскому дворцу, прополз через открытую калитку в почетный двор и растянулся у подножия короткой лестницы между двумя неподвижными часовыми, стоящими в стальных касках и с винтовками наперевес по обеим сторонам больших дверей.
Обычно президент Финской Республики Ристо Рюти в такое время еще спал. Но сон президента республики более чуток, чем сон короля. Разбуженный стонами раненого лося, президент Ристо Рюти послал узнать причину необычных звуков. И вскоре на пороге президентского дворца появился первый адъютант президента полковник Слёрн.
– Bonsoir, Monsieur le Ministre, – удивленно сказал полковник Слёрн, заметив посла Швеции Вестманна.
Потом узнал посла Испании графа де Фокса и сказал с еще большим удивлением:
– Bonsoir, Monsieur le Ministre…
Потом, увидев меня, воскликнул:
– Vous aussi?[186]
И добавил, обратившись к Вестманну:
– Il ne s’agit pas d’une démarche officielle, j’espère[187].
Он побежал докладывать президенту Республики, что послы Швеции и Испании вместе с раненым лосем ждут перед воротами дворца.
– С раненым лосем? Чего они хотят от меня в такой час? – удивленно спросил президент Ристо Рюти.
Был час ночи. Но в Финляндии любовь к животным не только моральная норма, которой финны следуют всем своим великодушным сердцем, это государственный закон, и вскоре президент Ристо Рюти появился на пороге в высокой меховой шапке, закутанный в тяжелую волчью шубу. Сердечно поздоровавшись с нами, он подошел к раненому лосю, наклонился, осмотрел сломанную ногу и негромко заговорил с животным, поглаживая его шею затянутой в перчатку рукой.
– Держу пари, – сказал де Фокса, – перчатки президента из собачьего меха.
– Почему не спросить его самого?
– Ты прав, – ответил де Фокса, подошел к президенту и, поклонившись, спросил: – Puis-je vous demander, si vos gants sont en peau de chien?[188]
Не знавший французского президент Ристо Рюти в замешательстве оглянулся, взглядом попросил помощи первого адъютанта, который, тоже смутившись, негромко перевел странный вопрос посла Испании. Президент республики очень удивился, притворился непонимающим или ему показалось невозможным толком понять, что, собственно, хотел узнать посол Испании, а сам тем временем искал смысл необычного вопроса и политический намек, который он мог содержать.
Пока стоящий возле лося в снегу на коленях президент Ристо Рюти смущенно смотрел на де Фокса, поглядывая на свои перчатки, через площадь в направлении дипломатического квартала Бруннспаркена случилось проезжать автомобилю с послом Бразилии Паолу де Сузасом Дантасом, секретарем посольства Дании графом Адамом де Мольтке-Хюйтфельд том и секретарем посольства вишистской Франции Пьером д’Уаром. Понемногу весь дипломатический корпус собрался возле раненого лося и президента республики. Количество зрителей все увеличивалось, по мере того как, привлеченные необычным зрелищем и дипломатическими номерами машин, стоящих глухой ночью перед дворцом президента республики, другие машины останавливались по дороге в Бруннспаркен, из них выдвигались дипломаты, подходили и здоровались любопытствующими и обеспокоенными голосами.
Тем временем, пока полковник Слёрн бегал звонить в казармы кавалеристов полковнику ветеринарной службы, подъехали посол Румынии Ноти Константиниде с одним из секретарей посольства Титу Михайлеску, посол Хорватии Фердинанд Бошнякович с секретарем посольства Марьяном Андрашевичем и посол Германии Виперт фон Блюхер.
– Ah! Ces Blücher, ils arrivent toujours à temps[189], – тихо проговорил де Фокса и, сказав послу Германии «Bonsoir», вскинул руку в гитлеровском приветствии, также и приветствии испанской Фаланги.
– Comment! Vous aussi vous levez la patte, maintenant?[190] – тихо спросил секретарь посольства вишистской Франции Пьер д’Уар.
– Vous ne trouvez pas qu’il est préférable de lever une patte que d’en lever deux?[191] – ответил с улыбкой де Фокса.
Пьер д’Уар милостиво принял выпад и снисходительно ответил:
– Cela ne m’étonne pas dans le temps on travaillait du bras et on salutait du chapeau, à présent on salue du bras et on travaille du chapeau[192].
Де Фокса рассмеялся и сказал:
– Bravo d’Huart! Je me rends à votre esprit[193], – и, повернувшись ко мне, тихо спросил: – Что, к дьяволу, означает «travailler du chapeau»? «трудиться, не снимая шляпы»?
– Это значит, что у каждого под шляпой усердствуют свои тараканы, – ответил я.
– On n’a jamais fini d’apprendre le français[194], – сказал де Фокса.
Простертый на снегу меж двух часовых, окруженный небольшой толпой иностранных дипломатов, – куда добавились еще несколько солдат, две девицы навеселе, несколько моряков из порта, двое жандармов с винтовками, – лось жалобно стонал, отфыркиваясь и крутя огромной головой: он тянулся лизнуть свою сломанную ногу. Вертя головой, лось зацепил концом ветвистых рогов край шубы президента Ристо Рюти; неожиданный рывок заставил президента республики пошатнуться, он наверняка упал бы, если бы посол Германии фон Блюхер вовремя не подхватил его под руку. «Ха-ха-ха!» – смеясь, воскликнули хором иностранные дипломаты, как если бы невинный жест посла Германии имел политико-аллегорическое значение.
– Pèrkele! – воскликнула одна из девиц, увидев пошатнувшегося президента. («Pèrkele» по-фински значит просто «дьявол», но это одно из тех слов, которое в Финляндии нежелательно произносить, как это было с английским словом «bloody», «кровавый», во времена королевы Виктории.) Дипломаты посмеялись над смелым утверждением девицы, тем временем стоявшие рядом с президентом кинулись отцеплять его шубу от лосиных рогов. В тот момент подошел запыхавшийся Рафаэль Хаккарайнен, начальник протокольного отдела Министерства иностранных дел Финляндии, он подошел как раз вовремя, чтобы услышать запретное «pèrkele», слетевшее с губ веселой девицы. Советник Хаккарайнен задрожал всем телом под теплым покровом своей куньей шубы.
Это была единственная в своем роде сцена: заснеженная площадь, белые призрачные дома, закованные в лед пароходы и группа людей в дорогих шубах и высоких меховых шапках вокруг раненого лося, лежащего на пороге дворца между двумя часовыми. Сцена зачаровала бы любого из шведских или французских живописцев, таких, как Шёльдебрандт или Виконт де Бомон, которые в конце XVIII и в начале следующего столетия забирались в гиперборейские края с карандашом и картоном для рисования. Полковник ветеринарной службы и солдаты, подъехавшие тем временем на санитарной машине, засуетились возле лося, терпеливо следившего за человеческой возней кротким влажным глазом. Всеобщими усилиями с помощью президента республики, послов и двух веселых девиц лося взгромоздили в машину, которая медленно тронулась и исчезла в глубине Эспланады в ослепительном снежном сиянии.
Дипломаты остались еще ненадолго поболтать, закурив по сигарете и постукивая ногами по льду. Холод был собачий.
– Спокойной ночи и большое спасибо, – сказал президент республики, сняв шапку и раскланявшись.
– Bonne nuit, Monsieur le Président, – ответили дипломаты, сняв шапки и склонившись в глубоком поклоне.
Обменявшись громкими прощальными словами, небольшая толпа разошлась; машины отъехали с легким шумом моторов в направлении Бруннспаркена, солдаты и девицы, матросы и жандармы рассеялись по площади, смеясь и перекликаясь. Вестманн, де Фокса и я направились к посольству Швеции, обернувшись взглянуть на двух часовых по бокам президентских дверей и на кровавое пятно, исчезавшее потихоньку под снежной поземкой.
Мы снова уселись перед камином в библиотеке, покуривая и попивая в тишине. Слышался отрывистый собачий лай – голос печали, почти человеческий голос, придававший светлой ночи и подсвеченному сияющим снежным пламенем ясному небу теплое, полнокровное ощущение. Это был единственный живой и близкий голос в ледяном молчании призрачной ночи; сердце забилось сильнее. Ветер доносил треск заледенелого моря. Березовые дрова трещали в камине, алые отблески пламени метались по стенам, по золоченым корешкам книг, по мраморным бюстам королей Швеции, выстроившихся вдоль дубового цоколя библиотеки. Я думал о старых карельских иконах, где ад изображен не очищающим пламенем, а глыбами льда с закованными в нем грешниками. Слабо долетал собачий лай, наверное, с борта заточенного во льду у острова Суоменлинна парусника.
И тогда я рассказал о собаках Украины, о днепровских «красных собаках».
IXКрасные собаки
После многодневных дождей топкое море черной украинской грязи медленно разливалось до горизонта. В осеннем разливе грязь неторопливо вздувалась забродившей хлебной квашней. С безбрежной равнины вместе с ветром долетал ее запах, насыщенный запахами несжатой, оставленной гнить на корню пшеницы и сладким, усталым ароматом подсолнечника. Из черного зрачка подсолнуха по одному выпадали семечки, по одной опадали длинные желтые ресницы вокруг большого круглого глаза, теперь белого и пустого, как глаз слепца.
С передовой возвращались немецкие солдаты; добравшись до деревенской площади, они молча швыряли на землю винтовки. Покрытые с головы до пят черной грязью, заросшие многодневной щетиной люди с запавшими, как у подсолнухов, ставшими белыми и потухшими глазами. Офицеры смотрели на солдат, на брошенные на землю винтовки и молчали.