– Да, но я посол правительства Франко и категорически не могу позволить похоронить испанца без католического обряда. И почему вы не могли похоронить его без меня? Ты это знаешь, ты знаешь, что делаешь. Ох, эта твоя мания вмешиваться не в свои дела…
– Хорошо, хорошо, я больше не буду тебя тревожить и не буду вмешиваться.
Мы пошли к генералу Эдквисту.
– Очевидно, – сказал генерал, – что, если покойный – коммунист и атеист, как утверждают его товарищи и чему я верю, его нельзя хоронить по католическому обряду. Я понимаю, вы посол Испании, и вы не можете…
Я предложил послать за итальянским священником, единственным католическим священнослужителем в Хельсинки (в Хельсинки имелся еще и католический епископ, голландец, но посылать за епископом было бы слишком). Отправили телеграмму католическому священнику. Через два дня священник приехал. Он понял ситуацию и все устроил в лучшем виде. Он был из северной Ломбардии, горец, очень простой, очень маленький и чистенький священник.
Похороны состоялись на следующий день. Гроб несли четыре товарища покойного. Знамя франкистской Испании положили на дно могилы, вырытой в замерзшей земле с помощью динамита. Отделение финских солдат выстроилось на краю могилы на скромном военном кладбище посреди маленькой поляны в лесу. Снег мягко сыпал в слабом отблеске дня. За гробом следовали посол де Фокса, генерал Эдквист, я, военнопленные и несколько финских солдат. Священник в епитрахили и с псалтырем в руках держался шагах в пятидесяти от могилы. Из его уст не доносилось ни звука, он произносил заупокойные молитвы, но в сторону, дабы не нарушать волю покойного. Когда гроб был опущен в землю, отделение финских стрелков, состоящее из протестантов, разрядило винтовки в воздух. Генерал Эдквист, финские солдаты, офицеры и я сделали под козырек. Посол де Фокса отсалютовал по-фашистски, выбросив руку вперед. Товарищи покойного подняли сжатую в кулак руку. На следующий день де Фокса уехал. Перед посадкой в вагон он отвел меня в сторону и сказал:
– Я благодарен тебе за все, что ты сделал. Ты добрый человек. Извини, если я тебя немного отругал, но ты понимаешь… Ты все время вмешиваешься в дела, которые тебя не касаются!
Прошло несколько дней. Красные военнопленные ждали ответа из Мадрида, ответ задерживался. Генерал Эдквист слегка нервничал.
– Поймите, – говорил он мне, – не могу же я вечно стеречь этих пленных. Нужно что-то решать. Или их отзовут в Испанию, или их нужно отправить в лагерь. Положение шаткое. Лучше держать их здесь, но не могу же я сторожить их целую вечность.
– Наберитесь еще немного терпения, ответ, без сомнения, скоро придет.
Вскоре пришел ответ: «Военнопленные, объявившие себя испанцами, будут признаны испанскими гражданами, если признают режим Франко и пожелают вернуться в Испанию».
– Пойдите и объясните им их положение, – сказал мне генерал Эдквист.
Я пошел к пленным и все им рассказал.
– Мы не признаём режима Франко и не хотим возвращаться в Испанию, – ответили пленные.
– Я уважаю то, что вы не меняете своего решения, – сказал я, – но должен заметить, что ваше положение очень шаткое. Если вы признаете, что сражались против финнов как красные испанцы, вас расстреляют. На войне действуют военные законы. Сделайте так, чтобы я мог вам помочь. Одумайтесь, прошу вас. Ведь, в сущности, вы – испанцы. Все красные испанцы в Испании уже давно признали режим Франко. Красные проиграли, их верность своему делу не мешает им признать, что Франко победил. Делайте и вы, как красные в Испании. Признайте ваше поражение.
– Красных в Испании больше нет. Их всех расстреляли.
– Кто вам сказал?
– Прочитали в советских газетах. Мы никогда не признаем режим Франко. Пусть лучше нас расстреляют финны, чем Франко.
– Знаете, вы мне надоели, мне надоела красная Испания, франкистская Испания, Россия. Но я не могу вас оставить, и я вас не оставлю. Я сделаю все, чтобы вам помочь. Если вы не хотите признавать режим Франко и возвращаться в Испанию, ладно, я сам подпишу заявление за вас. Возьму на себя подлог, но спасу вам жизнь. Вы поняли?
– А мы будем протестовать, мы заявим, что вы подделали наши подписи. Оставьте нас в покое, пожалуйста. И занимайтесь своими делами. Вы ведь не испанец? Нет. Тогда чего вы вмешиваетесь?
– Я не испанец, но я человек и гражданин и не оставлю вас. Повторяю, позвольте мне помочь вам. Вы вернетесь в Испанию и будете жить, как и все красные, признавшие свое поражение. Вы молоды, и я не дам вам погибнуть.
– Оставьте нас в покое.
Я расстроился. Генерал Эдквист сказал мне:
– Надо известить об этом господина посла, послать ему телеграмму, чтобы он сам приехал уладить этот вопрос.
Я послал де Фокса телеграмму: «Пленные отказываются приезжай скорее убедить их».
Через два дня приехал де Фокса. Дул сильный северный ветер, де Фокса заледенел как сосулька. Едва увидев меня, он закричал:
– Опять ты? Когда я от тебя избавлюсь? Ты хочешь, чтобы я приехал и убедил их против их воли? Ты не знаешь испанцев, они упрямы, как толедские мулы. Зачем ты прислал мне телеграмму? Что я должен, по-твоему, делать, раз уж я приехал?
– Пойти поговорить с ними, – сказал я ему, – может быть…
– Да, да, я знаю, для этого и приехал. Но пойми ты, в конце концов…
Он пошел к пленным, я направился с ним. Пленные были неумолимы. Де Фокса просил, умолял, угрожал – все было бесполезно.
– Нас расстреляют. Ладно. А потом? – сказали пленные.
– А потом я прикажу похоронить вас по католическому обряду! – крикнул де Фокса, распаляясь до слез.
Поскольку мой дорогой Августин – добрый человек, такое великое ужасающее упрямство выводило его из себя.
– Вы этого не сделаете, – сказали пленные, – usted es un hombre honesto, вы – порядочный человек.
Они тоже расстроились. Де Фокса уезжал расстроенный. Перед отъездом он попросил генерала Эдквиста подержать пленных еще какое-то время под охраной и ничего не решать без его ведома. Перед посадкой в вагон он сказал мне:
– Это все ты, Малапарте, это по твоей милости я оказался в таком положении.
Его голос дрожал, а в глазах стояли слезы.
– Я не могу больше думать о судьбе этих бедных парней. Я обожаю их, я горжусь ими, они настоящие испанцы. Да, настоящие испанцы, гордые и храбрые. Ты понимаешь… Нужно сделать все возможное для их спасения. Я рассчитываю на тебя.
– Я сделаю все. Обещаю тебе, они останутся живы. Adios, Августин.
– Прощай, Малапарте.
Я каждый день приходил к пленным, пытался переубедить их, но все было напрасно.
– Мы вам благодарны, – говорили они, – но мы – коммунисты и никогда не признаем Франко.
Однажды генерал Эдквист вызвал меня к себе.
– Пойдите посмотрите, что там происходит с этими пленными. Они чуть не убили одного из своих, непонятно почему.
Я пошел к пленным. Один из них сидел окровавленный в углу на земле под охраной финского солдата, вооруженного suomikuonipistoli, знаменитым финским автоматом.
– За что вы его?
– Он предатель, – ответили мне, – un traditor, предатель.
– Это правда? – спросил я раненого.
– Да, я предатель. Я хочу в Испанию, я больше не могу. Я не хочу умирать. Хочу вернуться в Испанию. Я испанец и хочу в Испанию.
– Он предатель! Un traditor! – сказали его товарищи и посмотрели на него полным ненависти взглядом.
Я приказал поместить «предателя» в отдельный барак и телеграфировал де Фокса: «Предатель хочет вернуться в Испанию приезжай скорей».
Через два дня приехал де Фокса. Шел снег. Снег слепил глаза, льдинки вылетали из-под копыт лошадей и били в лицо. Увидев меня, де Фокса сказал:
– Чего ты опять вмешиваешься не в свое дело? Скажи на милость, чего ты лезешь в дела, которые тебя не касаются? Ты прекратишь когда-нибудь впутывать меня в эти дела? Где этот предатель?
– Под арестом, Августин.
– Ладно, пошли к нему.
Предатель встретил нас молчанием. Это был парень лет двадцати, светлоглазый и очень бледный блондин. Блондин, какими бывают испанцы-блондины, и светлоглазый на испанский манер. Он заплакал и сказал:
– Я предатель. Yo un traditor. Но я больше не могу. Я не хочу умирать. Я хочу в Испанию.
Он плакал и смотрел на нас глазами, полными страха, надежды и мольбы. Де Фокса был тронут:
– Не плачь, – сказал он, – тебя отправят в Испанию. Там тебя хорошо встретят, простят, ведь не твоя вина, что русские сделали из тебя коммуниста, когда ты был еще мальчиком. Не плачь.
– Я предатель, – сказал пленный.
– Мы все – предатели, – неожиданно сказал де Фокса тихим голосом.
На следующий день де Фокса дал пленному подписать заявление и в тот же день уехал. Перед отъездом он зашел к генералу Эдквисту:
– Вы – джентльмен, – сказал он, – дайте мне слово, что эти бедняги не погибнут. Это настоящие парни, они скорее умрут, чем отрекутся от своих убеждений.
– Да, они настоящие парни, – сказал генерал Эдквист, – я солдат и уважаю мужество и стойкость врага. Даю вам слово. Я уже получил согласие маршала Маннергейма. С ними будут обращаться как с военнопленными. Поезжайте и не тревожьтесь, я отвечаю за их жизнь.
Де Фокса молча пожал руку генералу Эдквисту, от волнения будучи не в состоянии произнести ни слова больше. Подойдя к поезду, он улыбнулся:
– В конце концов, – сказал он, – ты втянул-таки меня в эту историю! Я телеграфирую в Мадрид, а когда придет ответ, посмотрим. Спасибо, Малапарте.
– Adios, Августин.
– Adios.
Через несколько дней пришел ответ из Мадрида. Пленного отправили в Хельсинки, где его встретили испанский офицер и унтер-офицер. «Предателя» отправили самолетом сначала в Берлин, а потом в Испанию. Было ясно, что испанские власти хотели инсценировать прецедент. Пленного окружили вниманием, он уезжал в веселом настроении.
Два месяца спустя я вернулся в Хельсинки. Была весна, деревья на Эспланаде выпустили первые нежно-зеленые листики, птицы щебетали на ветках. Море в конце Эспланады было тоже зеленым, оно тоже казалось покрытым зелеными листьями. Я зашел за де Фокса на его виллу в Бруннспаркене, и мы вместе пошли вдоль моря по направлению к отелю «Кемп». Остров Суоменлинна был белым от птичьих перьев после линьки.