блом, на «пятаке» тоже никого не было. Громко матеря проклятых кооператоров, понастроивших лабазов, где водка днем и ночью в полный рост, чекисты решили прокатиться до метро — авось все-таки повезет.
На улице было холодно, под колесами «УАЗа» сухо хрустели замерзшие лужи. Заметив неторопливо ковылявшего по тротуару мужика, стражи правопорядка невольно содрогнулись: он был бос, а на себе имел только длинный мохеровый свитер, тем не менее прикрывавший его мужскую красоту только отчасти.
— Ага, педераста поймали! — Сержант от радости даже заржал. — Налицо развратные действия! — И тут же старшина Сидоренко глянул на него укоризненно.
— Не Дятлов ты, а щегол натуральный. Какие на хрен развратные действия? С кем? С самим собой? Да в такую пору болт даже если и встанет, то потом отвалится от переохлаждения. Спортсмен это, морж, видишь, к Неве ковыляет купаться.
Конец дискуссии положил старший лейтенант, резко затормозив машину у тротуара и несколько некстати поинтересовавшись:
— Эй, мужик, документы есть?
«Ну, только этого не хватало». — Заметив еще издали, как милицейский «УАЗ» остановился около Берсеньева, Катя поспешила вперед, чтобы законстатировать перед чекистами его статус кво — болезный он, не в себе, — но тут же остановилась. На ее глазах Мишаня буквально размазал любопытного лейтенанта по стене дома, старшине, поспешившему начальству на помощь, основательно досталось по черепу, да так, что ноги не выдержали, а схватившийся было за ствол сержант получил стремительный боковой в челюсть и тихо залег у колес.
«Иди к Хармакути, поклонись солнцу». — Голос в голове Савельева звучал не переставая. Даже не оглянувшись на усохших служителей закона, он двинулся туда, куда ноги несли его сами.
— Миша! Мишаня! — Осознав наконец, что ее не слышат, Катя двинулась за Берсеньевым следом. Ясно отдавая себе отчет, что совершает глупость, громко, по-бабьи разревелась — ну за что это все ей?
Наконец Юрий Павлович дотащился до рынка, тут же ноги понесли его к набережной, и, проковыляв вдоль трамвайных путей, он оказался у постамента одного из сфинксов, прибывших в Северную Пальмиру из древних Фив еще задолго до эпохи исторического материализма. Рука Савельева сама собой коснулась тысячелетнего камня. Сейчас же красная пелена перед его глазами рассеялась, голос в голове затих, и Юрий Павлович внезапно почувствовал, что на улице студено, а он почти что не одет. «Ядрена вошь, как это меня сюда занесло?» — Он принялся прыгать на месте, пытаясь согреться, а заметив Катю, почему-то зареванную, страшно обрадовался и приветственно помахал ей ладонью:
— Ты что это, мать, со мной на пару выгуливаешься?
Натянув брюки и обувшись, он удивленно оглядел себя. Чувствуя, как его начинает колотить от холода, Савельев вопросительно посмотрел спутнице в глаза:
— Слушай, а вообще, что мы здесь делаем?
Не ответив, Катя заплакала. Решив, что действительно для разговоров время было неподходящее, ликвидатор принялся ловить машину. Учитывая его внешний вид, а также время суток, сделать это было весьма непросто, однако, засветив полтинник, Савельев все же фаланул едва живого инвалида на ржаво-синем «Запорожце». Скоро творение родной автомобильной отрасли благополучно дотащилось до Катиного дома.
— А что, собственно, стряслось-то? — Первым делом ликвидатор полез в ванну. Хотя его тело все еще содрогалось от холода, ни один член он себе, оказывается, не поморозил. На душе у Юрия Павловича было спокойно и радостно, как будто он только что совершил что-то очень важное и хорошее.
— Ты встал и пошел. — Катя уселась на ящик с грязным бельем, где обычно любил сворачиваться в бараний рог кот Кризис. Она попыталась улыбнуться, но губы ее дрожали. — Потом чуть не прибил ментов и, проковыляв с голой жопой до моста, пришел в себя. Надеюсь, что навсегда.
— Ни хрена не помню. — Савельев осторожно, чтобы не наделать луж, принялся вылезать из воды и потянулся за полотенцем. — Слушай-ка, солнце мое, а что означает по-вашему Хармакути? Просвети, сделай милость.
— Думаешь, я все так и помню? — Катя закрыла за собой дверь и, включив в комнате свет, придвинулась к книжному шкафу. — Здесь должно быть, сейчас посмотрим. Вот, пожалуйста. Хармакути — это древнее название сфинкса, дословно «солнце на горизонте», основанное на том, что каменный колосс смотрит на восток. — Катя подняла глаза на покрасневшего после ванны Савельева и снова уставилась в книгу. — Вероятно, может служить синонимом любого предмета, выполненного в форме фигуры древнеегипетского синтеза, то есть сфинкса. — Неожиданно глаза ее округлились. — Ведь ты к нему и шел, без штанов, посреди ночи, а зачем?
— Знаешь, понятия не имею, — Юрий Павлович вдруг почувствовал, как на него надвинулась страшная усталость, и он присел на постель, — будто толкало что-то в спину — иди, иди, иди, иди.
Глаза его начали закрываться, но Катя внезапно яростно тряханула Юрия Павловича за плечо:
— Ты что, не понимаешь, что с этим не шутят? Хочешь по-настоящему вольтануться? Завтра же двигай к врачу, знахарке, экстрасенсу, куда хочешь, но давай лечись, гад.
— Угу. — Савельеву казалось, что он стремительно падает на дно бездонного колодца. Приземлившись наконец на что-то очень мягкое, он блаженно вытянулся, и Морфей крепко обнял ликвидатора своими крылами.
Глава двадцать пятая
Когда Савельев проснулся, за окном уже вовсю светило солнышко. Часы показывали начало двенадцатого. «Нас утро встречает прохладой». — Бодро поднявшись на ноги, он увидел на столе «Рекламу-шанс» недельной давности, где красным были подчеркнуты призывы от лепил, экстрасенсов и колдунов, дружно обещавшихся избавить за долю малую от любой напасти.
Основательно в отхожем месте газетку изучив, Юрий Павлович направился в ванную, затем долго разминал все свои члены и, очутившись наконец на кухне, узрел записку от Кати: «Мишаня, родной, поправляй здоровье драгоценное. P. S. Если худо с финансами, в морозилке лежат двести баксов». Савельеву сделалось смешно: надо же, доллары в холодильнике, это что-то новое, обычно женский пол сберегает бережно сбереженное в шкафу под бельем. Вытащив остатки вчерашней жареной курицы, он шваркнул их вместе с недоеденным пюре «дяди Бена» на сковородку. Больше есть было нечего. Попив чайку с твердокаменным, как из хижины дяди Тома, бубликом, Юрий Павлович гусятницу мыть не стал, а плеснул в нее кипятка и принялся звонить по объявлениям.
Белый маг, оказывается, забурел и работал лишь по предварительной записи, потомственный колдун был нынче не при делах, а экстрасенс Васисуалий решал только половые проблемы. Когда ликвидатор уже собрался послать всех оккультных товарищей к чертовой маме, вдруг прорезался вящий, астролог и адепт каббалы, без понтов согласившийся в тему вписаться.
— Эн-Соф да поможет нам, — несколько торжественно произнес он и, назвав время и место, отключился, а Юрий Павлович, все это на бумажку записав, отправился домывать гусятницу.
Скоро на кухне воцарилась полная гармония. Савельев, искренне самому себе удивляясь, едва совладал с ригельным монстром на входной двери и поехал общаться с кудесником. Располагался тот черт знает где — на улице Пролетариев в бывшем Царском Селе. Всю дорогу Юрий Павлович никак не мог сообразить, на что именно эскулапу пожаловаться. В голове его все время вертелось бородатое: «Здравствуйте, доктор, это мы — я и мой сифилис», где ситуация была вполне конкретной, а вот что сказать на этот раз?
«Здравствуйте, доктор, мне тут третьего дня во сне явились ученики Гермеса Трисмегиста, и один из них был фараоном Миной, а намедни по моей личной просьбе крысиная стая сожрала мной же замоченных торговцев наркотой, и вчера, во время ночного моциона с голой жопой по Васькиному острову, я чуть не ушатал троих лягавых, которым моя внешность показалась очень неизящной… Господи, какой бред». Савельев отыскал наконец при помощи сердобольных аборигенов улицу Пролетариев и запарковался возле небольшого желтого дома с балконами. Странно, но в парадной было чисто, на стенах никто не поминал чью-то маму с «Зенитом» чемпионом. Поднявшись на второй этаж, Юрий Павлович сразу же заметил выкрашенную светло-серой краской дверь.
Как бы там ни было, но экстрасенс ликвидатору почему-то понравился. Был он интеллигентной, слабо выраженной еврейской наружности, держался скромно, однако во всем облике его ощущалось достоинство, и, вняв Савельеву очень внимательно, он сразу сделался серьезен:
— Весьма похоже на сомнамбулизм, то есть я хочу сказать, вашим сознанием кто-то манипулирует. Сейчас это влияние ограничено ночным временем, когда вы спите и ваш астросом экстериоризирован, но мне кажется, что вскоре вы попадете в полную зависимость.
Заметив непонимающий савельевский взгляд, тот, кто просил называть его Исидором, улыбнулся:
— Поймите, между всевозможными предметами физического плана и психическими элементами астрального, а также духовного миров существует некоторое таинственное соотношение, взаимные симпатии и антипатии, суть психическая связь, уловить которую и пытается магия. В принципе у каждой овеществленной частички Вселенной имеются три фундаментальных информационных поля: космическое, одическое и материальное, которые никуда не исчезают со временем. Ну-с, — он достал кусочек янтаря с привязанной к нему тонкой шерстяной нитью и, подвесив его в своих пальцах наподобие маятника, приблизился к Юрию Павловичу, — давайтё-ка посмотрим, что тут у вас на энергетическом уровне…
Внезапно он замолк на полуслове, и его выбритое до синевы лицо отразило удивление, смешанное с непониманием, а Савельев почувствовал, как в глубине его собственного сознания начинает что-то происходить.
— Такого я еще не видел. — Исидор уставился на быстро вращавшийся против часовой стрелки кусочек янтаря, который совершал при этом еще и колебательные движения. — Подобный заряд отрицательной энергетики даже трудно представить. Я сейчас.
Он вскоре вернулся с небольшим хрустальным флакончиком и быстро отпил из него: