Пока де Брис и Роот беседовали со знакомыми пары Миллер — Волльгер, Эва Морено сосредоточилась на Марлен Фрей и нескольких приятелях Эриха Ван Вейтерена, но ничего полезного не выяснила.
Никто не узнал Веру Миллер на фотографии, которую они одолжили у Ирены Варгас, и никто не мог припомнить, чтобы слышал ее имя раньше.
— Я тоже не знаю, что и думать, — отозвался Рейнхарт, выпуская облако дыма. — Должен признаться. Завтра я встречаюсь с комиссаром и собираюсь все-таки затронуть вопрос о связи… возможной связи. Тогда у нас, по крайней мере, будет конкретная тема для разговора. Очень уж тяжко просто сидеть и философствовать о смерти.
Морено ненадолго задумалась.
— Ты ведь любишь теории, — заметила она. — Нельзя ли… я хочу сказать, нельзя ли найти мотив для убийства Эриха Ван Вейтерена и Веры Миллер, исходя из того, что они друг друга не знали? Ты можешь соорудить из этого связную историю?
— Историю? — переспросил Рейнхарт, почесав лоб мундштуком трубки. — При условии, что они не знакомы? Ну, получится чертовски притянутая за уши история… если мы, конечно, не предположим, что имеем дело с откровенным безумцем, поскольку тогда выйдет каша совсем другого рода. Да, естественно, я могу придумать связное развитие событий, могу выдать хоть десять историй, если пожелаешь. Но что нам это даст?
Морено усмехнулась.
— Давай, — сказала она. — Посвяти ночь придумыванию десяти нитей, связывающих смерти Эриха Ван Вейтерена и Веры Миллер. Завтра ты мне расскажешь, и я обещаю выбрать из них правильную.
— Господи, для ночных занятий у меня есть прелестная жена. И дочка с отитом, когда ей становится совсем невмоготу. Неужели ты действительно по-прежнему замужем за работой?
— В точку.
— В точку? Что за дурацкое выражение? — Он наклонился над столом и внимательно посмотрел на нее, сдвинув брови: — У тебя ведь что-то было с Мюнстером, так?
Инспектор Морено на три секунды уперлась в него взглядом.
— Пошел к черту, — сказала она затем и покинула кабинет.
— Знаешь, кто я такой? — спросил Роот. — Самый паршивый охотник в Европе.
— У меня нет причин не верить, — ответил Юнг. — Правда, я не знал, что ты вообще охотишься.
— За женщинами, — вздохнул Роот. — Я говорю о женщинах. Гоняюсь за ними двадцать лет… даже двадцать пять… и все без толку. Что, черт возьми, я делаю не так?
Юнг огляделся. В баре было полно мужчин. Они только что закатились в «Старый Маас», чтобы скрасить день (выражение Роота), и подходящих охотничьих угодий тут не просматривалось.
— Тебе, конечно, по фигу, — продолжал Роот. — Маурейн классная. Если она тебя вышвырнет, я готов прийти на смену.
— Я ей расскажу, тогда она уж точно меня не выгонит.
— Поцелуй меня, — сказал Роот и отпил основательный глоток. — Хотя, наверное, все дело в боеприпасах.
— В боеприпасах? — удивился Юнг.
Роот самокритично кивнул:
— Начинаю думать, что все эти годы использовал слишком крупную дробь. Подумываю взяться за поэзию, как тебе кажется?
— Отлично. Тебе пойдет. А сейчас мы можем поговорить о чем-нибудь другом, кроме женщин?
Роот изобразил на лице изумление:
— Что бы это, черт возьми, могло быть?
Юнг пожал плечами:
— Не знаю. Может, работа?
— Предпочитаю женщин, — со вздохом заявил его приятель. — Но раз уж ты так просишь…
— Можно и просто помолчать, — предложил Юнг. — Пожалуй, это лучший вариант.
Роот действительно довольно долго просидел молча — копался в мисочке с арахисом и задумчиво жевал.
— У меня есть гипотеза, — сообщил он наконец.
— Гипотеза? Не теория?
— Я их толком не различаю, — признался Роот. — Все одно, вот послушай…
— Я весь внимание.
— Отлично. Только не надо меня все время перебивать. Итак, эта Вера Миллер… если она крутила роман с другим мужчиной, недурно бы его найти.
— Гениально. И откуда только господин констебль все это берет?
— Я не закончил. Задача упростилась бы, знай мы, где его искать.
Юнг зевнул.
— Тут-то гипотеза и расцветает пышным цветом, — заявил Роот. — Мы конечно же имеем дело с врачом.
— С врачом? Почему, черт возьми?
— Ясно как день. Она работала в больнице. Все сестры рано или поздно втюриваются в доктора с побрякушкой на груди. Синдром стетоскопа… он поражает всех женщин в больничке. Иными словами, надо просто искать доктора Икс. В больнице Хемейнте. Наверное, все-таки стоило изучать медицину…
Юнгу удалось завладеть оставшимся арахисом.
— Сколько их всего? Врачей в этой больнице.
— Откуда мне знать? — ответил Роот. — Вероятно, сотни две. Но должен быть кто-то, с кем она немного контактировала… по роду занятий, как говорится. В том же отделении, например. Что скажешь?
Юнг ненадолго задумался.
— Если верить Меуссе, — сказал он, — то как в таком случае это вяжется с теорией марки и теорией шантажиста?
Роот рыгнул, прикрывши рот локтем.
— Мой юный друг, — произнес он, по-отечески улыбаясь. — Нельзя смешивать теории и гипотезы как попало, я думал, тебе это известно. Ты учился в школе полиции или только в школе собаководства?
— Пойди купи два пива, только не смешивай их.
— Постараюсь, — сказал Роот, вставая.
«Он не так глуп, как кажется», — подумал Юнг, оставшись один.
Логично, черт возьми.
«Почему я так себя веду?» — подумала Морено, придя домой.
Она раздраженно сбросила туфли и кинула куртку на плетеный стул.
Почему я посылаю Рейнхарта к черту и хлопаю дверью? Неужели я становлюсь мужененавистницей? Злобной теткой?
В конце концов, он ведь прав. Совершенно прав. Кое-что с Мюнстером действительно было, хоть она и не могла определить это более точно, чем Рейнхарт.
Только кое-что. Все закончилось, когда в январе Мюнстера пырнули во Фригге ножом и он чуть не погиб. С тех пор он пару месяцев пролежал в больнице, пару месяцев провел в санатории, а теперь сидел с каким-то сомнительным отчетом в министерстве в ожидании окончательного прихода в форму — по некоторым сведениям, еще через пару месяцев.
«Проклятие, — подумала она. — А когда он вернется? Наверное, уже в феврале, — и что произойдет тогда?»
Естественно, ни черта. Интендант Мюнстер вернулся к жене и детям, которых он, кстати, никогда и не оставлял даже на секунду. Что она себе вообразила? Чего она ждет? А ждет ли на самом деле? С тех пор как все это случилось, она виделась с ним не более трех раз, да и то без малейшего трепета. Даже без намека на дрожь… хотя нет, пожалуй, в первый раз, когда они вместе с Сини сидели у его постели… тогда что-то промелькнуло.
Но не больше того. Легкая дрожь. Один раз.
Да и кто она, черт возьми, чтобы вторгаться между Мюнстером и его замечательной Сини? И детьми?
«Я идиотка, — подумала она. — Становлюсь такой же придурковатой, как все одинокие бабы. Неужели действительно так быстро превращаешься в старую деву? Неужели это так просто?» Когда она оставила говнюка Клауса, она, конечно, была чертовски зла на него и на выброшенные попусту пять лет, но не ровняла всех мужчин под одну гребенку. По крайней мере, Мюнстера. Особенно его.
А теперь она, по большому счету, послала подальше Рейнхарта. Только потому, что он случайно наступил ей на больную мозоль. Рейнхарт, правда, не был ее типом — если такие невероятные звери вообще существуют, — но она всегда считала его хорошим человеком и хорошим полицейским.
И мужчиной.
«С этим надо что-то делать», — думала она, вставая под душ, чтобы смыть неприятное ощущение.
Не обязательно сию минуту, но в дальнейшем — непременно. Тридцать один год и озлобленная мужененавистница?
Или отчаявшаяся охотница? Пожалуй, еще хуже. Нет, спасибо, существуют — должны существовать — лучшие виды на будущее.
Правда, не сейчас. Сегодня вечером у нее нет ни времени, ни сил, ни идей. Лучше заняться другим. Может, тем, к чему она призывала Рейнхарта?
Десятью возможными нитями, связывающими Эриха Ван Вейтерена с Верой Миллер.
«Десять? — подумала она. — Какая самонадеянность».
Посмотрим, удастся ли мне найти три.
Или две.
Хотя бы единственную?
У Уиннифред как раз начались месячные, а Джоанна наконец начала признавать благотворное действие пенициллина, поэтому на долю Рейнхарта не выпало ни одного из предполагавшихся занятий. Вместо этого, пока Уиннифред готовилась к завтрашнему семинару в кабинете, он уселся на диван перед старым фильмом Трюффо.[16] Она разбудила его, когда фильм закончился; они минут пятнадцать пообсуждали плюсы и минусы островов Лерое и Закинф[17] — в предвкушении возможной поездки на Пасху, и, когда затем легли в постель, ему никак не удавалось заснуть.
В голове вертелись две мысли.
Первая касалась Ван Вейтерена. Ему предстояло на следующий день встретиться с комиссаром, и он сознавал, что придется объяснять тому, что они по-прежнему топчутся на месте. По-прежнему — после трех недель работы — не имеют ни единой зацепки в поисках убийцы его сына. Он, естественно, сообщит о том, как убили Веру Миллер, но хвастаться-то здесь особенно нечем.
Придется признаваться, что они не знают, в чем тут дело. Понимают не больше, чем карась в Библии.
Вторая мысль была об Эве Морено.
«Каким же я бываю отвратительным хамом, — думал он. — Не всегда, но временами. Пообещал ей десять сценариев связи, о которой не имею ни малейшего представления, а потом еще и оскорбил».
Оскорбил и сунул нос в совершенно не касающиеся его дела.
Тоже хреново.
В два часа он встал и позвонил ей.
— Ты спишь? — спросил он. — Это Рейнхарт.
— Слышу, — отозвалась Эва Морено. — Нет, я бодрствую.
— Извини меня, — сказал Рейнхарт. — Я, собственно, звоню, чтобы попросить прощения… я отвратительный хам.
Она мгновение помолчала.
— Спасибо. За извинение. Хотя ты не такой уж хам. Я просто была не в себе. Это моя вина.