мгорд лично отвез его в Бруклин. Они свернули с 5-й авеню после Сансет-парка и припарковались на 44-й улице, чуть-чуть не доезжая до интересовавшего их дома, который находился на углу 6-й авеню. Убогий дом из грязно-коричневого кирпича с тремя низкими этажами и темными окнами, ничуть не отличающийся от остальных построек района. Небольшая лестница перед входом, на тротуаре — несколько несвежих мешков с мусором.
Латиноамериканцы и ортодоксальные евреи, пояснил Блумгорд. И поляки. Самые обычные типажи здешних мест, впрочем, евреи живут чуть подальше, вокруг 10-й и 11-й улиц.
Они немного посидели в машине, и Рейнхарт попытался вновь подчеркнуть, насколько деликатным должен быть их первый визит. Чертовски деликатным. Блумгорд уловил намек.
— Я останусь в машине, — сказал он. — Лучше иди один, а то мне очень трудно держать язык за зубами.
Рейнхарт кивнул и вылез из машины. Бросил взгляд на парк: открытое наклонное поросшее травой поле с низкими серо-белыми спортивными сооружениями в центре, похожими на бассейн. По словам Блумгорда, туристам здесь делать нечего. Приличным людям тоже. По крайней мере, ночью. С наступлением темноты Сансет-парк, согласно народной молве, менял имя с «Закатного парка»[26] на «Забойный» — Гансхот-парк.
Сейчас парк выглядел очень мирно. По асфальтированной дорожке с усилием поднимался вверх любитель бега трусцой, на скамейке сидели два явно безработных господина в вязаных шапочках и передавали друг другу бутылку в бумажном пакете. Две полные женщины катили детскую коляску и разговаривали, активно жестикулируя. Одно из голых деревьев вдоль улицы было увешано обувью — мотив, который помнился Рейнхарту по полученной когда-то открытке. Неясно, от кого.
Воздух был холодным. С реки Гудзон задувал ледяной ветер, чувствовалось, что снег не за горами. Отсюда открывался великолепный вид. К северу на фоне стального неба виднелись силуэты Манхэттена, чуть западнее — весь порт со статуей Свободы и район Статен-Айленд. «Сюда-то они и прибыли, — подумал Рейнхарт. — Отсюда и начался Новый Свет».
Он прошел мимо трех домов и четырех машин — больших, слегка проржавевших колымаг — и оказался перед номером 602. Цифры означали расположение: второй дом между 6-й и 7-й авеню, это он разузнал заранее. Он поднялся на восемь ступенек и позвонил. Залаяла собака.
«Деликатно, — подумал он снова. — Чертовски деликатно».
Дверь открыл мальчик младшего подросткового возраста, в очках и с торчащими наружу зубами. В руке он держал бутерброд с шоколадным кремом.
— Мне нужна миссис Понтшак, — сказал Рейнхарт.
Мальчик покричал внутрь дома, и через некоторое время по лестнице, пыхтя, спустилась полная женщина и поздоровалась.
— Это я, — сказала она. — Я Элизабет Понтшак. В чем состоит ваше дело?
Рейнхарт объяснил, кто он, и его пригласили на кухню. Гостиная была оккупирована мальчиком и телевизором. Они уселись за узкий пятнистый пластиковый стол, и Рейнхарт принялся излагать свое дело таким образом, как задумал. По-английски, сам не зная почему.
Ему потребовалось несколько минут, и все это время женщина поглаживала желтовато-серого кота, который скакал у нее на коленях. Собака, очевидно, обитала у соседей, и Рейнхарт периодически слышал, как она на что-то воет или гавкает.
— Я вас не понимаю, — сказала женщина, когда он закончил. — С чего ему вдруг меня разыскивать? Мы не общались пятнадцать лет. Сожалею, но ничем не могу вам помочь.
Ее английский был хуже его собственного, отметил Рейнхарт. С мистером Понтшаком, если таковой по-прежнему имелся поблизости, она, вероятно, разговаривала по-польски. Сейчас его, во всяком случае, дома не наблюдалось.
«Ага, — подумал Рейнхарт. — Ну, вот и все».
Он, со своей стороны, говорил неправду. А она?
Определить этого он не мог. Он внимательно следил за ее реакцией, но не заметил никаких признаков того, что она что-то скрывает или подозревает.
Если бы она не была такой флегматичной, с раздражением рассуждал он. Толстым и вялым людям не составляет труда что-либо скрыть. Он уже подметил это раньше. Достаточно просто сидеть, уставившись в пустоту, что они обычно и проделывают.
Оказавшись на улице, он понял, что такое обобщение несправедливо. Несправедливо и недопустимо. Но, черт возьми, он ведь привез с собой через Атлантику одну-единственную козырную карту. Жалкую козырную карту, он разыграл ее и ничего не приобрел.
Рейнхарт побрел обратно к ожидавшему в машине Блумгорду.
— Ну, как дела? — спросил тот.
— Никак, — ответил Рейнхарт. — К сожалению.
Он опустился на пассажирское место.
— Не могли бы мы куда-нибудь поехать выпить кофе? С кофеином.
— Конечно, — откликнулся Блумгорд, заводя машину. — План Б?
— План Б, — вздохнул Рейнхарт. — Четыре дня, как договаривались, потом просто плюем. Я возьму на себя столько времени, сколько смогу. Ты точно можешь выделить мне людей?
— Разумеется, — с энтузиазмом подтвердил Блумгорд. — Тебе незачем сидеть здесь самому и вести наблюдение. У нас в этой деревне имеются кое-какие ресурсы, сейчас в моде иные тенденции, чем пятнадцать лет назад. Никакой толерантности — признаюсь, поначалу я был настроен немного скептически, однако это работает.
— Я слышал об этом, — сказал Рейнхарт. — Но все же не хочу ощущать себя здесь туристом. Кроме того, вести наблюдение надо круглосуточно, иначе нет никакого смысла.
Блумгорд кивнул:
— Ты получишь в свое распоряжение машину. Давай заедем, составим график, и ты выберешь удобное тебе время. Остальное я беру на себя. Оке, compadre?[27]
— No problem,[28] — ответил Рейнхарт.
В результате он отложил свое первое дежурство до воскресенья. Блумгорд позаботился о том, чтобы начиная с четырех часов субботы на углу 44-й улицы и 6-й авеню в Бруклине стояла машина с двумя полицейскими в штатском. Рейнхарт же посвятил вторую половину дня и вечер прогулке по Нижнему Манхэттену. Сохо. Маленькая Италия. Гринвич-Виллидж и Чайна-таун. Под конец он оказался в «Барнс энд Нобл». Это представлялось чем-то вроде обязательного пункта программы. Сидел и читал. Пил кофе, ел шоколадные пирожные и слушал читавших стихи поэтов. Купил пять книг. В половине десятого он вышел оттуда и сумел сесть на нужный поезд метро до Колумбус-Серкл. Когда он выбрался из-под земли, уже пошел снег.
«Интересно, что я тут делаю? — подумал он. — В этом городе обитает более семи миллионов человек. Как можно думать, что я попаду в точку? Пожалуй, куда больше шансов, что я заблужусь и исчезну, чем что-нибудь обнаружу».
Поднимаясь на лифте, он вспомнил, что в удаче предприятия его убедил комиссар, но это показалось довольно слабым утешением. По крайней мере, сейчас, в одинокий субботний вечер.
Когда он позвонил и вторую ночь подряд разбудил Уиннифред, та сообщила, что в Маардаме тоже идет снег.
Морено встретилась с Марианной Кодеска в обеденный перерыв в кафе «Роут Моор». По словам инспектора Роота, «Роут Моор» было типичным заведением для женщин в возрасте от тридцати четырех с половиной до сорока шести лет, питавшихся морковкой и пророщенными зернами, читавших «Афину» и успевших отправить на свалку одного или нескольких мужчин. Морено никогда прежде сюда не заходила и была почти уверена в том, что Роот тоже.
Фру Кодеска (год назад вышедшая вторым браком замуж за архитектора) располагала только сорока пятью минутами. Ей предстояло важное заседание. О бывшем муже она сообщить ничего не может.
Это она объяснила еще по телефону.
Они ели салат «Пиранези», пили минеральную воду с добавлением лайма и любовались видом на Рыночную площадь, впервые за долгое время (Морено не могла припомнить, за какое именно) покрытую снегом.
— Питер Клаусен… — начала она, посчитав, что с прелюдиями покончено. — Не могли бы вы о нем немного рассказать? Нам требуется его, так сказать, более четкий психологический портрет.
— Он что-нибудь натворил? — спросила Марианна Кодеска, подняв брови до корней волос. — Почему его разыскивают? Вы должны мне наконец все объяснить.
Она поправила рыжеватую шаль так, что стала лучше видна фирменная этикетка.
— Это еще не до конца ясно, — ответила Морено.
— Нет? Но вы ведь знаете, почему он объявлен в розыск?
— Он исчез.
— С ним что-нибудь случилось?
Морено положила нож и вилку на тарелку и обтерла рот салфеткой.
— У нас имеются некоторые подозрения на его счет.
— Подозрения?
— Да.
— Какие?
— Извините, но я не могу вдаваться в детали.
— Он никогда не проявлял подобных наклонностей.
— Каких наклонностей?
— Криминальных. Вы ведь это хотите сказать?
— Вы с ним продолжаете общаться? — спросила Морено.
Марианна Кодеска откинулась на спинку стула и посмотрела на Морено с улыбкой, словно процарапанной циркулем на дверце холодильника. «У нее, наверное, болят зубы, — подумала Морено. — Она мне не нравится. Надо следить за тем, чтобы не сказать какую-нибудь глупость».
— Нет. Мы не общаемся.
— Когда вы видели его в последний раз?
— Видела?
— Ну, встречали. Обменивались словами… если хотите.
Фру Кодеска втянула через ноздри кубический метр воздуха и задумалась.
— В августе, — сказала она, выпуская воздух. — С августа я его не видела.
Морено записала. Не в силу необходимости, просто чтобы скрыть раздражение.
— Как бы вы могли его описать?
— Я бы не хотела его описывать. Что вам, собственно, надо?
— Просто чуть более полную картину, — повторила Морено. — Немного общих черт характера и тому подобное.
— Каких, например?
— Мог ли он, например, проявлять агрессию?
— Агрессию?
Это явно было слово не из ее словаря.
— Да. Он вас когда-нибудь бил?
— Бил?