Что она помнит наверняка, так это голод. Во время войны они ели исключительно бобы, atole и tortillas, а если удавалось достать, то жирное невкусное мясо – предполагалось, что это говядина, но скорее всего мясо было собачьим, – сало и сливочное масло с примесью хлопкового и хлеб, по вкусу напоминающий бумагу. Пили водянистое молоко и кофе, перемешанный с хлебными крошками и ногутом.
Тем временем Нарсисо слонялся по улицам Чикаго, плакаты на которых призывали: МЫ ДОЛЖНЫ ЗАПОЛУЧИТЬ ВИЛЬЮ; СХВАТИТЕ ВИЛЬЮ; КТО НАМ НУЖЕН? ВИЛЬЯ. Но никому не удавалось добраться до человека, плюнувшего в лицо Америке и показавшего нос звездно-полосатому флагу, да и что с ним могли бы сделать?
Вторжение в Веракрус имело своей целью захватить Вилью в плен. Тогда-то мексиканцы и стали называть своих собак Вильсонами[238].
29Trochemoche[239]
– Так я оказался здесь, в Чикаго, городе, которому не повезло получить в качестве имени не одно, а сразу два плохих испанских слова: «гребаный» и «насравший»[240], – сказал Дядюшка Старикан, представитель самой хилой ветви необузданного семейного древа Рейесов.
В семьдесят три года Дядюшка Старикан все еще трудился, как усталый Сизиф, хотя ему уже было больно делать что-либо, даже дышать. Дядюшка находился на том жизненном этапе, когда собственное тело причиняет сплошные неудобства и человек стремится к тому, чтобы снова стать прахом. Он был облачен в это неудобное тело, как в зимнее пальто, надетое в самый жаркий день в году.
Бедняга. По правде говоря, смотреть на него lástima[241], думал жалостливый Нарсисо. Дядюшка Старикан и его сыновья, Толстяк, Кудряш и Змей, с трудом сводили концы с концами, работая в небольшой обивочной мастерской на Холстед-стрит, набитой под завязку большого размера мебелью – пухлыми креслами и диванами, из которых вылетали тучи пыли, когда их выбивали. Кто знает, может, в этих самых пыльных галактиках витали духи предков и потомков Рейесов. Может, так судьба расплачивалась с Дядюшкой Стариканом за все то зло, что он некогда причинил другим людям. Правдива ли история о том, что в молодости он, будучи бухгалтером в мексиканской армии, похитил немалые деньги и сбежал с ними на Кубу? Рассказывают, что меньше чем за три месяца он потратил жалованье 874 мексиканских federales[242] на кубинский ром, кубинских женщин и кубинские азартные игры. Разе не удивительно, что деньги уходят так быстро? После чего он какое-то время бродяжничал, пока наконец его destino не настигла его.
– А что было потом, Дядюшка?
– Да кто об этом помнит и кого это беспокоит? Главное, я сейчас здесь.
Забавно, думал Нарсисо, слышавший дома лишь восхваления в адрес Рейесов, а теперь пивший кофе с одним из героев тех самых историй, и эта конкретная история была далеко не героической. Может, бывают истории, о которых не стоит даже и упоминать.
– А как тебе mulatas[243]? – спросил Нарсисо. – Они так чувственны, как о них говорят?
– Чувственны? – переспросил Дядюшка. – Скорее изысканны.
Нарсисо ждал развития темы, но его не последовало.
– Дядюшка, а ты совсем не скучаешь по своей patria? Бьюсь об заклад, сейчас, когда там революция, ты мог бы вернуться в Мехико, и никто бы этого не заметил.
– Вернуться? – сказал Дядюшка. – Мне здесь лучше. Однажды, проезжая через Рейдмонвилл, Техас, я совсем было остался там. Там жила одна малютка, хотевшая за меня замуж, но когда я познакомился с ее семьей, с целой комнатой малюток, сидевших на ящиках из-под фруктов, и увидел что лужайка перед домом – всего лишь клочок пыльной земли, и в этой пыли копошатся цыплята, и в моих волосах тоже полно пыли, то передо мной предстало мое будущее, все мои будущие дети, которые, словно цыплята, копошатся на этом несчастном пыльном клочке. Нет, спасибо. Я человек небогатый, но по крайней мере не чешусь от грязи.
Нарсисо подумал, что в мастерской Дядюшки достаточно грязи и пыли, чтобы заставить чесаться кого угодно, но, разумеется, промолчал об этом.
– А теперь посмотри. Читая все эти газеты, – продолжал Дядюшка, – я радуюсь тому, что не остался в Техасе, а не то Техасские рейнджеры быстренько препроводили бы меня домой, верно я говорю?*
Поскольку дядюшкина жена умерла уже много лет тому назад, его дом был домом, где жили одни мужчины, а те не придавали никакого значения всяческим душевным вещицам. Здесь не было скатертей и салфеточек, не было кухонного садика в жестянке из-под масла, не было стопок свежевыглаженного белья, симпатичных тарелочек. Все было спартанским, практичным, экономичным, временным и грязным. Ковриками и скатертями служили газеты. Страницы fotonovela – туалетным чтивом и туалетной бумагой. Уединиться в ванной можно было только с помощью кривого гвоздя вместо крючка. Душем служили банка из-под кофе и оцинкованное корыто. И так далее, и так далее. Беспорядочный, trochemoche, безразличный – будь что будет, venga lo que venga образ жизни.
– В жизни есть только три удовольствия, – смеялся Дядюшка Старикан. – Поесть, посрать и потрахаться, именно в этом порядке! – Он ел taco с болонской колбасой. Использовал американский сыр для quesadillas[244]! Какое варварство! Взбалтывал яйца с сосисками и выкладывал эту смесь на домашние tortillas. Каждое утро Дядюшка пек огромные припорошенные мукой стопки tortillas для своих мальчиков и подавал их на завтрак горячими, с маслом и солью, а иногда даже с арахисовым маслом. – Ничто не сравнится с горячим taco [245]с арахисовым маслом и с чашечкой кофе, – говаривал он.
Дядюшка Старикан плохо одевался и, хуже того, дурно пах. Это изрядно оскорбляло чувства Нарсисо, так гордившегося своей родословной, а теперь вот обретавшего в семье, «живущей словно венгры», – под венграми он имел в виду цыган.
Он писал матери: «Они ничем не лучше варваров. Я думаю, так влияет на них жизнь в Соединенных Штатах, а ты как считаешь? Они живут в мастерской, где рабочее пространство отделено от кухни матерчатой занавеской, если, конечно, это можно назвать кухней. Готовят на примусе, а вместо стола у них деревянная дверь, положенная на козлы для пилки дров. Кроватями служит любая мебель в ожидании обивки – диваны или два составленных вместе кресла, а то и просто кухонный стол. Так они и живут, хуже, чем солдаты в полевом лагере, потому что у солдат хотя бы порядок. Самое печальное, что ни дядя, ни кузены не считают все это странным и не желают ничего лучшего, что просто поразительно».
– А где ты научился делать tortillas из пшеничной муки, Дядюшка? – спросил Нарсисо, поскольку Рейесы привыкли есть tortillas из муки кукурузной.
– В армии, – ответил Дядюшка. – И в силу необходимости.
Нарсисо писал: «Tacos. Это все, что они здесь едят. Или хот-доги, это такие американские tacos. Словно понятия не имеют об изумительном тыквенном супе, или chile en nogada под орехово-гранатным соусом, или окуне по-веракрусски и о других потрясающих деликатесах мексиканской кухни. А то, что здешние мексиканские рестораны называют мексиканской едой, это не еда, а одни слезы!»
Нарсисо приехал со шляпами, костюмами, льняными рубашками и шелковыми носовыми платками, а также с подходящими к ним галстуками. А тут ему предстояло подметать мастерскую и сдирать старую обивку с мебели! Он никогда не держал в руках молотка, а тем более метлы. Его щегольские британские туфли через неделю пришли в полную негодность, кожа износилась, а подошвы стали щербатыми от гвоздей. Каждый вечер он вытаскивал их из подошв клещами, считая, сколько их там, а кузены смеялись над ним за его спиной.
Но что было поистине варварским, так это учебная карта Соединенных Штатов, которую его дядя приклеил к стене ванной комнаты с помощью кукурузного сиропа. Она была разноцветной – каждый штат имел свой цвет, а столицы обозначались звездочками. Каждый раз, входя в ванную, Нарсисо пытался запомнить какой-нибудь штат и его столицу. Он думал, что это поможет ему улучшить память и как-то убережет от жалкого существования, что вели его так называемые кузены.
– Но скажи мне, Дядюшка, почему ты приклеил карту к стене кукурузным сиропом?
– Да потому, что под рукой не оказалось нормального клея.
В целом Дядюшка Старикан, казалось, был удовлетворен тем, что дали ему Соединенные Штаты. Его жизнь не была роскошной, но это была жизнь, и она принадлежала ему. Он многие годы подрабатывал то там, то здесь, и ему этого хватало. И потому его руки совсем не походили на руки Элеутерио, руки пианиста, а были мозолистыми и шершавыми – то были руки ремесленника, посвятившего себя искусству и тяжкому труду по изготовлению диванов и кресел. Ужасная работа, думал Нарсисо, слава Богу, что я не буду заниматься ею всю свою жизнь. Его собственные руки, научившиеся превосходно писать по методу Палмера, не были привычны к молотку, а ноги – к бесконечному стоянию на бетонном полу, отчего у него появлялись мозоли, такие большие и твердые, как панцирь у черепахи. «Мои ноги такие чувствительные», – жаловался Нарсисо, каждый вечер паривший их в тазу с горячей водой. Ну что за принц, думал Дядюшка, но вслух этого не говорил.
Состояние ног Принца Нарсисо никак не улучшалось в течение всех тех семи лет, что он прожил с Дядюшкой Стариканом. Но под конец его пребывания в США они уже страдали не столько от работы, сколько от удовольствий. Все уик-энды Нарсисо танцевал в клубах как для белых, так и для черных на Саут-Стейт-стрит. Это было, когда в некоторых штатах чарльстон оказался вне закона†.