Все плакали. Все были преисполнены радости. А потом жители Сан-Матео побрели к своим домам, обнимая друг друга.
Секрет заключался в следующем. Панфила пела, как говорится, con ganas. С чувством. И это придавало всему, что она пела, подлинность, и подлинность эмоций порождала восхищение, а восхищение – любовь. Своим пением она говорила людям о том, что они не в силах сказать себе сами, о тех чувствах, что они сами в себе не находят. И это ее пение, такое искреннее, такое сердечное, заставило плакать даже такую стойкую женщину как Эксалтасион.
Нарсисо радовался. Он думал, что эти слезы вызваны исключительно чувством к нему. Но так ли это важно? Это была прекрасная ночь, и Вселенная не спешила разочаровать его.
В ту ночь Нарсисо был приглашен в постель Эксалтасион. Хотя это не совсем точно. Он надоедал ей до тех пор, пока она не сочла, что единственный способ избавиться от него, так это впустить его в дом, кое-как обслужить и наконец выпроводить, пообещав встретиться с ним на следующий день.
– Завтра?
– Обещаю.
– Правда?
– Да, завтра, обязательно. А теперь оставь меня одну.
Но когда он пришел к ее дому на следующий вечер, оказалось, что он пуст. Он нашел там лишь нескольких худосочных цыплят да собак, рыскающих по помойке. Дети сказали ему, что она ушла с большим узлом своих вещей.
– Но как так?
– Она ушла с женщиной.
– С какой женщиной?
– Да вы знаете. С той, что из цирка. С певицей.
И это было правдой. Она исчезла вместе с Панфилой Палафокс.† Они растворились в воздухе словно призраки, ведь никто не мог сказать, в каком направлении они ушли. Был сухой сезон, и дороги столь пыльны, а ветер столь свиреп, что они не оставили следов.
Спустя несколько дней цирк Гарибальди покинул город. И ко всему прочему, принесенный портрет лишь добавил ему горя. Женщина-фотограф была удручена не меньше, чем Нарсисо, ведь ее тоже покинули, и она не могла заставить себя доставить его лично. Она отослала его с крестником мэра, что тот со всем тщанием и исполнил, непрерывно болтая при этом, словно принес он хорошие новости, а не горе.
Фотография разбила сердце Нарсисо. Фотограф взяла на себя труд вырезать изображение соперницы, так что остался один Нарсисо. Нарсисо Рейес смотрел на то, что осталось от бурого снимка. Он наклонился, как стрелка часов, показывающая без десяти шесть, его голова тянется к привидению. Ay, небо моего сердца!
*Если представить, что Мексика – девушка Гибсона, то Теуантепекский перешеек – ее талия. Местные жители до сих пор хвастают тем, что здесь можно искупаться в Мексиканском заливе перед завтраком и в Тихом океане на закате, но это справедливо только в том случае, если у тебя есть машина. Во времена детства Нарсисо и Соледад, когда автомобиль еще не был изобретен, поезда ходили двадцать раз в день, соединяя два океана и доказывая миру, что современная Мексика переживает свое быстрое становление. Но прорытый в 1906 году Панамский канал положил конец этому, и хорошо было, если теперь здесь проезжал хотя бы один поезд в день.
Железные дороги протянулись в столь дикую местность под названием Теуантепек благодаря любви. Именно здесь служивший во время французской оккупации солдатом будущий диктатор Порфирио Диас встретил любовь всей его жизни Хуану Ромеро, или донью Кату, и до самой своей смерти оставался ее любовником. Железные дороги, спасибо этой вечной страсти, построили по приказу Диаса и по ее просьбе, и потому рельсы подходили почти к самым дверям ее ослепительно безвкусного особняка. Это не только способствовало частым визитам возлюбленных друг к другу, но гудки поездов еще и добавляли их свиданиям очаровательно меланхолический оттенок.
Со времен Кортеса, испанского вице-короля Букарели, а также немецкого натуралиста Гумбольдта, бесчисленные инвесторы, завоеватели, инженеры и изобретатели так и не смогли связать между собой два океана, а все из-за безденежья, мятежей и полчищ москитов. Когда в Калифорнии случилась золотая лихорадка, Теуантепекская железнодорожная компания в Новом Орлеане обслуживала маршрут до Сан-Франциско, хотя поезда по нему так и не пустили.
Раз в месяц пассажиры всходили на грузовое судно, идущее от Нового Орлеана до побережья Мексиканского залива, а затем лениво плыли вверх по реке Коацакоалькос на доставленном с Миссисипи колесном пароходе Аллегейни Бель. Они лакомились фруктами, экзотическими по сравнению с norteamericano [301]– бананами, папайей, манго, гуавой, звездчатыми яблоками и сахарными яблоками, не говоря уж о мясе животных, каких никогда прежде не видели, – обезьян, iguana и armadillo[302]. Удобствами конфедератского судна можно было наслаждаться вплоть до города Сучил, где пассажиров усаживали в трясучие повозки, затем им приходилось ехать верхом на мулах, и, наконец, их несли на стульях с высокими спинками, привязав к своим спинам, индейцы, и так они оказывались на тихоокеанском побережье и могли сесть на направлявшийся в Сан-Франциско корабль, если только их не останавливал шторм. Согласно скрупулезным подсчетам, таким вот образом добрались до Калифорнии 4736 золотоискателей, невзирая на малярию, дизентерию, тоску и некую таинственную болезнь, в результате которой кожа становится синей.
† Панфила Палафокс была известна тем, что то и дело сбегала с чьей-то женой. Ее настоящее имя было Адела Делгадина Пулидо Товар, и она происходила из familia adinerada y decente[303]. Панфилу воспитали монахини из монастыря Пресвятого Сердца, запомнилась она своими страстными стихами на прекрасном французском, а также акварельными миниатюрами, написанными ее собственными слезами. Но после революции быть модным стало немодным. Адела вновь крестилась, взяв имя дочери своего домовладельца и начала пропадать по ночам в барах с хорошей музыкой и плохим окружением.
Говорят, у Панфилы Палафокс были романы с самыми талантливыми художницами того времени – Лупе Марин, Науи Оллин и молодой Фридой Кало, – пока газеты не обвинили ее в «легкомысленном отношении к правилам приличия и нормам поведения». У каждого города Мексики, маленького или большого, была своя история, связанная с Панфилой Палафокс. Правда или нет, но Панфила пела с таким красивым вибрато, будто ее горло было из красного дерева, и ее голос можно было принять как за женский, так и за мужской, а ее скандальная репутация лишь подогревала интерес к ней публики, одновременно шокированной и плененной ее бравадой.
Во времена этой истории Панфила Палафокс жила, словно погонщик мулов, буквально на дороге со своей гитарой из Паранчо за спиной и маленьким мешком из ixtle, в котором были все ее пожитки. Она пела на перекрестках, под звездами, под балконами и в барах, где поражала публику, привлеченную туда любопытством и любовью к ней. Панфила имела обыкновение путешествовать по самым пыльным дорогам республики и вела жизнь бродячей художницы; она вышла из богатой семьи и могла позволить себе быть бедной. Так она и оказалась на Теуантепекском перешейке, этой беспощадной земле, в сезон ветра.
39Tanta Miseria[304]
Júrame
Todos dicen que es mentira
que te quiero
porque nunca me habían visto
enamorado,
yo te juro que yo mismo
no comprendo
el por qué tu mirar me
ha fascinado.
Cuando estoy cerca de ti
y estás contenta
no quisiera que de nadie
te acordaras,
tengo celos hasta del
pensamiento
que pueda recordarte a otra
persona amada.
Júrame, que anque pase
mucho tiempo
no olvidarás el momento en que yo
te conocí,
mirame, pues no hay nada
más profunado
ni más grande en este mundo, que
el cariño que te di.
Bésame, con un beso enamorado,
como nadie me ha besado desde el
día en que nací.
Quiéreme, quiéreme hasta
la locura,
y así sabrás la amargura
que estoy sufriendo
por ti.
Поклянись мне
Все говорят, что это ложь,
что я люблю тебя.
Это потому, что они никогда не видели
меня влюбленным.
Клянусь тебе, что я тоже
не понимаю,
почему твой взгляд меня
так пленил.
Когда я рядом с тобой
и ты счастлива,
я не хочу, чтобы ты думала
о ком-то другом,
я ревную даже
к твоим мыслям,
в которых может появиться
другой человек.
Поклянись мне, что даже
через много лет
ты не забудешь тот момент, когда
мы встретились,
Посмотри на меня, в мире нет ничего
глубже
и сильнее, чем та любовь,
что я тебе дарю.
Подари мне поцелуй любви,
как никто не целовал меня
с моего рожденья.
Люби меня, люби меня
до безумья,
и тогда познаешь ту печаль,
что я чувствую
из-за тебя.
Поется под аккомпанемент заезженной пластинки Juráme, записанной в 1927 году Хосе Мохикой, мексиканским Валентино, который позже откажется от славы, богатства и преклонения миллионов поклонниц и станет священником.
Его жизнь – это прекрасная история, она запечатлена в незабываемом фильме… Как там он называется?
Если вы никогда не слышали Мохику, представьте себе голос как у Карузо, голос, подобный пурпурному бархату с золотыми атласными кисточками, голос, как окровавленная куртка тореадора, как пропитанная слезами подушка, купленная на блошином рынке в Лагунилье, украшенная вышитой надписью No Me Olvides