– Чепуха! Вы очень хорошо сохранились, maestro.
– Хорошо или нет, но если вскорости не произойдет ничего… Просто не знаю. Разумеется, передо мной не стоит вопрос о том, чтобы вернуться в Испанию. Война.
– Ну конечно.
Венсеслао вздохнул. А затем, словно желая прогнать печаль, заговорил голосом своего кулака:
– А вы, сеньор Иносенсио. Как насчет вас? Чего хотели бы вы?
– Я? Ну, на данный момент двух вещей. Во-первых, выбраться отсюда. А во-вторых, выправить себе документы. После этого ареста меня наверняка ждут крупные неприятности. Ведь я, видите ли, здесь нелегально. И меня непременно депортируют. А я, как и вы, не могу вернуться домой, потому что… ну, из-за своего отца. Мы с ним…
– Плохо понимаете друг друга? – закончил за него Венсеслао.
– Да, так оно и есть.
– Ясно. Так что, у вас только два желания? Выбраться отсюда и выправить документы?
– Вы представить себе не можете, как сильно я хочу этого.
– Думаю, что представляю. Предоставьте это мне. Я ведь немного волшебник. Следите за мной.
Он подождал, пока мимо не прошел полицейский, а затем Иносенсио, даже не шевеля губами, сказал вдруг тоненьким голоском:
– Офицер! Извините за беспокойство, но я не умею по-английски.
– Что ты сказал, мудрец?
– Простите, – вмешался Венсеслао. – Мой друг говорит, что хочет поступить на военную службу.
– Да неужели?
– Да, сэр, – продолжил Венсеслао. – Умоляю вас проявить снисхождение. Позвольте представить вам моего друга Иносенсио.
– Рейеса, – подсказал Иносенсио.
– Да, Иносенсио Рейеса. Он мечтает стать солдатом.
– Да, – с запинкой подтвердил Иносенсио. – Всем сердцем, офицер. Пожалуйста, пожалуйста.
– Значит, ты хочешь вступить в армию? По мне, так много кого из вас следует отправить на линию фронта. Дядя Сэм не слишком разборчив в эти дни. Я попрошу кого-нибудь лично сопроводить тебя к ближайшему призывному пункту, приятель. Подожди.
Когда он ушел, Иносенсио сказал:
– Вы с ума сошли? Я не хочу на фронт.
– Вы же сами сказали, что хотите выбраться отсюда и выправить бумаги, верно? А если у вас недостаточно денег, мой друг, то это самый простой способ, поверьте мне.
– Ну, мой отец был военным. Может, он наконец станет гордиться мной, если…
– Конечно. Вам не о чем беспокоиться. Вы молоды. У вас девять жизней. Вы способны на все. Посмотрите на меня. Я прожил жизнь до половины и так ничего и не достиг. Я устал. Ну сколько можно начинать все сначала? У меня ничего нет – ни энергии, ни денег, ни семьи, ни даже моих кукол. Со мной покончено, я мертв.
– Но, maestro. Не преувеличивайте. До тех пор, пока Господь будет даровать вам жизнь, все у вас будет хорошо. Мне кажется, вы прекрасно управляетесь с тем, что он дал вам, – с вашими воображением и остроумием.
– Вы так считаете?
– На все сто. Поверьте мне.
– Ну… они смогли уничтожить мои инструменты, но не мою музыку!
– Вот именно!
И как раз когда Венсеслао Морено распространялся о природе искусства, офицер полиции отпер дверь и крикнул:
– Морено! На выход!
– Как так?
– Ты свободен. Какой-то клоун только что внес за тебя залог. Говорит, он фокусник.
– А! Да это же, разумеется, мой друг иллюзионист-эскапист! Самый великий артист после Гудини. Прекрасный человек! Но который сейчас час? Если я поспешу, то успею в театр. Нет времени переодеться. Пойду в чем есть. Ничего страшного, верно? Справлюсь и без своих кукол. Буду, как говорится, импровизировать. Как ни крути, а шоу должно продолжаться!
– ¡Bravo, maestro[340]!
– Иносенсио, друг мой, я получил истинное наслаждение от знакомства с вами. Я ухожу. До скорого! Пожелайте мне дерьма побольше.
– ¡Mierda![341] – раздался голос из унитаза.
Иносенсио рассмеялся, и его дух проскользнул меж металлических прутьев тюремной камеры, сделал кувырок в потоке солнечного света, проплыл мимо вооруженных полицейских, достиг звездного неба и улизнул на крыльях, что зовутся надеждой.
* Испанский чревовещатель Венсеслао Морено, сеньор Венсес, приобрел большую популярность в пятидесятых и шестидесятых после того, как несколько раз принял участие в Шоу Эда Салливана. Подобно Деси Арнасу и Гилберту Роланду, он был одним из первых latinos[342], которых мы увидели по телевизору. Тогда, как и сейчас, на телевидении было не так много latinos, которые на самом деле latinos, а не просто payaso, притворяющиеся latinos. В элегантном фраке и с элегантным акцентом сеньор Венсес завораживал нас и заставлял гордиться собой. Не знаю, осознал ли он, какой дар он нам преподнес. Он умер 20 апреля 1999 года в Нью-Йорке в возрасте 103 лет.
50Ни с тобой, ни без тебя
Fanfarrón, всего лишь ужасный выпендрежник, в сердцах говорила она поначалу своей лучшей подруге Джози, а затем и всем нам. Вот что она подумала о Папе, встретив его впервые. От него слишком уж сладко пахло маслом для волос Tres Flores[343], и он был настоящим засранцем. Но она так и не смогла объяснить, почему продолжала видеться с ним. Этого Зойла Рейна не могла объяснить ни своим сестрам, ни себе. Она была не из тех, кто распространяется о своих чувствах. Она не из тех, кто задумывается над такими вещами.
Лучше не думать. Ni contigo ni sin ti – все время вертелась у нее в голове услышанная по радио песенка. Ни с тобой, ни без тебя…
Пятница. 8.49. Заваливается худосочный солдатик с лицом Эррола Флинна с восемью своими друзьями и сигаретой во рту. Он нигде не появляется без сигареты и целой свиты приспешников. Его армейских приятелей. И он, можно биться об заклад, всегда заплатит за всех них, не имеющих за душой ни гривенника. Он же душа компании.
– Ведь я джентльмен.
– Дурак, – бормочет себе под нос она.
Все лучше, думает Зойла, чем сидеть дома под тиканье часов, отмеряющих секунды до, а потом после того часа, когда раньше звонил Энрике. Часы, календарь, дни, недели, месяцы. Молчание. Молчание как ответ. Молчание – ответ. На том месте, где был он, в ее сердце маленькая дырочка, и при каждом вздохе ей больно там. До. И после. До. После.
Над танцплощадкой стоит запах мужчин в форме, масла для волос Tres Flores, одеколона «Твид». Деревянный пол – старый и весь в пятнах, словно видавший виды матрас. Женщины с сетками на волосах, с шелковыми цветами, купленными в магазине, где все за пятнадцать центов, заткнутыми за ухо на манер Билли Холидей.
Сестры Рейна: Аурелия, Мари Элен, Френсес, Зойла. В туфлях на каучуковых подошвах с открытыми пальцами. Лучшая подруга, Джози. Шорох юбок и помада, отпечатавшаяся на туалетной бумаге. Нейлоновые блузки ценою аж в доллар: «Это стоило мне целого часа работы на кондитерской фабрике!»
– Много о себе воображает, – говорила она. – Ужасный болтун. Одни сплошные разговоры. Со скоростью миля в минуту. Но меня не проведешь.
Хочет поехать в Мексику. «Когда-нибудь были там? Никогда? Я вас отвезу. У меня новая машина. Не здесь. А там. Мисс, потанцуете со мной?»
– Посмотрите на нее!
Смотрел вслед рыжеволосой девахе с большими болтающимися грудями: «Chiches Христос!» вслед morenita[344] с задницей сердечком: «¡Nálgame Dios[345]!» Отплясывал джиттербаг с кокетливой tejana[346] в таком узком платье, что хорошо различимы ее panocha[347], te lo juro.
Зойла Рейна одета в гофрированную юбку и в розовую просвечивающую блузку, которую она три дня выпрашивала у своей старшей сестры Аурелии: «Huerca[348], ты испортишь ее! – Нет, обещаю – Ну, пожалуйста, я постираю ее на руках». Розовая блузка со стразами и жемчужинками по воротнику. Волосы, по которым она каждый вечер проводит щеткой по сто раз и которые свисают на один глаз, как у Вероники Лейк. Зойла умеет обращаться с волосами, делает прически всем своим сестрам. Ее сестра Френсес не позволяет притронуться к своим волосам никому кроме Зойлы.
– Сделай мне прическу как у Бетти Грейбл.
Сначала ты подкладываешь под волосы валик и начесываешь их на него вот так. Опускаешь расческу в прозрачный зеленый гель, закалываешь волосы множеством заколок-невидимок, а затем надеваешь сетку. Ей нравилось все это. Нравилось делать прически. Может, она даже возьмет уроки в Ацтекском колледже красоты, что на Блю-Айленде. Зойла внимательно просматривает журналы – «Миррор», «Голливуд». Она может рассказать вам обо всем на свете. О том, за кем была замужем Линда Дарелл, прежде чем прославилась. О том, как Джин Терни рисует себе идеально аркообразные брови. В чем секрет блестящих волос Риты Хейворт.
Зойла Рейна высматривает в толпе его лицо. Энрике. Толпа темноволосых мужчин. Энрике. Энрике, говорит она себе, и каждая клеточка ее тела наполняется светом.
Она не могла признаться, что продолжает звонить и вешает трубку, не дождавшись, пока ей ответят. Однажды она дождалась того, что кто-то подошел к телефону, но это оказался ребенок, и он сказал, что никого с таким именем у них нет. Иногда по вечерам она по-прежнему проходит мимо дома, того дома, хотя и знает, что Энрике там больше не живет. От одного названия улицы ее бросает в дрожь. Хойн. Глупо, не правда ли? Глупая, просто чокнутая. Глупая девчонка. Это я.
Перед выступлением оркестра заводят пластинки. Пегги Ли своим развязным голосом поет «Почему ты не поступаешь правильно?». Тела, прижатые друг к другу, печальный звук шаркающих по площадке ног.