– Глупая девственница! Кто-то выдумал это, чтобы не обижать своего бойфренда. Послушай, ты ничего не почувствуешь, если у него эта штука не будет толщиной с головку младенца. А от такой толщины, когда он двигается, ты будешь стонать. Запомни, солнышко, важна толщина.
Мне интересно, что у нее за имя, и как-то раз, когда уже узнала ее получше, спросила ее об этом.
– А почему родители назвали тебя Вивой? Они хотели, чтобы ты жила подольше, или из-за марки бумажных полотенец, или еще почему?
– Идиотка! Мое имя Вивиана. А эти долбаные полотенца назвали уже в честь меня! Ты совсем ни в чем не разбираешься.
И это правда. Я совершенно ничего не знаю. То есть по сравнению с Вивой. По крайней мере о том, что не касается Мексики.
– Чего не знаю, того не знаю, я там не была, – говорит Вива.
– Не может быть! Ты никогда не была в Мексике?
– Только в Нуэво-Ларедо. Моя семья оттуда. До того.
– До чего?
– До того, как был Техас. Там жили несколько наших поколений.
Не могу представить, как можно жить на одном месте хотя бы семь лет.
Мне нравится Вива. Она выплевывает бранные слова, словно семечки арбуза, и знает лучшие магазины подержанных вещей. Мы покупаем старые цветные мексиканские юбки. Хлопковые или бархатные, на которых блестками изображены виды Таско или ацтекские боги. Те, что подлиннее, мои, потому что у меня толстые ноги. Вива претендует на юбки для маленьких девочек – они короче и лучше, говорит она. Если нам с ней везет, мы заходим в «Трифт Таун» на южной стороне и выискиваем винтажные ковбойские ботинки. Я нахожу себе пару черных «никона», с острыми носами, со скошенными каблуками, всего за шесть долларов! А Вива – пару «акме» и действительно хорошие короткие ботинки, как у Дэйва Эванса. Мы просим Папу сшить нам топы из бандан и винтажных скатертей, и выглядим в них сексуально! По крайней мере, мы так считаем. Папа жалуется, что мы выглядим как деревенщины, но что он понимает в моде?
Чтобы отблагодарить меня за помощь на последнем экзамене по алгебре, Вива приглашает меня к себе домой на обед. Все у нее дома, кажется, было там всегда, в том числе и ее родители. Пахнет вещами спокойными, поношенными и выцветшими. Каждая миска с обитыми краями, каждая видавшая виды скатерть, погнутая вилка, истертый коврик, покрывало-букле, продавленный диван, пыльный вентилятор, кухонные занавески в горошек хранят воспоминания, и потому имеют право занимать свое место здесь, в этом доме, в этом жилище. Этот запах исходит от всего – от коридора, шкафов, полотенец и салфеточек, даже от Вивы. Так же как и запах хот-догов с вареными сосисками.
Поначалу я, оказавшись в доме Вивы, все время выдыхаю через рот, но теперь так привыкла к этому запаху, что не чувствую его, если только не оказываюсь там после некоторого перерыва. С домами всегда так. Никто из членов семьи ничего не почувствует, не выразит словами и не узнает, если только не уезжал на долгое, долгое время. Когда же он возвращается, то этот слабый запах чуть не заставляет его плакать.
После того как мы пожили во стольких квартирах, побывали на стольких кухнях, я становлюсь экспертом в распознавании запахов, оставшихся от прежних жильцов. Обычно я ассоциирую такую семью с запахом одного-единственного продукта, что они оставили после себя. С запахом яблочного уксуса. Бутылки зеленого, как ополаскиватель для рта, сиропа для мороженого. Гигантской ресторанной банки с квашеной капустой. Поскольку мы не знаем, что делать с этими вещами, они хранятся у нас в кладовой до тех пор, пока кто-то не отваживается выбросить их.
Мама Вивы несколько лет тому назад перенесла инсульт. И она всегда дома, потому что не может хорошо передвигаться. Иногда она застревает в своих мыслях, как поцарапанная пластинка, и повторяет одно и то же снова и снова. Вот почему ее папа готовит и делает все по дому. Мама же просто сидит на одном и том же кухонном стуле и трогает вещи той рукой, что у нее действует. И говорит она как-то забавно, словно ее язык плохо помещается у нее во рту. Но она очень мила со мной. Говорит «привет» и пытается встать, и смотрит на меня по-доброму своими печальными, водянистыми глазами.
У Вивы есть вечно всем недовольный старший брат, который когда-то был женат, а, может, женат и сейчас. Он бросил свою жену и вернулся в дом к родителям, и никто не знает, когда он снова съедет, вот только им хочется, чтобы он сделал это поскорее. Он портит всем жизнь, то и дело начиная кричать и ругаться. Так что никто никогда не жалуется на его отсутствие. Где он? Да какая разница.
Разговаривают в доме Вивы так вот.
Ее мама берет с кухонного стола яблоко:
– Ха! И как только яблоня могла выдерживать такой тяжелый плод?
– Вивиана, хочешь, чтобы я разогрел тебе на завтрак tortillas?
– Все хорошо, папа. Я сама это сделаю.
– Как насчет tortillas, mija? Хочешь, я тебе их разогрею?
– Нет, папочка, все хорошо, я сама.
– Ха! И как только дерево могло выдержать такой тяжелый плод?
– Так я разогрею их тебе, Вивиана?
– Не беспокойся. Я сделаю это чуть позже.
– Ха! И как только…
– Хочешь, чтобы я дал тебе другое кухонное полотенце? Как насчет этого?
– Нет, спасибо, папочка, это вполне сойдет. Оно чистое.
– Ха! И как только дерево может…
– Но это полотенце дырявое. Может, дать тебе другое? Какое ты хочешь, Вивиана, то или это?
– Не беспокойся, папочка. Это сгодится.
– Ха! И как только дерево может…
– Хочешь, я сделаю это для тебя, Вивиана?
И к этому времени мне хочется крикнуть:
– Оставьте это мне! Я все сделаю!
У меня от них так кружится голова, что приходится держаться за стены. У нас дома Мама заканчивает каждую произнесенную ею фразу словом «быстро»: «Передай мне нож, быстро!»
Вива говорит, что мы можем поехать в Сан-Франциско вместе и жить там в одной комнате. Ты согласна на это? И мы можем вместе писать песни и стать знаменитыми, и все такое. Мне смешно представить, что мы пишем песни вместе, как Леннон и Маккартни. Осуна и Рейес, говорю я себе, и это звучит прикольно. Вот только во всех песнях, что пишет Вива, полно нецензурных слов, а в тех, что пишу я, – всяческого печального дерьма. И кто только захочет купить их?
Однажды, когда мы возвращается из школы домой, за нами едет красный «корветт» с откидывающимся верхом. Я пугаюсь, но Вива говорит, что такое происходит с ней постоянно, и, возможно, так оно и есть.
– Девочки, подвезти вас?
Это Дарко. Вива виснет на дверце и долго с ним разговаривает, и наконец дает ясно понять, что нет, не в этот раз.
Они странно разговаривают друг с другом, эти двое. Несколько убийственных реплик, и потом Дарко говорит что-то такое, чего я не запоминаю, и уезжает. Что-то действительно идиотское, вроде «Ты пожалеешь, что упустила такую возможность».
И вместо того чтобы рассмеяться, Вива кричит ему вслед: «Да пошел ты, Зорро!» А затем добавляет: «Твоя мама – мужик».
66Никто, кроме нас, цыплят
– El cuarenta-y-uno, – кричит Папа из своей спальни на одном из концов дома.
– No, el ocho[469], – отзывается Бабуля из своей комнаты рядом с кухней.
– Сорок первый, – настаивает Папа.
Мама проводит весь день за тем, что укрывает розовые кусты пластиковыми мешками для мусора и старыми одеялами от холодов, и теперь по вечерам нам приходится оставлять все краны в доме чуть открытыми, чтобы трубы не лопнули. Кран на кухне, краны в ванной, кран в маленькой задней квартирке и даже кран на улице. Все они текут и булькают, и от этого кап-кап-кап мне хочется писать.
Задул северный ветер. Un norte, заставляющий меня думать о высоком мексиканце в остроконечных ботинках и ковбойской шляпе, похожем на члена маминой семьи. Но северный ветер в Техасе – это противный ветер с севера. Из Чикаго. А в Чикаго его называют ветром из Канады. А в Канаде – ветром с Северного полюса. И кто его знает, как называют его те, кто живет на Северном полюсе. Возможно, летним ветром.
Ито звонил из Чикаго и сказал, что за исключением минусовой температуры все у них хорошо и они вполне без нас справляются, и что мы должны радоваться тому, что живем сейчас в Техасе. Это верно, но мы не ожидали, что при температуре чуть ниже нуля доме будет так холодно.
– В Сан-Антонио зимой не должно быть морозов, – говорит Мама, внося в кухню и с грохотом ставя на полку алоэ в горшках. Ей приходится перешагивать через Уилсона, свернувшегося клубочком у плиты.
– ¡Quítate, animal bruto![470] – Как и все деревенские жители, Рейны считают, что животные должны жить на улице. Но из-за падения температуры Уилсону дарованы привилегии гостя. Когда мы договаривались о том, чтобы взять Уилсона в Техас, я пообещала Маме, что он не доставит нам неудобств. И вот теперь по всей кухне на полу разбросаны газеты и пахнет «пайн-солем», и все из-за Уилсона и «отсутствия неудобств».
– Ненормально, чтобы в Техасе так морозило, – продолжает Мама. – Если вам интересно мое мнение, то все это из-за подлых ядерных делишек. Вот почему планета сходит с ума. Все из-за секретных ядерных испытаний, что ФБР проводит в Западном Техасе, и в Нью-Мексико, и в Аризоне. Об этом говорили по государственному телевидению. Какого черта мы подхватились и уехали из Чикаго, раз здесь так холодно? Еще холоднее, чем там. По крайней мере, на севере дома отапливаются. Я знала, что переезд в Техас – плохая идея. Ты слышишь меня, Ино? Я с тобой разговариваю.
Она выкрикивает все это, повернувшись к передней части дома, где Папа смотрит телевизор лежа в кровати.
– El cuarenta-y-uno! – кричит Папа своей маме, нашей Маме, всем, кто его слышит. Это означает, что Бабуле нужно переключить ее переносной телевизор на 41-й канал, а Мама должна сделать то же самое, сидя перед телевизором на кухне. – Быстрее, – нетерпеливо добавляет Папа, – сейчас покажут Марию Викторию*.