barbacoa[476]».
Я не чувствую никакого запаха, но делаю, что велено, – открываю окна. Barbacoa слишком уж напоминает мне о том воскресенье, когда я впилась зубами в taco и обнаружила на нем какие-то волосы. Что за часть коровы досталась мне? Ухо? Ноздря? Ресницы? Наибольшее отвращение вызывало у меня незнание этого.
И тогда я начинаю думать о тех вещах, о которых думать не следует. О толстом куске barbacoa. О ресницах. О волосках в мужском ухе, похожих на волоски в мужском носу. О мохнатых мушиных лапках. О липучке от мух, что висит над мясным прилавком в Taquería la Milagrosa на Саут-Холстед-стрит, и мухах, гудящих, гудящих, гудящих свою предсмертную песню, и не думаю о тех вещах, о которых следует думать, – о любви и о прощении, но я ничего не чувствую к Бабуле, которая в этот самый момент пролетает над нашими головами, выискивая путь из мира боли и вони.
Barbacoa taquitos. Опилки на полу, которые должны впитать кровь. Когда я родилась, Мама сказала, что ей после больницы потребуются две вещи: «Пожалуйста, сэндвич со свиной котлетой из «Настоящих хот-догов Джима» на Максвелл-стрит и barbacoa taquito в «Ла-Милагроса» неподалеку.
И вот она я, только что рожденная, завернутая в новое фланелевое одеяло, с волосами мокрыми, как теленок, и с лицом все еще вытянутым после прохождения через родовые пути, и вот моя Мама – стоит на перекрестке Холстед и Максвелл с сэндвичем со свиной котлетой в руке, и мужчина с золотыми зубами, что продает часы, и продавец воздушных шариков с его ужасными шариками в форме презервативов, и стоящий на другой стороне улицы Гарольд, с которым Папа вечно ругается, когда покупает у него ботинки, и «Ла Милагроса», где полно мышей. Не смотри!
Вот о чем я думаю вместо того, чтобы думать о молитве, которую пытаюсь вознести, потому что никак не могу сообразить, что бы такое сказать Бабуле, которая всего-навсего мать моего Папы и никто мне. Чем больше я стараюсь думать о barbacoa, тем больше думаю о запахе, на который жалуется Мама, о запахе бычьих голов и копыт на мясном рынке в Мехико, глазниц, забитых мухами, и о том, что, когда кто-то говорит «не смотри», ты смотришь, смотришь, смотришь.
72Мексиканцы по обе стороны, или Metiche, mirona, mitotera, hocicona – en otras palbras, cuentista – Проныра, зевака, врунья/сплетница/смутьянка, болтушка – иными словами, повествовательница
Можно быть членом королевской семьи и при этом человеком бедным. У тебя может не быть денег на хорошую одежду, и все же ты лучше девиц с крысиными лицами и гнилыми зубами, что выплевывают тебе вслед плохие слова. Bolilla. Perra. Puta[477]. На тебя могут наложить заклятие. Твои дела становятся все хуже и хуже. В telenovelas это случается постоянно. Перед счастливой развязкой происходит нечто непредсказуемое, и героине приходится держаться и не сдаваться, потому что все складывается не в ее пользу. Вот что я все время твержу себе, дабы продолжать жить. Вот во что мне надо верить, поскольку неверие вгоняет в депрессию.
– Надо потуже затянуть пояса по крайней мере на год, – говорит Мама. – До тех пор, пока мы снова не встанем на ноги.
Все наши деньги ушли на переезд в Техас, покупку дома на Эльдорадо-стрит и открытие мастерской на Ногалитос-стрит. А затем умирает Бабуля, и все ее оставшиеся деньги идут на лечение в больнице и похороны в Мехико, и это просто черная полоса, вот и все.
Или черное заклятие. Заклятие, наложенное каким-то злодеем. Кем-то вроде Бабули. Я не говорю этого вслух, но думаю именно так. Это по ее вине мы застряли здесь.
Первого числа каждого месяца Папе приходится рассказывать Марсу еще одну историю, объясняющую, почему он опять задерживает арендную плату за мастерскую. Ради того, чтобы получить побольше заказов, Папа идет даже на то, чтобы поменять название мастерской. Теперь по всей витрине большими красными и золотыми буквами написано МАСТЕРСКАЯ КИНГА с той же непрезентабельной короной над нахально возвышающейся над другими буквами буквой К.
– Папа, а тебе больше не нравится название «Tapicería Reyes»?
– Los güeros, – вздыхает Папа. – Слово «Кинг» вызывает у них в памяти Ранчо Кинга. И они думают, что мистер Кинг – мой босс, что я работаю на него.
Нужно потуже затянуть пояса. Так исполняется мое давнее желание, и меня переводят из школы Непорочного зачатия в Дейви Крокетт, государственную школу через дорогу от дома.
Но Крокетт – это профессиональное училище, и оно мне не подходит. Я не хочу быть фермершей или парикмахершей. Я хочу изучать антропологию и драму. Хочу путешествовать. Сниматься в кино, или, еще того лучше, снимать кино. Хочу заниматься чем-то интересным. Пока еще не знаю, чем именно, но, готова поспорить, ничему такому в профессиональном училище научить не могут. Я собираюсь жить в Сан-Франциско в мансарде со шторами из стекляруса. Собираюсь заниматься дизайном домов, или учить слепых детей читать, или изучать дельфинов, или сделать какое-нибудь открытие. Собираюсь делать что-нибудь полезное.
Профессиональное училище Дейви Крок – навоз. Дом Будущих Фермеров Америки. Выставки скота. Родео. Мажоретки с жезлами. Мастерская для уроков домоводства. Духовой оркестр Дейви Крокетт с чирлидершами в енотовых шапках и отделанных бахромой сапожках. Стремные парни с короткими стрижками и в ботанских очках. Девушки до сих пор взбивают волосы, как Патти Дьюк. Все такие правильные, словно сбежали из пятидесятых годов. Я не шучу.
Вива говорит, что я не должна жаловаться. «По крайней мере, тебя перестанут доставать монахини. Думай об этом так, Ла. Ты будешь учиться в одной школе с парнями».
Но я не рассказываю ей, что парни в моей новой школе ведут себя со мной как с фриком. И разговаривают друг с другом так:
– Чувак, ты прямо размордел.
– Хорошо живу.
– А то!
А вот их разговор со мной:
– Эй, хиппи, ты мексиканка? С обеих сторон?
– Спереди и сзади, – отвечаю я.
– Ты не похожа на мексиканку.
И мне хочется вдарить им ногой по заднице. Но с другой стороны, я жалею этих глупых, невежественных типов. Если ты никогда не оказывался южнее Нуэво-Ларедо, то откуда тебе, черт побери, знать, как должны выглядеть мексиканцы, верно?
Бывают зеленоглазые мексиканцы. Мексиканцы-блондины. Мексиканцы с лицами арабских шейхов. Еврейские мексиканцы. Большеногие-словно-немцы мексиканцы. Мексиканцы, происходящие от французов. Chaparrito-мексиканцы. Мексиканцы-тараумара, высокие как кактусы сагуаро. Средиземноморские мексиканцы. Мексиканцы с тунисскими бровями. Мексиканцы-negrito с обоих побережий. Китайские мексиканцы. Курчавые, веснушчатые, рыжие мексиканцы. Мексиканцы с губами как у ягуаров. Толстые, словно дерево Туле, мексиканцы-запотеки. Ливанские мексиканцы. Так что послушайте, я не понимаю, что вы имеете в виду, когда говорите, что я не похожа на мексиканку. Я мексиканка. Хотя и родилась по другую сторону границы с США.
Я рассказываю им историю.
– Мои дальние предки – короли. С обеих сторон. В Рейсах течет голубая кровь Нефертити, андалузских цыган, танцующих-за-приданое племен пустынь Северной Африки. И это не говоря о семействе моей Мамы, о Рейнах из Монте-Альбана, Теночтитлана, Ушмаля, Чичен-Ицы, Цинцунцана. И так до бесконечности.
– Ты совсем как твой отец, – говорит Мама. – Прирожденная лгунья. Длинная цепочка лгунов, от его матери до пра-пра- и так далее. Все врали, что ведут род от королевы Испании. Рейесы просто mitoteros, а если они отрицают это, то лгут. Все жители Мехико – лгуны. И они ничего не могут с этим поделать. Таковы chilangos[478]. Целуют тебя при встрече в обе щеки, словно знают всю свою жизнь. А ведь они только что познакомились с тобой! Меня тошнит от всего этого. ¡Chilangos, metiches, mirones! Боже! Если я кого не выношу, так это chilangos. И familia Рейесов. И мексиканцев.
Ну и как я могу что-то кому-то объяснить? На моей стороне одни лишь истории.
Я говорю правду, но Мама говорит, что я как Папа. В Дейви Крокетт у меня по меньшей мере семеро заклятых врагов, которые пытаются выбить из меня эту дурь. Куки Канту, которая очень много из себя воображает, потому что работает в офисе чьей-то там помощницей. Норма Эстрада. Сьюзи Пачеко. Альба Тревиньо. Эльвия Очоа. Роуз Фалькон. И Дебра Карвахал. Они ополчились на меня после того, как на уроке истории я опрометчиво рассказала историю моего прадедушки Элеутерио Рейеса из Севильи.
Ад – это Сан-Антонио? Ад – это птицы urraca[479], граклы, кричащие, как клоуны? Печальные, странные крики. До боли синее небо. Жара, из-за которой белые люди кажутся глупо-розовыми, а коричневая кожа сияет.
Ад – это Куки Канту и ее тявкающие perras, выдающие фразы вроде «власть темнокожим»? Вздымающие кулаки и провозглашающие: Viva la raza[480]. Или: «Я чикана и горжусь этим, и что ты с этим поделаешь, pendeja?[481]»
Оставьте меня в покое.
Когда они застают меня одну: «Сука! Притворяешься, что испанка» и все такое.
А затем просто шипят на меня, словно прохудившиеся покрышки.
Я ни слова не говорю, но и этого достаточно, чтобы эти девицы возненавидели меня что есть сил.
Они выводят меня из себя. Но что сказать, если знаешь, кто ты есть?
Они называют меня bolilla или, хуже того, gabacha[482]. Ну кому понравится, если тебя называют белой девчонкой? Даже белые девочки не хотят, чтобы их называли белыми девчонками. Но на слова можно не обращать никакого внимания. Что плохо, так это