chingazos[483].
Папа обещал купить нам новые вещи, когда мы переедем в Техас, но наш дом был бы пуст, словно ограбленная гробница, если бы не Мама. Почти все, что у нас есть, – это трофеи, добытые на дворовых распродажах, блошиных рынках и в магазинах секонд-хенда.
– Когда у этого стула появится новая обивка, он ничем не будет отличаться от тех стульев, что ваш Папа делал для леди из Уиннетки.
В Чикаго мы с Мамой в поисках сокровищ проходили несколько кварталов до Армии спасения, добирались иногда и до благотворительных магазинов. Мы шли мимо больницы Кук Каунти, пациенты которой выглядели так, будто их лица порезали в ножевой драке, кривые черные стежки напоминали о крученых нитках, какими Папа пользовался для наметки. Папа мог выполнить свою работу лучше, чем доктора, даже если бы шил ногами. На этих пациентов, страшных, как Франкенштейн, невозможно было смотреть. Но нам приходилось делать это, потому что там пролегал кратчайший путь до благотворительного магазина.
Как только мы приехали в Сан-Антонио, Мама раздобыла информацию о магазинах поношенной одежды, дворовых распродажах и благотворительных базарах. Есть гигантский благотворительный магазин в нескольких милях к северу от папиной мастерской, и мы отправляемся туда по жаре с зонтиками, словно туземки. Если нам везет, то на улице облачно и о зонтиках можно забыть. «Прекрасный день, верно?» Ни в каком другом месте, где я жила, облачное небо не означало прекрасную погоду.
Старушечий запах и запах рубашек, которые гладили слишком много раз, вот что, наверно, отпугивает людей от магазинов подержанных вещей, вот что бесит Папу, когда он обнаруживает, что мы заглянули в la usada[484]. Папа лучше умрет, чем станет хозяином вещи, принадлежавшей прежде кому-то еще. Мы не говорим ему, что половина вещей в нашем доме куплены в магазинах секонд-хенда. Лучше, если он не прознает об этом. Зачем волновать его? И, не желая расстраивать Папу, мы выдумываем истории о том, откуда взялся такой-то стол или такой-то стул. Поношенные платья хранились, мол, в заднем сарае. Это дар кузины нашего соседа. А если не находим, что сказать, то «Ты сам нам это дал, неужели не помнишь?».
В большом помещении Армии спасения на Саут-Флорес-стрит я караулю столик для закусок, стоящий рядом с коробкой с грудой лифчиков и комбинаций, а Мама тем временем изучает ящик с фарфором, переворачивает вверх дном тарелки, дабы посмотреть, написано ли на них «Франция» или «Англия». Мама – специалист по отыскиванию жемчужин в кучах мусора. Я думаю о том, какую историю выдумать для Папы о стуле Данкана Файфа, который приглядела, и тут до меня доносится чей-то голос: «Pura plática[485]. Да ты просто mitotera. Выделывается, будто лучше нас всех, но посмотрите-ка на эту мисс Врушку. Она покупает вещи в la segunada[486]».
Это она. Куки Канту, в приталенном фартуке с карточкой Армии спасения. И я делаю вид, что она для меня – пустое место.
Надо же! И какого черта мы заявились именно в это отделение Армии спасения. Из всех вонючих дыр выбрали именно ту, где работает Куки Канту. Мало того, что нам приходится отовариваться здесь, так теперь еще все узнают, что мы покупаем подержанные вещи.
А разве мне не все равно? Просто не хочется, чтобы всем было объявлено об этом и на меня таращились бы так, будто у меня piojos[487] или что-то в этом роде. У меня и так нелегкая жизнь, потому что я новенькая и родом не из Техаса. Черт! Мне хочется немедленно отправиться домой, но Мама кричит на меня, громко и на глазах у всех, потому что я совсем забыла о столике.
По дороге домой я тащу этот самый столик, а Мама выговаривает мне за мое плохое поведение. Я не могу заставить себя рассказать ей, в чем тут дело. Потому что знаю: она просто посмеется надо мной, как обычно. Я уже представляю, как чертова Куки Канту разбалтывает всем, что я покупаю всякое старье. Может, она пожалеет меня. Все, что мне нужно, так это чтобы кто-то вроде нее посмотрел на меня с сочувствием.
И как раз, когда я уже могу засыпать, не думая о Куки Канту, она снова вторгается в мою жизнь, чтобы терроризировать меня. Это происходит по дороге из школы домой. Они поджидают меня под скоростной автострадой, стоя по обеим сторонам тротуара, а некоторые из них – даже в бетонной водосточной трубе. Они окружают меня, словно отвратительные стервятники, которых мы видели по дороге в Мексику.
Куки Канту и ее подруги. Они начали с того, что стали бросать в меня словами, а кончили тем, что стали бросать камни.
– Эй, bolilla? Думаешь, ты такая умная, раз говоришь как белая. Huerca babosa[488]. Считаешь себя лучше нас, верно? Pinche[489] принцесса, да ты просто basura[490]. Посмотрим, придет ли кто тебе на помощь.
Кто-то из них стукает меня по голове сумочкой, и у меня звенит в ушах. Чувствую, что половине лица становится жарко, но не успеваю даже поднять руку, как кто-то еще пинает меня по почкам, а затем они набрасываются на меня все, сплошь когти и черные перья. Пытаюсь отодрать их от своих волос и вырваться из их хватки, а когда понимаю, что это невозможно, то просто пускаюсь наутек – сначала бегу обратно к школе, а затем по подъездной дороге на север в надежде пересечь ее на следующем переходе. Но, не успев добежать туда, вижу, что меня там тоже поджидают. По крайней мере, я считаю, что ждут именно меня. Выяснять, так это или нет, слишком рискованно.
У меня нет выбора, я могу лишь перемахнуть через сетчатый забор и перебежать через шоссе. Час пик еще не наступил, но движение уже сильное в обе стороны. Слышу свист проносящихся мимо грузовиков. Когда движение позволяет это, я бегу. Грузовик гудит и виляет, чтобы не наехать на меня. Мне все равно. Мне все равно. Que me lleven de corbata[491]. Уехать отсюда, пусть даже повиснув на бампере. Мне все равно. Я никогда не принадлежала этому месту. Я не знаю больше, чему я принадлежу. И боль от ударов не может сравниться с болью внутри.
Бегу через магистраль с такой скоростью, будто на мне горят волосы, шарф висит, один шнурок развязался. Не знаю как, но добираюсь до той полосы, где ограждение разделяет машины, направляющиеся к центру, от машин, едущих в сторону границы. Мое сердце скачет зайцем, в легких горячо. Чтобы перелезть через барьер, мне надо обо что-то опереться. Как раз когда я сижу на нем, мимо, оглушительно гудя клаксоном, проносится фура.
– Придурок! – кричу я во все легкие, но из-за шума от всех этих машин мои слова упархивают прочь, как бумага. Сползаю с ограждения и плачу, словно маленький ребенок, грудь тяжело вздымается. Все вокруг дико ревет, в меня летит гравий. Я очень боюсь перебегать через три полосы, по которым машины едут на юг, и равно боюсь оставаться на месте. Я не знаю, что делать, меня сковывает страх.
– Селая, – раздается у меня в ушах чей-то пронзительный шепот. – Селая. – Голос такой резкий и отчетливый, и он так близко к моему уху, он шипит и обжигает, и заставляет меня вскочить на ноги. Селая.
А затем я все делаю на автопилоте, бегу и бегу, спрыгиваю с ограждения, перебегаю через три полосы и останавливаюсь только у поросшего травой холма над съездом с магистрали. Переваливаюсь через сетчатый забор и откашливаю горячую мокроту. Тело у меня холодное и в то же время будто раскаленное, дышать больно.
Селая. Что-то или кто-то назвал меня по имени. Сказал не «Лала», не «Ла», а «Селая». Кто, черт возьми, это мог быть? – гадаю я. Кто это был?
Когда я оказываюсь на жилых улицах, ноги у меня дрожат. Una viejita, занятая тем, что поливает растения у крыльца, смотрит на меня со своего двора, толстая маленькая собачонка с глазами-жуками в майке c Большой Птицей с улицы Сезам тявкает с той стороны забора.
– Как тебе не стыдно, Мэгги, – ругает ее хозяйка. Но Мэгги не успокаивается до тех пор, пока я не исчезаю у нее из виду.
Тащусь домой, вся потная и дрожащая, слова и чувства переполняют мою грудь, словно заточенные внутри скелета летающие мыши.
Добравшись до дома, запираюсь в ванной, раздеваюсь и оцениваю нанесенный мне ущерб, рассматриваю синяки и ссадины.
Селая. Я по-прежнему я. По-прежнему Селая. И приговорена жить до тех пор, пока Богу будет угодно смеяться надо мной.
73Святой Антоний
Папины руки онемели от работы над креслами для гостиницы Святого Антония. От работы с кожей портятся руки. Спустя шесть дней он приходит домой и не может развязать шнурки на ботинках, руки у него распухли и похожи на подушечки для иголок. У него хороший заказ, и он не может позволить себе упустить его. Нам нужны деньги, и, выкладывая на стол чек за выполненную работу, Папа испытывает гордость.
Но руки у него такие большие, как у моряка Попая. Он так устал, что ужинает у телевизора в гостиной. «Пожалуйста, принеси ведро горячей воды мне для ног и еще одно для рук». Мама приносит ему два пластиковых ведра для ног и две большие миски для рук. А затем Папа просто лежит, распростершись на своем кресле-кровати. Мама кормит его albóndigas, мексиканскими фрикадельками и свежими tortillas, потому что это папина любимая еда. Она кормит его, словно ребенка.
– У вашего Папы тяжелая работа, – говорит она.
74Все, что только может пожелать niña
– ¿Sola? Но почему тебе всегда хочется быть одной? У тебя есть все, что только может пожелать niña.