Александр сетует на скоротечное лето, а я и не припомню уже столь долгого, нескончаемого лета. Такого долгого и солнечного, что и на моря неохота вовсе. Это лето началось для меня в середине апреля и до сих пор вот продолжается.
Возможно, всё дело в даче. Никогда не мыслил себя дачником, а тут вдруг стал им. Лето невыездное, парки открыли ближе к осени, гулять с ребёнком в центре города было негде, вот мы с женой и вспомнили про бабушкину дачу.
Опыт жизни на природе у меня солидный: пять лет прожил в горном селе в Армении, столько же в русском (Центральное Черноземье) селе, на самой его окраине, у леса. В горах занимался собирательством, вёл сельское хозяйство в России, но то всё было продиктовано вопросами выживания: попал – вкалывай.
А дачник – это выбор. Можешь жить в городе, можешь за городом, можешь проводить выходные на природе, короче – выбирай.
Присутствует, однако, нечто незримо пошленькое в дачной жизни, какая-то невсамделишность, театральность – в домах, в фасаде леса, клумбах, в звучащих отовсюду хитах радио «Шансон». Что-то среднее между суетливым стремлением горожанина «провести выходные на природе» и выученным восторгом менеджера, любующегося закатом с ополовиненной полторашкой крепкой «Охоты» за пазухой.
На счастье, дачный участок (17 соток) требовал преобразований, а ничто так не примиряет с действительностью, как тяжёлый физический труд, освежающий душ и вкусный ужин на открытом воздухе.
Сначала я освободил от дёрна вываленную перед воротами дюжину лет тому назад машину песка, дёрном закидал канаву, а песок перетащил на тачке вглубь участка, к туалету. Потом вырубил и выкорчевал с десяток облепиховых деревец, оккупировавших центр участка, выкосил метровый, обживший треть площади, иван-чай, лозу подрубил топориком, а собранный на добрый грузовик мусор сжёг в двух бочках. Никогда не думал, что бочки столь прожорливы и термостойки: в одной железной бочке за пару дней можно сжечь разобранную баню, толстый, укрывавший теплицу, целлофан, дюжину дырявых пластиковых вёдер, сотню веток свежесрезанной лозы и много всякого хлама типа потрёпанного половика и прохудившегося одеяла.
Ближе к вечеру выносил из мастерской мангал, поджигал берёзовые поленья, на огне пёк овощи, на углях жарил шашлык, замаринованный накануне. Собирались семьёй в летней беседке, сколоченной тестем из реек и пластиковых листов, ужинали под вино и что покрепче. После душа – лёгкий, уставший, чистый, сытый, довольный – ложился спать. Такой ритм быстро примирил с выходной дачной жизнью.
Так вот, прибил лягушку. Кажется, что лягушки медленно, с неохотой, улепётывают от бесовски завывающего триммера (на самом деле неуклюже барахтаются в траве, пытаясь найти опору для прыжка). Так люди больше для виду, чем от страха, ускоряются, семенят под моросящим дождиком.
Нашла опору, прыгнула, а на излёте я её и подсёк. Заметил, как странный ком отлетел в сторону цветника. Перестал косить, присел, раздвинул некошеный травяной рядок, гляжу на страдалицу, иссечённую в двух местах по диагонали. Ни крови, ни ран – ровные вдавленные в тело полоски. Смотрел на мёртвое земноводное и на фон – клумбу с георгинами, гладиолусами, флоксами, астрами – и подумал о том, что, в общем-то, вот она – история обещанного цвета жизни и внезапной (случайной, заслуженной, преждевременной, ужасной, лёгкой) смерти.
Когда жена вышла из дома, сообщил, что убил лягушку.
– Ты специально, что ли?!
– Да нет, так получилось… Сам расстроился…
Секунду спустя мне не понравился собственный траурный тон по поводу убитой лягушки, и я воскликнул:
– Да и хуй с ней! Не человека ведь!
– Грубиян!
Утром следующего дня отправился в город на электричке. Девушка-коммивояжёр, расположив в проходе вагона большую клетчатую сумку, афишировала невиданные вещи по невиданным ценам. Вошла контролёр, деликатно обошла торговку с сумкой, приступила к проверке билетов. Контролёр была рослая, немного в теле, молодая девушка в сером эржэдэшном костюме-двойке. Подошла, протянула руку навстречу моему билету. Рукав её пиджака задрался и обнажил кожу до середины локтя. Белая кожа, точно альбомный лист, была разлинована белёсыми, бурыми, фиолетовыми линиями – порезами разной степени давности и длины. Метнул взгляд вверх – аккуратное каре, круглое красивое лицо, полные невыплаканной влаги карие глаза.
За спиной контролёрши торговка принялась вынимать из сумки цветастые полотенца, халаты с пылающими на них розами, пёстрые носовые платки, люминесцирующие кислотными огнями детские игрушки. В памяти всплыла подбитая у цветника лягушка, и я, в который уже раз, подивился этим символическим пересечениям, этой игре – то ли матрицы, то ли реальности, то ли нашего воображения.
Вид порезов притянул ещё одно, без малейших моих усилий отформатированное мозгом в таблицу понимание: за два года у меня умерло трое знакомых (27, 43, 58) утром, во время бритья.
Тимур, самый молодой, вывесил накануне вечером на своей странице «вконтакте» фото картины отплывающей в ночи от берега гондолы. Гондольер и пассажир облачены в камзолы, лица скрыты за чёрными масками. Картину он подписал так: «Отбытие». А утром, едва начав бритьё, свалился замертво. Отбыл. Разрыв аорты.
Никиту (43) любили женщины, да и Никита любил женщин, вернее одну женщину, найти которую среди остальных любимых ему никак не удавалось. Завсегдатай элитных тренажёрных залов, переспал со всеми выдающимися инстаграмными задницами города; редкая модная вечеринка обходилась без Никиты; богатые наследники чаяли видеть Никиту своим другом, состоятельные бездельницы – любовником. Никита красиво старел. Ранняя седина, львиная грива, стройное сильное тело, дорогой прикид. Парень с обложки. КМС по академической гребле, красный диплом ФИНЭКа, три иностранных как родных. Его ждали в Москве, чтобы познакомить с девушкой мечты. Электронная регистрация на «Сапсан» была пройдена, сумка с вещами уложена, подарки упакованы, деньги сняты, анекдоты и шутки заготовлены. Всю взрослую жизнь носивший трёхдневную небритость, перед знакомством с потенциальной женой, Никита надумал побриться. Не машинкой, но бритвой. При падении рассёк щеку. Но кровь мертвеца долго не течёт. ТЭЛА. Тромбоэмболия лёгочной артерии. Есть предположение, что это самая болезненная и самая быстрая смерть. Кто знает. Рассказать-то некому.
Мастер спорта по боксу Петров (58). Статный полковник. Подбородок – кусок рельса, грудная клетка силача старой школы. Гордился, что никогда не курил. Любитель женщин и преуспевающий делец. Десять лет тому назад к жене подкрался коварный рассеянный склероз. Десять лет, толкая перед собой коляску, возил любимую женщину во все концы света, на все моря, нанял всех в этой области мировых светил, обеспечил её сиделками, и если в силу темперамента и обстоятельств заводил романы, то никогда не забывал о главной своей заботе, о ней. Все сочувствовали Петрову, восхищались его ответственностью и гадали, как Петров после смерти жены будет жить дальше. Женится на молодой? Уйдёт в монастырь, оставив бизнес сыну? Превратится в старого скрягу? Но у Петрова были свои счёты с Богом. Петров проснулся, как обычно, в шесть утра, умылся, сделал зарядку с гантелями, позавтракал, принялся за бритьё, намылил лицо, сбрил треть щетины и упал навзничь. Обширный геморрагический инсульт. Скорая прибыла через двадцать минут, но застала уже остывший труп богатыря.
Что спровоцировало сосудистую катастрофу и летальный исход у всех троих? Порезанная щека? Болезненное воспоминание? Собственное отражение? Как это – умереть, глядя себе в глаза?
За неимением ответов на эти и ещё на триста тысяч вопросов, в качестве утешения нам предоставлены право и возможность выбирать между электрическим и бензиновым триммером – машинки для бритья травы, но и то, как показывает практика, выбор зачастую предопределён, чтобы потом, держа в руках не тот инструмент, глубоко вздохнув, констатировать: «Сойдёт и этот».
Пролистывал нашу переписку – забавно, есть тут какой-то перчик, какой-то общий волнообразный настрой. То есть звучит не нота, а аккорд, и притом вполне гармоничный, без дребезга. Понял только, что часть моих писем пошла не по всем адресам, а индивидуально на почту тому или другому участнику. Если так – моя вина, отвечал на последние послания, не помечая, что, мол, «ответить всем». Ну да не беда, есть печали масштабнее. Кажется, зараза опять идет в атаку. Не мы ли своим чатом спровоцировали второй виток? Мол, ребята того и гляди фитилёк прикрутят, а я только разохотилась – а ну-ка развлекайте моё коронавирусное величество дальше! Мой ответ: хрен с коромыслом – царствуй в тоске. Ставлю точку в виде завершающего письма.
Недавно вернулся из Донецка, где впервые поучаствовал в фестивале писателей-фантастов. Пелевин там тоже был, но не спешит с отчётом, так что я докладываю первым. Там мы с Носовым[18] вообще-то оказались контрабандой – нас в списки приглашённых вписала Курчатова[19], уже обжившаяся на Донбассе и вхожая в определённые общественно-культурные круги. А без того чёрта с два проникнешь в эту секту – у них там строгая иерархия и изуверские ритуалы инициации. При посвящении в фантасты соискателю отрезают то ли фалангу пальца, то ли часть мозга, то ли делают тату под волосами на затылке. Не помню точно что, но одно из пяти. А может, всё по очереди в зависимости от ступени посвящения. Сначала опасался, что наше самозванство будет разоблачено и нас постигнет заслуженная кара – превратят в каких-нибудь ётунов и пошлют на каторгу добывать из камня пар, который потом сгущают в топливо для звездолётов аннунаков. Опасения простительны, поскольку об этой материи я знаю примерно столько же, сколько малолетний сын Андрея Хлобыстина, которого последний однажды отвёл посмотреть какой-то эпизод «Звёздных войн», а когда спросил: про что было кино? – получил ответ: про войну жидов с клоунами. Но ничего, обошлось, не разоблачили.