Когда бы европейское еврейство,
Убитое фашистами, могло бы
Европе предпочесть Урал, Сибирь, —
Оно бы не погибло в душегубках,
В концлагерях, живьем бы не сгорело,
Шагая в крематорий Катастрофы
Под музыку еврейских скрипачей.
Для Мориц русофобия — это форма осуществления глобального фашизма, глобальной гитлеровщины, распоясавшейся до полного беспредела. И победа этой русофобии, победа осатаневшего Запада над Россией — это прелюдия ко всеобщей катастрофе. Некогда привечаемая в диссидентских кругах, нелюбимая советской цензурой поэтка-еврейка становится русской. Очень неудобным для литературной общественности автором. Как она заметила в одном из интервью — те же самые цензоры, что раньше боялись, что она уедет в Израиль, теперь боятся, что она не уедет, а напишет еще одну «Звезду».
За последние годы Мориц превратилась в поэта-публициста. Ее стихи стали чем-то вроде колонок политобозревателя, и с началом войны на Донбассе их количество перешло в качество. Потому что произошло именно то, о чем она все эти годы предупреждала. Опять захвачен родной Киев. В Одессе люди пылают в печах. Самолеты бомбят города. По колоннам беженцев стреляют из пулеметов. Вашингтон называет обстрелы роддомов «разумной сдержанностью украинских властей». А герои одного из стихотворений Мориц «протестуны», недавно истошно визжавшие против мирного вступления русских солдат в счастливый Крым, теперь вернулись к привычной со времен бомбежек Сербии роли — приветствуют гуманитарные бомбардировки и гуманистические артобстрелы и именуют себя не иначе как «киевскими русскими».
И вот в этой предсказанной ею как Кассандрой войне, у таланта Мориц открылись новые грани. Ее стихи стали квинтэссенцией нашей боли и гнева, как некогда стихи Ольги Берггольц из блокадного Ленинграда. Дальше я, пожалуй, не буду комментировать. Буду просто цитировать. Вот о беженцах, карателях и гуманитарных коридорах.
Гуманитарный коридор
Гуманитарного вранья,
Где минометного огня
Гуманитарный приговор!..
Гуманитарный страшный суд;
Каратель бьет по ребятне,
Младенцев женщины несут
На животе и на спине.
Вожди гуманитарных свор
Молчат на Западе, смеясь,
Их одобрямса кровь и грязь —
Гуманитарный коридор!
Вот про уступки внешнеполитическому шантажу.
Не уступай, ты будешь обречен,
Палач в ответ на все твои уступки,
Смеясь, тебя объявит палачом,
Воткнув под винт кровавой мясорубки.
Вот стихи, в которых так причудливо переплетаются 41-й и 14-й годы, что не поймешь о чем они, о Киеве тогда, или о Славянске и Луганске сейчас.
Да что вы знаете про нервную нагрузку?..
Противогаз. Воздушная тревога.
Бомбоубежище. Сосет младенец блузку;
Нет молока, но в блузке есть немного.
Бинты кончаются. Кончаются носилки.
Наркоз для раненых — бутылки русской водки.
Особо ценятся окурки и обмылки,
А также ватники и толстые подметки.
Мы отступаем, но за нами — Чувство Дома,
И страшной силой обладает это чувство,
Оно и есть военное искусство!
А без него — страна пылает, как солома.
А вот ответ всем тем, кому подавай про ежиков и котов, а антирусофобская публицистика Мориц поперек горла.
Публи-публи-публицистика,
Завопили русофобы!
Раньше — лирика и мистика,
Дар поэта высшей пробы,
А теперь назло историкам
Вы Россию возвышаете, —
Надо грохнуть вас топориком,
Вы ужасно нам мешаете!
Вы — изменщица коварная,
Мы любили ваше детское…
Ваше имя — жуть кошмарная
Там, где войско наше светское.
Мне нравится боевая публицистика сегодняшней Мориц: поэт в России — это пистолет. Но я и впрямь вырос на ее ироничном добром абсурде, а потому особенно удачными мне кажутся эти стихи, где военный пафос и задорная детская ирония переплетаются в гимн повстанческому ПВО. По-моему, это шедевр.
Самолет летит бомбить,
Он летит тебя убить!
Если ты — не идиот,
Ты сбиваешь самолет:
Или ты его собьешь,
Или он тебя убьет!
Если он тебя убьет,
Этот храбрый самолет,
Он — отважный патриот,
Ты — убитый идиот.
Если все наоборот,
Очень жалко самолет!
Очень жалко самолет,
Если все наоборот, —
Он погиб, как патриот,
Он летел тебя бомбить,
Он хотел тебя убить.
К счастью, ты — не идиот!
Я рад, что мы и мое поколение выросли на стихах Юнны Мориц. И втройне рад, что с её стихами моему поколению не стыдно сражаться и, если надо, умирать.
Опубликовано: «Известия»
11 июля 2014
Баталист вечности
Внезапная и преждевременная кончина 16 июля на 44 году жизни Павла Рыженко — тяжелейший удар для русской культуры. В самом расцвете творческих сил от нас ушел мастер сочетавший утонченность детального реалистического письма — почти утраченную современными художниками, мощный талант военного и исторического живописца, умение эмоционально захватывать зрителя пронзительными сюжетами и, что особенно удивительно, бескомпромиссный русский патриотизм.
В давнишнем нашем споре патриотов с космополитами одним из постоянных аргументов последних была навязчивая тема, что патриотическому искусству не хватает утонченности и техничности, что всё это поп-арт для бедных, потакание «низким вкусам толпы», в то время как пародийный лай и публичные хулиганства да инсталляции постмодернистов — это передний край искусства и бездна благовкусия. Особенно доставалось во всевозможных «огоньках» учителю Павла Рыженко — Илье Глазунову, чья манера письма порой приближалась к лубку и плакату (не вижу в этом, впрочем, ничего дурного).
Рыженко взял у Глазунова любовь к историческим сюжетам, умение доводить идею до плакатной наглядности, но придал своему письму тщательность, отсылающую даже не к Сурикову или Васнецову, а к прерафаэлитам и академистам.
Говоря по-простому — Рыженко умел рисовать и умел класть краски. Поскольку большинству современных художников, особенно представителей «актуального искусства», это умение не присуще, фигура молодого баталиста, тесно связанного с последним бастионом русского реализма — студией военной живописи имени Грекова — уже по одному этому была почти скандальной.
Рыженко дебютировал в 1996 году полотном «Калка» — посвященным одному из страшнейших военных поражений в русской истории. Гордый победитель Субудай рассматривает связанного, истерзанного, но не покоренного русского князя, смиренно принимающего свой мученический крест в воздаяние за гордыню и княжеские раздоры. На заднем плане — выстроенная из тел русских пленников пирамида для пирующих завоевателей. Тщательно выстроена композиция, выписана каждая деталь костюма и пейзажа. Картину можно разглядывать часами.
Русское средневековье и его битвы становится одной из важнейших тем в творчестве художника. Стала хрестоматийной, вошла во множество учебников истории и хрестоматий картина «Благословение Сергия» (2005) — изображающая благословение преподобным Сергием князя Димитрия перед Куликовской битвой.
Настоящий шедевр — диптих, посвященный богатырю-монаху Пересвету, где, после эпохи советской секуляризации, воссоздан подлинный образ богатыря — смиренного монаха, по благословению преподобного Сергия принимающего смертный бой не отвлекаясь от умной молитвы.
В «Молитве Пересвета» (2005) с глубокой лиричностью и строгостью монашеского молитвенного делания сочетается характерный для Рыженко мягкий юмор, влюбленность в природу и всё творение. Рядом с преклонившим колена перед битвой богатырем — ёжик. И битва Пересвета становится битвой и за дело Божие, и за Русь Святую и за этого ежика как частицу Руси. «Победа Пересвета» (2005): на лице Пересвета, сокрушившего врага, нет ни ярости, ни ликования, только чувство исполненного послушания.
Напротив — полная напора, динамики и торжества атака засадного полка в «Поле Куликовом» (2005). Образ трудной победы. Удар дружины в момент полного изнеможения русской рати буквально разметал татар и генуэзцев, соединившихся в причудливом западно-восточном походе против Руси.
Особо следует отметить принадлежащие кисти Рыженко исторические портреты.
Вот напряженный злой взгляд человека, уставшего пытать, жестокого слуги во всем покорного воле самодержца, на этот раз отправляющего его на войну и верную смерть. Это Малюта Скуратов получил царский указ, велящий ему ехать воевать в Ливонию («Царский указ. Малюта Скуратов» (2006)).
Вот кроткий царь Федор под насмешливым и высокомерным взглядом бояр в высоких шапках нагнулся, чтобы приласкать котейку. Чья правда правее? Высокомерие княжат или смирение царя, по кротости которого Россия получила мир, присоединила Сибирь, установила Патриаршество и даже взяла реванш за поражение в Ливонской войне. Не в этой ли кротости состоит «Тайна царева» (2006)?
А вот еще один сюжет на тему царь и кот. Можно даже сказать, два кота. Ибо сам царь Алексей Михайлович («Тишайший» (2001)) здесь похож на кота — спокойного, сытого, тихого, задумчивого и может показаться — ленивого. Но ведь именно при Тишайшем Россия присоединила Восточную Сибирь и Дальний Восток, вернула Украина, гремели бунты и расколы.