– Какое?
– Э, это ты мне скажи. Зачем стопорить колонну именно перед поворотом, понимаешь?
– Чтоб из пулемета вдоль дороги херачить?
– Точно. Смотри, головная взорвалась, колонна встала, наши начали ее мочить с той стороны дороги – что на остальных делают?
– Спрыгивают. Тоже шмалять начинают.
– Где падают?
– Ну… Вот, сюда вот. Так и кювет, и машины прикрывают. Да, точно. Они спрыгнули, очухались и только начинают по нам стрелять, а вдоль дороги их наш пулемет – ху-у-як! В бочину!
– Точно. Страте-е-е-ег, – насмешливо протянул Старый. – Значит, какое расстояние от поворота, за которым сидит твой пулеметчик, до закладки?
– Так… – хищно прищурился Серега. – Сто – маловато… Сто пятьдесят. Да.
– Хуй на. Два броска гранаты, не больше. И то, это только для того, чтоб те пулеметчика гранатами не достали и чтоб своей закладкой не погасить. Пулемет в упор – это пиздец. Когда с фланга, неожиданно, да в упор начинает пулемет, это все. Воевать неохота вообще. Под себя залезть охота. Времени мало, надо их сразу так охуярить, чтоб они даже мама сказать не успели.
Ахмет спрыгнул с каменюки и подтолкнул Серегу к следующему холмику:
– Главное, смотри… Не. Пошли, дойдем. Лучше сам увидишь. Так и пацанам лучше объяснишь.
– Чево?! – остановился Сережик. – Че ты сказал?!
– Че? – включил дурочку Ахмет. – Че я сказал?
– Ты че, хочешь сказать, это я ими командовать буду? Ты че, Старый?! Совсем… – Тут Сережиково нутро взорвалось острой болью: Старый как-то незаметно подтек к нему на удар и несильно, но садистски точно ткнул кулаком Сереге под солнышко.
Парнишка подробно исполнил осененный вечной традицией танец получивших по солнечному сплетению. Когда он, наконец, встал с колен и протер губы от рыготины горсточкой рассыпчатого снега, сквозь сверкающую радугу слезящихся глаз он заметил Старого, покуривающего на торчащем из-под снега скальном выходе. Старый пошлепал ладонью по камню рядом с собой.
– Сереж, ландайка[76]. Присядь вот. Все? Нормандяк?
– Че? А… Все…
– Понял?
– Понял…
– Скажи тогда.
– Че сказать? За че ты мне ебнул? Чтоб не спорил.
– Не, Серег. Чтоб ты как сопля не спорил. Понимаешь – про соплю?
– Да вроде да.
– Ты это, давай без вроде. Вроде – это в роте. Командира, у которого хоть что-то «вроде», солдат слушать не станет. Рот у командира не для всяких штук, а для команды. Половина людей, которых ты ведешь в бой, последнее, что в жизни слышат, это твою команду. На хуя им напоследок блеянье слушать, а? Им и так помирать, хватит с них неприятностей. Пусть они слышат нормальную команду, которую можно понять только правильно. Пусть чувствуют, что они умрут, но дело – дело лежать не останется, дело сделается. Чуешь?
– Да. Кажется, въезжаю. – Сережик смотрел куда-то сквозь чахлый березовый лес.
Перед ним сейчас поворачивалась новой стороной выбранная им доля. Ахмет смотрел, как по лицу паренька пробегают страхи, сомнения, неуверенность – как все знакомо… Однако бобик сдох, и назад пути нет. Было видно, что парнишка понимает и это, и понимает вполне отчетливо: вон как набычился, мордочка стала жесткая, прям как у взрослого мужика…
– Ладно. Пошли, дальше покажешь.
– Обожди, докурю. Пока курим, я тебе одну майсю[77] прогоню. Ты говорил, тебе семнадцать?
– Да, можно считать, что так. Совсем чуток остался.
– Вот. Семнадцать. Помнишь, я тебе про Гражданскую и Великую Отечественную рассказывал?
– Ну, помню, канешно. И че?
– На Гражданской, это которая раньше, первая была, был такой пацан, почти как ты. Аркадий Гайдар. Скотиной он, конечно, был беспредельной, животным отмороженным, но дело не в этом. Дело в том, что он командовал полком. Полк – знаешь, че такое?
– Точно не знаю, но – до хуя… А сколько, Старый?
– Полторы тыщи рыл.
– Оба-на… – удивленно выдохнул Серега. – И че, как он справлялся?
– Не знаю. Знаю только, что не лажа это, точно все. Справлялся вот. А было ему на два года меньше, чем щас тебе.
– Ни-ху-я… Ох и семейка у него была, наверно…
– Нет, Сереж. Тогда по-другому как-то было. Все равно – охуеть, да?
– Да-а-а-а… Слышь, Старый. Вот не ты бы мне это прогнал – ни в жисть не поверил бы.
– Вот. И народ у него был, тот еще народ. Твои по сравнению с его парнями – сама мудрость и понимание общего хода. А у него были полностью отвязанные отморозки, с полной башкой тараканов. Я когда ставлю себя на его место, то не уверен – справился бы с такими, нет ли.
– Да ну? – недоверчиво протянул Серега, но Старый оборвал базар, хлопнув себя по коленям:
– Вот те и ну… Ладно. Айда дальше.
– Вот, смотри. Видишь, дорога поворачивает налево? Где твои должны сидеть? Погоди, по-другому зайду. Вот ты едешь в машине. Впереди – раз, головная взлетела. На колонну твою наехали. Ты выскакиваешь, тебе же страшно – вдруг уже в твою машину муха летит. Куда тебе стрелять сподручно? Влево от дороги или вправо?
– Ну… – Серега примерился волыной и так и эдак. – Влево лучше. Гораздо. Старый, я понял. Чтоб этим стрелять было неудобно. Людей сажаем во-о-он там, да?
– Да. И смотри – помнишь состав колонны? «Бредли», ну, маленький такой танк – в голове, мы его берем на фугас. Потом командирский «хамвик» с 12.7, ну, за него можешь сразу забыть; потом?
– «КамАЗ» с охранением.
– Точно. Потом фура большая поедет, «КамАЗ» с генератором, «КамАЗ» с беспилотниками, и опять хамвик с пулеметом. Значит…
– Значит, за «хамвиками» никто не заляжет, точно? – перебил Серега. – Кого сразу не положим, будут щемиться за большую фуру. А за ней их хер достанешь, да? С этой стороны дороги, имею в виду.
– Точно. Эта фура набита всякими приборами, ее не просквозить, даже в упор.
– Да пусть щемятся. Отлежаться не выйдет у них, пулеметами достанет. Ты это к тому, когда пулеметчикам команду давать?
– Нет, хотя смысл примерно такой. При забое колонны команд только две – огонь и отход. Сначала все по указанным целям работают, а потом каждый сам стреляет, из обстановки. Видишь, Серег, тут слишком много всего надо увидеть и решить, никакой командир не успеет. От лишнего командования здесь один вред будет – в бою народ по пользе стреляет, каждому кажется, что именно в его секторе все решается, поэтому маневр огнем на колонне невозможен – у тебя народ несыгранный, и слушать тебя будут, только когда команда совпадет с тем, что им кажется правильным.
– И че, как из этого дела выкручиваются?
– Вот я тебе о чем и толкую. Командовать нужно сейчас. Чем лучше ты сейчас поймешь, как что будет, тем меньше тебе вечером придется локти грызть. Расставь людей так, чтоб сработать неправильно они просто не могли.
– С кого начать, Старый?
– С пулеметчиков. Айда на место.
– Ляжь. И волыну выставь, наведись. Вот. Ну че?
– Ну-у-у-у… Скрывает малость. Насыпь высоковата. Перелечь или пойдет?
– Переляжь, а потом сам посмотришь, пойдет не пойдет.
– Жаль, место хорошее, трудно будет пулеметчика приложить…
– Ниче-ниче. Все места пробуй, а каменюку и перетащить можно.
– О!
– Че, лучше?
– Пи-и-и-издец им! Как на ладони все! Да, точно… И таскать ниче не надо.
– Надо. Смотри. Вот наведись опять. Видишь, в крайнем левом положении?
– Ага… Бля, точно, задевает…
– Во. Эту хуйню надо всегда смотреть. Пулемет – страшная штука, Серег. Что чужим, что своим. Прикинь, от страха охуеет кто-нибудь из этих, ломанется на пулеметчика – вон там, к примеру, ближе сюда, видишь? И че, смотри – пулеметчик сразу на него огонь переносит. Если хоть чуток завысит прицел – все, пиздец, своих осыпал.
– И че делать?
– Сектор ему обрезают, принудительно – каменюками, палочками; че под руку попадется. Предупреждать смысла нет: в бою, по горячке он и не вспомнит. Это твоя, командирская работа, обо всем заранее подумать.
– Че, сразу сделать?
– А че тянуть. Делай сразу. А как будешь инструктировать, скажи, чтоб с середки начинал. Они от него в глубину растянуты, и если он с дальних начнет, все перелеты проебом. А если с ближних или со средних, то все перелеты ихние… Эй! Ты че! Побольше каменюки бери! Чтоб не только обозначить, а чтоб он прямо стволом упирался! Чтоб довернуть не мог! Во… Давай второе теперь…
Кресло Сатила, так и не успевшее стать креслом Норы Мэрфи, было очень удобным и приятно, успокаивающе пахло кожей, сандалом подлокотников, трубочным табаком, каким-то экзотическим парфюмом. Получив назначение, Аня велела оторопевшим от такой новости сотрудникам не тревожить ее хотя бы полчаса – дескать, надо получить коды, обновить записи в базе, еще что-то – а сама, надев гарнитуру, залезла с ногами в огромную кожаную ладонь, согнутую уютным ковшиком, и задумалась – ни о чем и обо всем сразу.
Да, это, конечно, было огромным, совершенно невероятным Достижением; теперь ее резюме позволит ей претендовать на шестизначные контракты. Она больше не мусор; вернее, не самый последний мусор. Не самый. Кое-кому теперь придется засунуть себе в задницу эти едва намеченные, но такие поганые ужимки за спиной – в баре, в фитнес-центре, везде. Теперь можно смотреть на всех этих граждан «цивилизованных» стран даже не прямо, а с эдаким небольшим наклоном в их сторону – что, съели? Да, русская, чего уж там. И все равно, заметьте, я, русская – ваше руководство. Будьте любезны – сейчас я отдам распоряжения, а вы, «культурные и цивилизованные», пойдете их выполнять. Точнее, побежите. А кто будет бежать медленно, – Аня развеселилась окончательно, – будет наказан. Да, наказан. Вот вызову и стану плющить вас так же, как та сука в учебном центре…
«Вам, понимаю, нелегко, мисс Суйзеп… Новая среда, культурный шок… – протянула, злобно блестя возбужденными глазами Аня, передразнивая навсегда врезавшуюся в ее память стерву-инструкторшу из Гуманитарного Корпуса. – Но правительство США намерено оказать Вам всю необходимую помощь, мисс Сайзеп…»