торому вполне по плечу заменить прошлый… Да. Вот это другое дело… Пусть Контора меня кинула (теперь язык Райерсона легко повернулся, признавая текущие факты), пусть я стою перед невесть откуда взявшимся врагом, который пять минут назад отхватил мне палец, но… Это не плохо. Черт возьми, это совсем не плохо! Это, похоже, как раз то, что называют «бинго»…
Теперь Райерсон понимал парней, срочно засобиравшихся в отставку после некоторых командировок.
– Вот, смотри, – повторил русский, выбрав из кучки одну палочку изумруда и подбрасывая ее на ладони. – Это Джон Смит. Марк ушел, Смит пришел. Согласен, что хватит? Лови.
Райерсон извернулся и поймал здоровой рукой блеснувший кусочек. «Хватит…» Такого хватит не только на Джона Смита, но и на его достаточно безбедную жизнь до самой смерти: изумруды куда дороже алмазов, а тут счет, похоже, даже не на десятки каратов. Однако русский продолжил беспечно ковыряться в тряпице.
– Вот еще. Это дом для мистера Смита. Давай лови, что ты? Хватит на дом для Джонни?
– Да, – снова подтвердил Райерсон, одной половиной ликуя и задыхаясь, а второй понимая, что русский выстраивает ему инерцию.
– Это Смиту на тачку и… ну, на бензин. Мне кажется, хватит, хоть цены и подымутся. – Русский бросил третий камень, крупнее обоих предыдущих, и скрутил тряпицу обратно, зажав в кулаке еще пару шпал.
– Да, – снова вставил Райерсон, не дожидаясь вопроса.
Да. Классическая вербовка. Идеальное сочетание силовой и интересующей частей. Несмотря на все, Райерсон не мог отвести взгляда от увечной руки русского, где сейчас было зажато не меньше трети от уже полученного.
– Ну, что, Марк, ты рад сделке? Айм фейр плей? Ты уже рич?
– Да, – выдохнул Райерсон, не замечая боли в разбитых губах и деснах. Теперь он был весьма состоятельным человеком. А если русский отдаст ему еще и те два…
– Что косишься? Еще хочешь?
Райерсон прекрасно понимал, что русский оставил эту парочку для него – другого применения камням в данной ситуации просто не было; что он приготовил их еще для какого-то вербовочного трюка или примитивно пообещает отдать их после завершения сделки. Райерсон все понимал – но отвести взгляд от кулака не мог. Ему даже хотелось крикнуть – мол, чего ты тянешь? Я сказал «да» уже не помню, сколько раз! Я и так уже готов собственноручно перестрелять хоть всю базу, ты что, не понимаешь?! Не надо никаких игр, только отдай их мне!
– Я фделаю фcе.
– Конечно, сделаешь. За такое бабло, сдается, ты роту армян обслужишь и от счастья разрыдаешься, – непонятно выразился русский, весело щурясь на Райерсона. – Да на, держи, не косись. Это я так, посмотреть хотел. «Загадочни рюсски душа», знаешь ли… На пиво тебе. Любишь пиво, Джонни?
– Да, – ответил Райерсон, пиво недолюбливающий.
– Молодец. Слышь, Джонни.
– Фто?
– Я не буду ставить тебе конкретной задачи. Что мне надо, ты понимаешь. Понимаешь?
– Да.
– Ну-ка, скажи мне. Раз понимаешь.
– Ты хочеф унифтофить бейф… бафу?
– Точно, Джонни. И ты мне нужен. Consulting.
Ты будешь стараться, чтоб у меня не было потерь. Стараться – знаешь слово? Тебе ведь осталось только уйти. Да, Джонни?
– Да, – уже привычно вытянулся Марк. – Я буду ф-фт…
– Не шипи, я понял. Если я не потеряю людей, ты уйдешь. Я покажу тебе куда и как. Я дам тебе то, с чем ты дойдешь. Ты понимаешь, что я тебе говорю, Джонни?
– Да.
– Ты веришь мне?
– Верю.
– Тогда ты мне поможешь перебить всех. И не потерять ни одного.
– Это… Это невофмофно. Фыкф хандрид… Фыффот ин бэйф… на бафе…
– Знаю, Джонни. Поэтому старайся, думай, как дело сделать. – Выдержав длинную паузу, Ахмет добился, чтоб Райерсон проникся фактом – он в трубе, из которой есть только один выход.
– Я понял, – кивнул Райерсон.
– Ну все, – поднялся русский, – пошли. Готовь приветствие, ща к народу выйдешь. Которому ты, бля, свободу принес…
– Интересно, приведет хоть такого же?
– Тут вернется, и уже хорошо.
– Да, че-то он больно уж круто подписался.
– Серег, а ты че думаешь? Че молчишь?
– Он всегда делает то, что сказал. Сказал – приведет, значит, приведет.
– Ну…
– Да. Солнце-то уж, вон, показалось.
– И главное – как? На блоке че, думаешь, начальство часто бывает? Хы, щас. Начальство, оно в штабах все больше.
– Да я и говорю, что просто одного оттель привести – уже хоть к Герою представляй. Просто сходить-вернуться уже реальное дело, а взять ихнего начальника, хоть самого завалященького, да вернуться… Не.
Как же тяжело. Это, наверное, тяжелее всего – подписаться за другого. И сидеть ждать. Сережик едва сохранял мрачно-решительный вид, но в животе было пусто и холодно, а руки крупно дрожали. Сроки прошли… Да чтоб я, да хоть раз… – скрипел зубами молодой Хозяин, зарекаясь на будущее выпускать из своих рук инициативу. – …Сука, Старый, развел, блядь, как дурачка… «Ждите там, к рассвету приду…» Вон, блядь, солнце уже все вылезло… «К рассвету…»
Едва раскрывая рот, чтоб что-то отвечать мужикам, Серега лихорадочно считал варианты – как быть, когда солнце станет желтым и надо будет отвести людей обратно. Ведь это все. Конец. Из-за Старого он автоматически становится никем, теперь его сможет послать любой. Или вообще замочить, если начать строить…
– Э, але, гараж! – На крыше захрустели мерзлым железом шаги караульного. – Идут!
Толпа, устроившаяся в целой половине домика кладбищенского сторожа, зашевелилась.
– Губа, эй! Че «идут»?
– Ведет, что ли?
– Ну ни хуя себе…
– Так, на месте! – звонко осадил дернувшихся Сережик, не веря своему счастью. – Куда, бля!
Выскочил на улицу, автоматически беря на карандаш буркнувшего вслед что-то неодобрительное… Старый, сука! Идет! Где ж тебя, гада, носит! Я тут чуть не ебнулся, гад ты!.. Дернувшись сперва побежать навстречу, Серега осекся и спокойно встал у березы, привалясь к ней плечом: похоже, помощи Старому не требовалось… А хозяйка-то… Ишь ты, не как эти, тоже старый. Может, впрямь какой начальник… И главное, не шугается Старого. Странно…
– Старый! Че так долго! – не зная, что сказать, выпалил Серега приблизившемуся Ахмету, косясь на пыхтящего Райерсона.
– Нормально, – отдуваясь, буркнул Старый, толкая пленного к разбросанному близким взрывом углу домика. – Заходи, Марк. Встреча с трудовым коллективом.
Мужики угрожающе загудели, пропуская Райерсона внутрь своего кольца. С разлохмаченных балок на крыше спрыгнул Лесхоз, засуетившись у свободной стены, где Ахмет с ночи приказал прикрутить лямки для растяжки языка.
– Вот, готово все, э, Ахмет, ноги сюда вот, руки сюда…
– Э, ты че, родной?! Ну-ка наверх! Сечь! Ты че! – шуганул повеселевший Сережик забывшегося караульного. – Сами тут разберемся… Э, это кто там?!
– Обожди, – тихонько шепнул Старый, придерживая Серегу, рванувшегося к мужикам – там кто-то уже начал долбить пленного.
Немного выждав, Старый обернулся и выдернул Райерсона из толпы:
– Не, ребят. Обожжите его пиздить. На стенку вешать его тоже не будем. Он наша жизнь. А мы – его. Мы теперь с ним роднее братьев. Да, Марк?
– Да, – глядя в пол, выдавил Райерсон.
– Ни хуясь-с-се… Он че, по-русски базарит?! – изумленно протянул кто-то из мужиков.
– А как же. Он у нас пацан не простой, он у нас начальник ихнего первого отдела. Мы его щас посадим…
– Че?! В натуре, особист?! – не выдержал Евтей. – Ну… Ну ты это, электровеник!
– Че сказал? Кто он там?
– Это, как его… О, это, ФСБ – помнишь было?
Сначала КГБ, а потом ФСБ? Это фээсбэшник ихний, понял?!
– Да ну на хуй!
– Спроси!
– Так, а ну заткнулись все. Слышь, парни, времени у нас немного. Щас я ему вопросы задам, какие хотите, только быстро. Вот бумажка его, смотрите, кто интересуется. И отпускаем его обратно, ему еще до снегоходов на посту топать…
Развороченная с одного края избушка, только что скрипевшая на разные голоса от десятка перетаптывающихся внутри людей, вдруг затихла, и стало слышно, как далеко на кладбище пересвистываются клесты, усыпавшие рябины вдоль центральной аллеи.
– Ну и че морды сделали? Работает он теперь у нас. По специальности, хе-хе… Серег, только не заплачь, – попытался пошутить Ахмет, но никто даже не улыбнулся. – Будет тебе сегодня хозяйка, и не одна. Будет тебе сегодня столько, что надоест. Так надоест, что будешь блевать дальше, чем видишь… Видя, что ступор не отпускает, Ахмет сменил тон и начал инструктировать:
– Сами выдвигаемся к блоку ихнему, я его зачистил уже, но бегом бежать надо будет. Дальше не ссыте, машины по снегу тащить не придется, прокатимся мальца. На снегоходе приходилось кому?
Когда народ отошел, вопросов, которые хотелось задать языку, как-то не оказалось. Не вспоминались вопросы. Сама идея, которую они все поддержали, – «а пусть сходит приведет», казалась теперь людям одним из самых темных пятен в том месте, где до Всего Этого была совесть, и на Токаря, затеявшего все эти «пойди-приведи», смотрели исподлобья.
Проинструктировав и отпустив Райерсона, Ахмет по молчанию мужиков, провожающих угрюмыми взглядами хозяйку, сразу почувствовал, что вот теперь – все. Общий косяк сделал из Сереги и его семейников не кодло чужих, временно согнанных судьбою людей, а именно что семейку, с этой минуты имеющую позади и общую победу, и общий позор. За этот косяк они теперь будут отвечать всю жизнь. Потому что это косяк особый, его никто никогда не предъявит… «Сами себе только… – безразлично думал Ахмет. – А, я че, я не в претензии. Будете теперь Сережке по жизни отдавать…»
Мужики быстро и зло собрались, и в движениях этого многорукого существа, которым стали семейники, явно проступало жажда скорейшего боя – бой заглушит и смягчит стыд, размазанный по душе. Ахмета так никто ни о чем не спросил. Народ старался показать движухой: «Да. Обосрались. Так уж вышло… Ниче. Искупим. Ща только до этих доберемся – и искупим. Так искупим, что мало не покажется…»