Один Поскребышев лысиной бил в колено, стучал-достукивался: «Отец родной, Богодо молю, верни жену!» Скулил, как баба: «Ну зачем она вам, Иосиф Виссарионович, зачем? Она сама всегда ненавидела этих Седовых, иудушек Троцких. Мало разве настоящих врагов?» Это он мне будет объяснять, кто враг, а кто нет! Помощничек! Ну да ладно, будет тебе жена, Александр Николаевич, если так убиваешься. О, как потешались мои «бояре», забыв о женах собственных! Еще бы. Прибежал наш лысенький домой, а там дожидается молоденькая: «Мне сказали, что я ваша жена». Ах, как смешно! (И правда смешон, дурак.) Но этот хоть просил-молил, а те глазом не сморгнули. Будто жен у них как у мусульманина. Или даже рады, что избавил их от толстых жидовок. Сразу зашустрили, козлы старые. Нет, всё потому, что ждут, уверены: недельку-вторую перетерпеть, и свободны! Раскусил я вас, вовремя оглянулся…
Ну и оставайтесь. А я погляжу. Как сибирские старики с печи: все видели и ни во что не вмешивались. Заживете без «грубого», «нелояльного», «капризного», «невнимательного», «невежливого». (И еще какой я там?) Словечки-то, словечки нашел! Да, архиневежливый, да, архинетерпимый! Плохой, хоть в прорубь. А когда посылал вам экспроприированные денежки («Шел и денежку нашел») – хороший был? Когда надо было потопить Черноморский флот – в самый раз? И когда спасал от фракционеров ленинский X съезд, рассылал своих людей по областям, уездам. Тогда мои люди были и твоими, не брезговал. Еще не известно, чего сам добился бы со своими интеллигентками, какие фаланстеры выстроил, куда заехал бы со своим нэпом… «Ты попляши, кавказец, глядишь, может, и дадим хлебца! Попляши!..» Вот как встретила зажравшаяся Сибирь посланцев победившего пролетариата. Так как же с ними иначе? Не заставишь их плясать, сам от голода запляшешь… Оппозиция этого только и дожидалась: не получается у тебя, а вот у нас получилось бы! Получится и у Сталина, еще как получится! Сталин вернул власти устойчивость, надежность, авторитет. Власти, а значит, России. Не Романовых кто-то, а они сами с собой покончили. И не в 17-м или 18-м году, а гораздо раньше: тем, что уничтожили основу основ самодержавной власти – крепостной порядок в деревне. Не случайно самого «освободителя» убили. Пусть не крепостной, но должен быть порядок. А то что: отдать деревню кулаку-нэпману? Под вывеской кооперации. Спростодушничал Ильич, в который, впрочем, раз. Да, если хорошенько подумать, наш колхоз – единственное спасение мужику. От самого себя. Никакой Сибири не хватит – столько наплодилось кулаков. Так что сидите дома и благодарите колхоз, что вы не в Сибири. Нет, сколько ни колоти по башкам, а у них одно на уме: зажать, припрятать или переметнуться. Не важно куда, на чью сторону – только бы подальше. Хоть к Гитлеру. Всегда готовы. Лучше умереть с голоду, как эти на Украине, но чтобы назло тебе. Что ж, посмотрим, как получится у добреньких да лояльных. Только не сверните шею, когда будете оглядываться назад. Снова придется звать злого, грубого и недоброго. Мне что, больше всех надо? Я тоже имею право на отдых. Согласно Сталинской Конституции. Чем я хуже? (Даже закон принят был, заботящийся о здоровье старых большевиков – а я кто?..) Умереть, вот так вот руки сложить, и хоть стреляйте возле уха. Матрена Петровна да бедная Светланка только и поплачут человеческими слезами. Может, и Валентина. Да еще кто-нибудь далекий, человек какой-нибудь незнакомый. Совсем простой человек. А эти, что всё из моих рук получили, ждут не дождутся моей смерти. Вижу! Чем ближе подпустил к себе – подползли, – тем подлее и опаснее – всегда так. Этот приказчик, каменная задница, заика, вообразивший себя дипломатом, или слезливый бабник на коне… Да что вы сами по себе значите, нули без палочки! И местечковый шут Лазарь Моисеевич с ними. Ободрал на метро мрамор со всех соборов – мечтает, что это ему самому памятник. Ничего, я ваши имена написал, я их и сотру. Не такие имена были громкие, а где они? Прокляты народом. И с вашими то же самое будет. Развели шпионские кодлы, у каждого под крылышком целая синагога!
Чужой, чужой я всегда был в этой бестолковой неблагодарной стране. Какие только слова не говорили, не шептали. Характеристики, обжалованию не подлежащие: «желтоглазая собака», «Чингисхан с телефоном», «серое пятно», «выдающаяся посредственность», «вождь уездного масштаба». Сами они, конечно, вожди мирового масштаба, рыцари да любимцы, совесть-рассовесть партии и рабочего класса, «золотые яблочки». Еще бы, все в пенсне да при галстуках! Не вылезали из библиотек и кафе женевских, лондонских, пока другие сибирского гнуса кормили своей кровью. Да и те, что «из-под станка», не лучше. Ничего, ничего, время покажет, кто желтоглазая собака. Уже показало. Кое-кто по-настоящему лаять научился. На того самого «Чингисхана», на Кремлевскую стену – гав-гав, по-собачьи. Придумка, фантазия подлеца Ежова, но остроумно, ничего не скажешь. Приводили такого очкарика (если не потерял еще свои стеклышки) на Красную площадь. На поводке. Ставили на четвереньки: давай облаивай вождя! В открытой дискуссии. А то привыкли из-за угла!
Ночи светлые выбирал нарком, чтобы сверху из-за стены хорошо было видно. Утречком прибегал и заглядывал в глаза. Ждал, что скажу. Намекал, что лунная ночь была сегодня, ох как хотелось, чтобы одобрил, погладил, почесал за ухом.
Снова глаза, прямые, колючие, как проволока. Что, не ваш? Не ва-аш, знаю! Не нравлюсь! Снова и снова эти глаза… В них все тот же вызов и презрение, даже когда на колени упала, стояла на коленях и упрашивала не расстреливать, не убивать «гвардию революции», и конечно же весь набор бабьих причитаний, от которых на стену хочется: ах, Ильич их ценил, они работали с Ильичем! А кто, кто поссорил, раздор посеял? Не ты? С вашим этим тайным завещанием. Бабьи дела, бабий почерк, втянула его в бабьи счеты – не простила «великая вдова» того телефонного разговора… Что, разве нет? Что смотришь: не правду говорю? А теперь вот на коленях…
– Обещаю им сохранить жизнь. Но если только вы, Надежда Константиновна, их осудите. Публично. Именно вы. За фракционную деятельность. Владимир Ильич как был против фракционности! Договорились?
– Хорошо, я согласна. Но вы обещайте.
А в глазах: лжец! Лицемер! Конечно, обманешь!
Что это овчарки заходятся от лая? Опять волки бродят вокруг дачи… (…Вольфе… дир… дас… тольвютиге, – какие-то клочья фраз, слов, хотя полтора года потратил на немецкий и эсперанто в Батумской да Кутаисской тюрьмах). Скоро до самой Москвы волки по метро будут по следу мчаться. Развелось за войну. Отстрел, отстрел делать. Ничего хорошего и в лошадях. Опасное животное, такое же неблагодарное, как крестьянин. Накануне Парада Победы решил научиться ездить верхом. В закрытом манеже. Опасное животное. Потому-то так хорошо понимают друг друга лошади и крестьяне – скоты! (А Жуков все-таки знал, знает, подлец, что учился и что не получилось у товарища Сталина…)
Испортила война всех. Уверенности, наглости хоть отбавляй, привыкли: дальше передовой не пошлют! Бывают места и подальше, или уже подзабыли? Война, слава Богу, кончилась, не забывайте. Конечно, окончилась! Это я точно знаю. И здесь, во сне, знаю…
Но отчего такой жуткий лай? Как тогда – в первые ночи войны. Сколько дней тогда на «ближней даче», в Кунцево не спал. От каждого шороха мерещилось: вот оно! приехали за тобой! Теперь уже за тобой – черные машины. В России любят искать главного виновника. Чтобы только себя не винить. В голод ли, в мор или когда враг побеждает. Сами бегут трусливо, но нужен кто-то, кто за все ответит. И за их трусость. Щедрин это подметил точно: очередного Ивашку им подавай, чтобы с колокольни спихнуть. А тут тем более: почему бы и не воспользоваться, не посчитаться со Сталиным за все? Взять да и сбросить на камни. С Василия Блаженного. Пока Гитлер не в Москве. Откупиться, изменницкие головы свои выкупить… Сердце западало, куда-то проваливалось: вдруг сошла на нет вся прежняя сила, остался один забор зеленый с ненадежной теперь уже охраной да глухие вот эти стены без окон, дверь с дистанционным запором, крепкая – под деревом металл, – но разве их она удержит? Лают, лают… Только овчарки до конца выполняют свой долг, вон как заходятся от лая! Но теперь-то война кончилась, окончилась! Не сбылось, как рассчитывал когда-то подлец Троцкий: не в ста, а в тридцати километрах от Москвы был враг, ну а кто кого «расстрелял»? Грозил мне террором молодежи. Если трону его особу. Нашелся герой! Была война, многое было и прошло, и никто теперь не посмеет. Победителей не судят! Не хватают, не пинают в живот, не заталкивают, как ворюгу, в машину, не везут в глухие подвалы…
Отчего, отчего так воют псы, на кого кидаются там, у ограды?
Да нет же, все хорошо, все как надо, как я хочу, победил товарищ Сталин. Товарищ Сталин всегда побеждает, нравится вам это или нет. Те кунцевские дни, ночи не повторятся никогда. Забыть, и чтобы никто не смел знать-помнить! Никого не должно быть, кто бы помнил. Не до того будет. Всех через чистилище, всех! Я вас ссажу с белого коня! Вы не первые, и до вас были «победители». Не успеешь оглянуться, а они уже предатели. Как с Семнадцатым съездом получилось. Съезд победителей-предателей! Ну а победителей не судят, вот, вот! Ха, вот так!..
Что всегда нужно, так это чистилище. Ах, рай – глупости все, а вот чистилище – ничего не скажешь, римская церковь понимала толк в таких вещах. Есть чему у них поучиться и в партийном строительстве: ничего гениальнее, чем орден меченосцев, не придумал никто. Разумная. политика, ничего не скажешь. В раю наглеют, в аду звереют, зато чистилище для человека – в самый раз. Идеальное место. На словах называть можно как угодно – земным раем, светлым будущим, как угодно, но никто ни в чем не должен быть уверен, все должны помнить – вот это помнить должны! – и не такие заслуги были у людей! Если в чистилище висят плакаты, то вот этот должен быть обязательно: «И не с такими заслугами летели в тартарары!» (Лают, лают псы! Что-то все-таки происходит. Что?..) Никто, никто не должен считать, что недосягаем. Мои соратнички слишком поверили, что навеки приписаны к своим громким именам. Имена легко переделываются, переписываются. Или забыли? Одно, два слова добавить: «Иудушка» или «враг народа», «фашистская сволочь», и любое имя уже – как приговор, как удар дубиной по голове. Кое-что и мы помним из ваших биографий, на всякий случай помним. Заглянул бы каждый в свое досье – дыхания бы у вас поубавилось. Чистюль среди вас нет. С чистюлями, с «любимчиками партии» мороки побольше было, и то справились. Дети, главное звено – дети. Слабее всего человек, когда связан по рукам-ногам детьми, семьей. Дети – вот точка! Ну, а уж родители у каждого есть, были. А значит, и родимые пятна. Чистеньких вообще не бывает. А если таким кажется – он-то и есть самый опасный. Просто хорошо замаскировался. Разве 1937-й и 1938-й это не показали? Примеров миллионы, все убедились.