Жандармская образина, от его сивушного дыхания мухи пьяно ползают по грязному окну, и сосет, сосет под ложечкой до тошноты: так попался, так влип с этой дурацкой рыбалкой-охотой! Выстрел получился случайный, в колено (из его же, пристава, ружья), но подлец поднял такой крик, злобный, с оскорблениями, грозьбой, с хватанием за ноги, как-то получилось, что и второй ствол разрядился…
– Так, так… Покушение на убийство представителя власти. Хоть он и дружок тебе… Так что думай сам, помогай. Как же мы тебя окрестим, Иосиф из… из Додо-Лило? Мухин… Стулов… Что тебе самому нравится? Или Кадочкин? Вот что: Фикус! Как-никак тоже южное растение, особая примета. Так и записываем. Змея есть змея, а тюрьма есть тюрьма.
Да не было, не было этого! Ни жандарма под царским портретом, ни той проклятой охоты – кто, кто смеет навязывать мне этот бред? Примеривают какого-то Фикуса. Может, я еще и Портной? Я же сплю, сплю! А все как живое. Сам начинаешь верить, такое все. Но я же не Ериков-Бакрадзе, вы что, вы что! Это его кличка – Фикус. Я еще не в руках у вас! И нечего сочинять за меня какую-то ахинею. Не заставите на себя наговаривать. Пользуются тем, что я уснул, что сплю, заболел. Да, я болен, эта неудачная баня… Не так, слышите, было! И ничего не было. Фикус, какой Фикус? Может, я еще и японский шпион? И вредитель в придачу, диверсант? Решили на испуг меня взять? Не на того нарвались. Товарищ Сталин на себя клеветать не станет. Я вам не Бухарин и не Зиновьев. Вы перепутали. Никому не позволю чернить товарища Сталина! Слышите, никому!
Из прошлого катятся бревна, как в Енисей по настилу, – и все под ноги, под ноги! Как тут отдашь себя всего делам и заботам сегодняшним, если из далекого-далекого прошлого вот такие, в три обхвата, бревна? Не успеешь оглянуться, а уже надо и от новых увертываться: лес рубишь – не зевай! Как сквозь сибирскую чащу-тайгу, продираешься через полчища врагов. Казалось прежде: есть проблема – убери человека. И проблемы нет. Но, сколько ни убирай, никуда не деваются, не отступают и вчерашние – стоят, особенно по ночам. Вчерашние, сегодняшние и даже завтрашние – стеной окружают. Да; и завтрашние! И надо, приходится с этим что-то делать. Глупо дожидаться, пока бревно свалится на голову. Прибежала, вбежала Светланка, но увидела отца и, как обычно, испугалась, хотя именно ко мне с чем-то бежала, разгоряченная. (Что во мне такого, что даже дочка пугается в первый миг? Другие – это хорошо, так и должно, но что дочка – иногда обидно.) Ну, что тебе?
– Папа, это неправда, неправда, что я слышала?
– Что правда, неправда, где слышала?
– Будто ты детей велел расстреливать! Детей врагов народа.
– А ты думаешь, дурочка, они бы тебя пожалели? И не твое это дело. Постой, постой, кто, кто это тебе сказал?
Нет, нет, не расспрашивать: именно так было тогда с Надей, ее матерью. С ними, бабами, все непросто. А следовало бы, а надо бы змею прищемить – уже и к дочке подползают…
– Кто тебе все-таки сказал? Надо человеку разъяснить. Может, человек не понимает.
Сколько их, шепчутся, нашептывают, затаили «фактики», а потом вытащат, будут во всю глотку орать-вопить. Кто эту меру посоветовал – приравнивать и двенадцатилетних к настоящим террористам, врагам народа, – именами их пренебрегут. В ответе за все и всех твое имя. Самая подлая штука – это что всегда кто-то помнит. Сколько ни срезай и как глубоко ни забирай – корешки остаются. Они – в детях. Дети – главное звено. Всего в «Краткий курс» не загонишь, частоколом не огородишь. Вот и с войной надо, надо как-то разбираться. Все больше охотников обнаруживается сочинять мемуары. Эти напишут! Что у товарища Сталина никаких заслуг в революции нет и не было – ни в Петрограде, ни в Баку, что и в Октябрьском восстании не участвовал, заслуг не было даже в типографских делах. Кусают, даже ползая на брюхе. А после новых мемуаристов окажется, что и Отечественную выиграл не товарищ Сталин. Жуковы да Рокоссовские все исправили да направили. Растащут победу по своим книжечкам, мародеры! Ух, как красовался на белом коне перед Мавзолеем! Илья Муромец! Уже и картину намалевали: копыта коня выше Бранденбургских ворот! Как когда-то того мазилу – на лыжах. Красавчики-победители. Кого бы вы победили без Сталина? Что под Царицыном, что под Берлином. Или эти ленинградские Кузнецовы-Попковы – тоже музейчик себе соорудили. Не дожидаясь, когда уйду, при мне, совсем обнаглели! А что после будет? Ну нет, кто вас выдвинул, тот и задвинет. Чтобы никому неповадно было. Раздави гада! Раздавить и спать спокойно…
И какие цифры выкапывают! Уже и двадцать, и тридцать миллионов в войну погибших. Под мудрым, так сказать, руководством. Да что вы церемонитесь: судить такого генералиссимуса!.. Цифры ваши – что это, как не подсказка Западу: с Россией можно не считаться, пожестче надо, дивизии только на бумаге! Не больше, чем у Папы Римского. Вот она, ваша история, – если не подлецы, кто ее сочиняет, не агенты, то слепые кроты. Вот кто вы – если с классовых позиций. Да, да, а вы думали, что цифра, арифметика – выше классового интереса? Бить, бить по голове дурной, пока не посветлеет! Что там языкознание, если с войной вот такое! И сколько новых, завтрашних врагов подрастает. Они уже здесь!
«И тогда плевали Ему в лицо и заушали Его, ударяли. Говорили: прореки нам, кто ударил тебя?»
Прочитали-пропели, вонючки в рясах, за спиной, как молитву, и тут же – удар, как ожог! Развернулся и ткнул пальцем наугад. (Наган, наган – остался там, под подушкой!)
– А, не угадал! Поворачивайся, сухорукий, становись снова. И не подсматривай, Фикус, привык. Глядите, эй, да он шкуру проиграл! Клейменый, заложил шкуру! Поменял, подменили!..
Окружили, разглядывают – на животе, на руках-ногах. За спиной ахают и хохочут. Сам глянул на свой живот, на руки и обмер. Разукрашен тюремной наколкой, как павлин, – в разные цвета. Голубое, розовое, черное. «Не забуду…», «Нет счастья…» – визитная карточка уголовников. Тут же и матерщина, подлые приглашения: «Плюнь мне в харю», голые бабы. Но больше и чаще всего вдоль и поперек: «Фикус», «Фикус», «Фикус».
Подлецы, подлецы, кто посмел, когда сделали это со мной? Нельзя спать, нельзя, нельзя спать!..
В лагерях вот так развлекаются рецидивисты: человеку нечем отыграться – ставь шкуру. Проигравшегося расписывают наколкой коллективно, что и кому в дурную башку взбредет. Лаврентий докладывал, что таким путем и вражеская пропаганда ведется. Написать могут что угодно, а он и понесет по лагерям. Иногда проигрывают в карты политического, но ты обязан его не убить, как это прежде бывало, а именно разукрасить. Такое условие. Связав или как угодно (может быть, оглушив его по голове), но проигравший должен написать на политическом, на его шкуре, ругательства в адрес вождя и тому подобное. Фактическое убийство. Только не сами, а администрация их приговор приводит в исполнение, не оставлять же у всех на виду живую пропаганду.
Вылавливать приходится и тех, у кого на разных местах выколото, что он-де «сын Сталина». Это все слухи про тех – двое или трое? – что родились в Сибири. Было, было, чего только не было. Когда ты был никем, до того, как стал всем. Когда сибирский чалдон мог Сталину угрожать, топором размахивать, требуя жениться на несовершеннолетней, забеременевшей… Живут где-то, все под присмотром Лаврентия – наверное, мингрелу приятно: как бы там ни было, а родная Сталина кровь у него под полицейским надзором.
А на спине, что там? Хохочут за спиной особенно. (И вдруг он увидел себя сзади. Это невероятно, но он действительно видит: карта страны у него через всю спину, а по ней колючая проволока толстым венком. Классно сделанная наколка! Цветная даже.) Вертишься и закручиваешь вокруг себя еще больший хохол.
Никому, никому верить нельзя! Какой-то русский царь массажиста выписывал из Германии, но не почему-либо, а потому, что лучше к немцу, чем к своему, спиной повернуться. К кому угодно, только не к своим.
Как они подъезжали к вождю, поближе, поближе, чтобы сделать орудием собственных целей. О, это они умеют! Соратничков всех опутали, бывало, глянешь вдоль банкетного стола, и все ясно как божий день: жены у всех как сестры родные. Дщери Сиона… И дурака Ваську моего опутали, и Светланку тоже – не успел от одного избавиться, тут же какой-то Морозов на смену.
Теперь, только теперь многое стало понятнее. Уж как старался, как старался Берия.
– Коба, пальчики оближешь, какую я тебе Мамлакат приготовил!
Потом лишь заметил, что почти все его «школьницы» – из этих. Себе он прямо на улице отлавливает (и говорят, пьет с каждой за здоровье Сталина: попробуй не выпей его сонный порошок!). Ну а мне, наверное, специально подбирал (может, даже на пару с Кагановичем). Приручали: а вдруг какая-нибудь «дщерь» приглянется вождю по-настоящему, задержится при нем надолго. Нашли чем приманивать! Пришлось и прощелыге Лазарю Моисеевичу сделать вид, что никакой дщери, как и брата, у него не было и он ею не пытался приманить вождя. Ничего противнее баб на свете нет, у всех у них одно на уме: забраться в душу поглубже. Заберется, а потом выскакивает как сумасшедшая: ах, не тот, ах, не такой, у меня другой идеал! Для миллионов ты вождь и учитель, а для нее ты просто хороший или дурной «характер». Это для них на первом месте. Что грузинка, что цыганка или русская – все они одинаковы. «Дщери», те вроде бы похитрее должны быть, но и их слишком пугало происходящее, руки-ноги отнимались. Ужас, слезы в глазах, а стола того с бериевскими фруктами, конфетами, винами как черта испугается, сидит на краешке стула или прижалась к стеночке, а тут дверь открывается и входит… товарищ Сталин! Так и не придет в себя за весь вечер, сколько ни разговаривай, ни улыбайся – вялый труп, противно, на боль только и отзывается. А одна отбивалась, даже царапала, дура: «Ты не Сталин, неправда! Рыжая вошь! Вы тут банда, одна банда!»
Что, джигиты, захотелось повторить сибирские грешки? Но уже с удобствами. Конфетами да фруктами заплатить тому чалдону? Стыдись, ты все-таки не мингрелская свинья! Испуганные школьницы Лаврентия ничуть не лучше того, что оплачивается Сталинскими премиями. У балерин, по крайней мере, без обмороков. Говорят, эта свинья Берия спаивает девочек, заставляя пить «за Товарища Сталина» – мастак!