– Ровным счетом ничего. Стоять возле окошка и ждать. – Он поманил хозяйку квартиры к себе. – Видишь белую «семерку», стоящую неподалеку от арки?
Наталья, к которой Громов впервые обратился на «ты», утвердительно кивнула, хотя смотрела не столько во двор, сколько на своего собеседника.
– Как только «семерка» трижды мигнет фарами, смело иди к ней. Это значит, что мы с Игорем расправились с преследователями, которые хрипят и дергаются в конвульсиях.
– «Мы»? – нервно хохотнул Корольков. – Тогда все-таки верните мне пистолет. Боюсь, я не слишком силен в рукопашном бою.
– Боюсь, в стрельбе ты тоже не силен, – вздохнул Громов. – Не хотелось бы мне, чтобы ты начал палить в темноте. Это испытание не для слабонервных.
– Кто-кто, а вы на слабонервного не походите, – заметила Наталья. Это прозвучало настолько жеманно, что ей самой сделалось неловко.
– Гм, – кашлянул Корольков. Возможно, ему действительно захотелось прочистить горло. А может, он просто решил напомнить подруге, что еще никуда не ушел, а находится здесь, рядом. Все видит и слышит. Контролирует ситуацию.
Пряча улыбку, Громов отвернулся к окну. А когда вновь взглянул на Королькова, никто не заподозрил бы, что этот человек способен улыбаться.
– Выйдешь ровно через десять минут после меня, Игорь, – сказал он. – Не спеша зайдешь в арку. Постоишь там еще пять минут. Если никто за тобой вдогонку не бросится, вернешься обратно. Вот и все твое задание.
– Если никто за мной не бросится, – повторил Корольков. – Понял. А если…
– А в противном случае, – перебил Громов, – действуй по обстоятельствам. Как совесть подскажет. Это значит, что я вам помочь уже ничем не могу. Держи. – Он протянул оцепеневшему собеседнику пистолет и вышел из комнаты.
Входная дверь захлопнулась за ним почти беззвучно, но хозяйка квартиры и ее гость одновременно вздрогнули.
Тот, которого звали Брамсом, забросил в рот новую пригоршню чипсов и пожаловался:
– Задницы совсем не чувствую. Онемела задница.
– Чья? – спросил от нечего делать Чаплыга.
– Моя. Надоело ждать.
– А, – Чаплыга понимающе кивнул. Лицо у него было равнодушным, взгляд – как у сома, дремлющего на глубоководье.
– От жизнь проклятая! – Брамс нервно покрутил шеей. – Торчишь тут как привязанный, а молодость проходит.
Они по-прежнему сидели в джипе, последний владелец которого покоился на дне Яузы с парой шлакоблоков, привязанных к ногам. За брючными ремнями обоих все так же торчали пистолеты. Тот, которого звали Брамсом, вскрыл уже четвертую упаковку чипсов. Тот, которого звали Чаплыгой, лениво курил. В детстве они ходили в один и тот же садик и за минувшие годы очень изменились внешне. В остальном парни остались прежними. Болтать друг с другом о том о сем было легко и приятно.
– Помнишь, как мы дрожжи в сортир подсыпали? – осклабился Брамс.
– Зачем? – Лоб Чаплыги покрылся рябью продольных морщин.
– Чтобы дерьмо наружу повалило, ёханый бабай! Остальные байки воспитательские слушают, а мы в сортире химичим.
– И что нахимичили? – Морщин прибавилось.
– А в садике такой вончак поднялся, что потом его на три дня закрыли.
– Вспомнил, – обрадовался Чаплыга. – Мне еще батя вломил по первое число, а потом конфет кило купил: «Не держи зла на папку, сынок». Я половину схавал, а с остальными к сеструхе подкатил. Покажь, говорю, что там у тебя выросло…
– Нишкни! – шикнул на него подавшийся к лобовому стеклу Брамс. – Какой-то мужик сюда ломится.
Оба настороженно уставились на мужскую фигуру, появившуюся из подъезда, за которым они наблюдали. Мужчина, одетый в потертые джинсы и черную кожанку, пересек асфальтовый пятачок и, даже не глянув в сторону джипа, скрылся за шеренгой гаражей, выстроившихся посреди двора. Проводив его настороженным взглядом, парни еще некоторое время сидели, повернувшись назад, но мужчина больше не появился.
– Так, – сказал Брамс, поежившись, – хорош отдыхать. Пора.
– Рано, – возразил Чаплыга. – Лучше еще минут пятнадцать выждать. Чтобы без эксцессов.
– Десять минут. – Брамс щелкнул пальцем по циферблату часов. – Говорю ж тебе, я задницу отсидел напрочь.
– Разомнись.
– Лишний раз перед окнами лучше не тусоваться.
Парни вставили в зубы по сигарете и умолкли, немного волнуясь перед началом акции. Так назывались на их языке налеты, а сами они считались бойцами, а никакими не бандитами. Время ползло медленно. Где-то надрывался Николай Басков, как всегда, пел про шарманку. Прошелся по двору спортивный толстяк с ротвейлером. Прошлепал по лужам совершенно невменяемый гражданин, почему-то по пояс раздетый, но в меховой шапке.
Брамс несколько раз глубоко вздохнул и уж было открыл рот, чтобы отдать команду выходить из машины, когда резко подался вперед, едва не протаранив головой лобовое стекло:
– Он, ёханый бабай!
– Какой бабай? – вздрогнул Чаплыга, мысленно рисовавший портрет своей будущей невесты, пышной шестнадцатилетней девахи с большими влажными губами.
– Коммерс этот вырулил. Наш клиент. Корольков.
– Точно?
– Точней не бывает. Вон, к арке потопал.
Незадачливый партнер братьев Рубинчиков действительно шел вдоль дома, перепрыгивая через лужи и оскальзываясь на обледенелых кочках. Шарф, выпростанный из-под великоватого пальто, свисал чуть ли не до земли.
– Вычислил нас? – изумился Чаплыга.
– Не, – возразил Брамс, прищурившись. – Гляди, он не спешит никуда, не оглядывается. Гуляет, падла. Воздухом дышит.
– Берем на улице?
– Сам бог велел, – ответил Брамс, поворачивая ключ зажигания. – Ща обгоним и встретим на выходе из арки. Он и пикнуть не успеет.
– А баба? – Голос Чаплыги упал.
– Если уж так невтерпеж, то барыгу употребишь.
Брамс приготовился нажать на газ, когда дверца с его стороны распахнулась и мужская рука, нырнувшая в салон, вцепилась в его левую бровь. Кожа, защемленная двумя пальцами, лопнула. Брамс моментально ослеп – то ли от боли, то ли от крови, залившей глазницу. Нападавший, не давая ему опомниться, выдернул его из джипа, как морковку из грядки. Ничего не видя и не соображая, Брамс вывалился наружу и, получив локтем сначала по загривку, а потом по темечку, забыл о твердом намерении сопротивляться, рухнул на колени, издал низкий горловой звук, повалился на асфальт.
Мужчина в джинсах, который, оказывается, исчез за гаражами лишь для того, чтобы неожиданно возникнуть вновь, перевел взгляд на второго седока джипа. Он смотрел на Чаплыгу без всяких эмоций, равнодушно и холодно. Как на неодушевленный предмет. На пальцах, которыми он порвал бровь Брамса, остались кровавые пятна.
– Э, э! – предостерегающе забормотал Чаплыга, щупая рукоять пистолета сквозь куртку. Как только напарник исчез из виду, он почувствовал себя очень одиноким и беззащитным, а пистолет, как назло, никак не вытаскивался.
Мужчина, наблюдавший за его лихорадочными движениями, дружелюбно посоветовал:
– Сперва куртку расстегни, вояка. Или задери повыше.
– Ща расстегну, ща задеру, – пообещал Чаплыга. – Ща я тебе башку продырявлю к такой матери…
Он осекся, увидев направленный ему в грудь ствол. Его скрюченные пальцы, уже коснувшиеся нагретого животом пистолета, застыли, парализованные страхом.
– Смелей, – подбодрил его мужчина. – Я не стану стрелять, пока ты не снимешь ствол с предохранителя. Ну?
– Что за дела? – спросил Чаплыга голосом, которым никогда прежде не разговаривал. Он звучал сдавленно и искаженно, как будто где-то там, в глубине его груди, работал барахлящий магнитофон. – Какой ствол, ты что? Я тебе не Пушкин, на дуэлях стреляться.
– Кого пасете? – равнодушно спросил мужчина. – Королькова? – Не сводя взгляда со своей жертвы, он дважды ударил ногой застонавшего где-то внизу Брамса и сформулировал вопрос иначе: – На хвосте у Королькова сидите, сявки залетные, м-м?
– Ты кто? – спросил Чаплыга, лихорадочно соображая, как быть дальше. Дуло направленного на него пистолета мешало собраться с мыслями.
– Тебя оно колышет, чмошник? У себя в Москве вопросы задавать будешь, а здесь твое дело отвечать, когда старшие спрашивают.
Это был явно не мент. Никакой мент не станет наезжать на серьезных пацанов в одиночку, да еще на дуэли их подбивать. «Псих-одиночка? – тоскливо прикидывал Чаплыга. – Судя по глазам, очень даже может быть. Но, скорее всего, какой-нибудь местный уркаган бесшабашный. Анаши накурился, вот и прет буром. Перво-наперво нужно его осторожненько успокоить, а то всадит пулю промеж глаз, и до свиданья. Вон взгляд какой нехороший. Такому что человека, что муху прихлопнуть, без разницы».
– Наши с вашими все перетерли, брат, – сказал Чаплыга, отнимая руку от пистолета, который он так и не решился выхватить. – Никто в чужой огород не суется, все путем. Ты из чьей команды? Из салимовской? Из ринатовской?
Мужчина неизвестно чему засмеялся:
– Если я скажу, что я ринатовский, тебе легче будет?
– Так позвони Ринату, – предложил слегка успокоившийся Чаплыга. – Мы от Рубинчиков, можешь проверить. Слыхал про таких? Ринат с ними вась-вась, мы здесь с его ведома. Он нам «добро» дал.
– Но индульгенции ведь у вас нет?
– Индуль… Чего-чего?
– Это такой документ об отпущении грехов. Положил в карман – и гуляй смело.
– Где ж такие выдают?
– Раньше индульгенциями в церкви торговали, теперь в ментовке.
– Гонишь? – догадался Чаплыга. – А я чуть не купился. Классно ты меня развел, брат. Уважаю. – Он мелко заколыхал животом, показывая, как ему весело.
– Зря радуешься, – жестко сказал мужчина, с лица которого исчезла улыбка. – Вы для Рината – тьфу, перхоть. Передумал он с москвичами кентоваться. Так и передашь своим Рубинчикам. С того света.
– Ты, брат, не спеши впереди паровоза, – быстро заговорил Чаплыга. – Так дела не делаются. С тебя ж спросят потом, брат.
Мужчина взвел курок своего пистолета.
– Твой брат в грязи у моих ног валяется, а других таких братьев поблизости не наблюдается. Что касается спроса, то скажу тебе вот что: сначала Страшного суда дождаться надо, а там поглядим. Пока что достань левой рукой пушку и брось на пол. Бери ее осторожненько, двумя пальчиками.