– О мой сказочно щедрый витязь, а ты не забыл обещанные подарки в утешение одинокой и всеми брошенной женщине? – тут же плачущим голоском запричитала Айгыз. В темных сухих глазах хозяйки зажглись настороженно ждущие огоньки, дрогнул светильник в руке, когда ночной гость не спеша распахнул мокрый халат, вынул поочередно красивый шелковый платок с цветами розы по углам, потом длинную нитку бус и, наконец, два серебряных браслета с чеканкой в виде летящих журавлей. Женщина разулыбалась, проворно убрала подарки в плетеную корзину, накрыла ее пестрым потрепанным халатом и поманила Елкайдара поближе к себе, зашептала почти в ухо:
– Матыр-Ханикей пойдет за твоего Каипа без всякого желания, если будет на то воля Нурали. Не мил ей, нашей красавице, благороднейший из ханов. Подслушала я, как ныне поутру, узнав о хивинских сватах, бранила она нежданного жениха, старым козлом назвала!
Елкайдар при этих словах поднял руки, зашептал молитву и огладил щеки и бороду: не за Каипа возмутился, а за священный трон ханов. А глаза смеялись у достарханчея.
– Бранилась так, думала, что кроме кормилицы-няньки Кельдибики ее никто не слышит, потому и дала волю своему сердцу излить гнев девичий.
– Хвала Аллаху, – Елкайдар потер длинные пальцы рук. – Не плохо для начала. Может, у нее возлюбленный объявился? Может, ее тронул уже кто из мужчин? Узнать бы наверняка да сообщить Каипу, какое сокровище хочет подсунуть ему недостойнейший Нурали, пусть засохнет он сам и весь его род, как сохнет худой и заброшенный арык под солнцем, лишившись свежей воды из реки Аму!
– Жениха явного нет, – разочаровала его Айгыз, – а вот тайный, может, и есть! – По широким и дряблым щекам хозяйки юрты скользнула завистливая и злая усмешка, толстые губы растянулись в стороны. – Приметила я одну странность в ее поведении, почтеннейший.
– Говори же! – Елкайдар поторопил Айгыз, весь насторожился, словно беркут, заметив с высоты поднебесья метнувшуюся внизу длинноухую добычу.
– Скрытничает наша скромная красавица, скрытничает, однако зачастила вместе со своей нянькой гулять по бережку Эмбы. И не только в солнечные деньки. К чему бы это, почтеннейший Елкайдар, а? Неспроста эти прогулки, ох неспроста, видит Аллах все козни грешников. Там, на Эмбе, и надо караулить ее, одну ли, с возлюбленным ли – это как великий и всемилостливейший Аллах уважит почтенного достархана.
«Вот это новость!» – Елкайдар потрогал пальцами бороду, поколебался немного, обдумывая и взвешивая ценность известия: сообщение Айгыз стоило того – и он достал из кожаного мешочка за поясом монету – таньга. Темная ладонь женщины тут же, словно капкан, захлопнула щедрый подарок хивинца: золото она боготворила не менее чем самого Аллаха!
– Дай мне испить горячего. И нет ли у тебя хоть одного тельшека[25] поглодать? – Елкайдар скинул верхнюю одежду, развесил около жаровни посушить, потом прошел к низкому столику. Уронил голову на острые кулаки, задумался, не замечая, как через разрез в отвороте суконной шапки на спину стекают редкие капли дождевой воды. «Созывает Нурали к себе всю родню. Первым приехал Эрали-Салтан от приаральских кочевий, это вам не за тридевять земель, а всего в десяти козы-кош[26] от Хорезмской окраины. А потому за Эрали-Салтаном и досмотр должен быть особый. Но зачем, – думал Елкайдар, – вместе с Эрали-Салтаном приехал к Нурали и подданный хивинского хана каракалпакский старшина Тулгабек? А ведь этот Тулгабек доводится близким родственником главному советнику Каипа старшине Куразбеку! Спрашивали Тулгабека хивинские послы о цели приезда, а он отговорился шуткой, будто ищет в кочевьях Малой Орды невесту взрослому сыну. Невесту ли ищет хитрый Тулгабек? Известно не только одному Елкайдару, что советник Куразбек последнее время все чаще отворачивает лицо свое от жарких южных ветров в сторону севера. Что ждет он оттуда? Одно уже известно Елкайдару – помыслы Куразбека имеют связь со сватовством к Матыр-Ханикей и желанием Каипа примириться с киргиз-кайсаками».
«К гяурам присматриваешься, Куразбек? Посмотрим, посмотрим, во что обернемся твое посольское хождение!» – размышлял Елкайдар, отхлебывая горячий чай. Одно заботило – как погубить своих недругов, не насторожив Каипа? Слишком много врагов у Елкайдара на пути к заветной цели! Кто из ханских советников сам не мечтает сесть на трон? Хитрую игру ведут ханы, а вместе с ними и их приближенные, любая ошибка может дорого стоить каждому. И только Каип-хан не скрывает желания посадить в Малой Орде своего отца Батыр-Салтана, чтобы иметь надежную опору хивинскому трону. Ну а Нурали? Кого имеет он на примете посадить в Хиве? Неужели советника Куразбека?
«А почему бы и не Куразбека? – Елкайдар от нежданно пришедшей догадки поджал плечи. – О всезнающий Аллах! Открой мне великую тайну! Не с этим ли предложением приехал сюда обжора Тулгабек? Если это так, то Куразбеку и дня не сидеть возле Каип-хана! Спишь ты теперь, первый советник, и не знаешь, что летит тебе в грудь мною пущенная отравленная стрела!» Елкайдар, забывшись, делает движение так, будто натягивает тугой лук, а потом резко разжал пальцы, выпустив стрелу… Опомнился, взволнованно потер ладони, подумал: «Как ни вертись голодный дарбар[27], а караван-сарая ему не миновать в надежде подразжиться чем-то съедобным. Так и во всех здешних запутанных делах, как ни раскидывай мыслями, а все упирается в сватовство к Матыр-Ханикей. Выдернуть бы эту занозу… В пыли междоусобицы куда как легче достать ножом до сердца Нурали. Да и Каип не из железа сотворен Аллахом, из моих рук пищу принимает… Не там, так здесь когда-нибудь повезет умному человеку непременно. Итак, решено!»
– Где твой родственник Оспан? – неожиданно спросил Елкайдар. – Прибыл в стойбище, как я повелел ему?
Полусонная Айгыз, убаюканная монотонным завыванием ветра за кошмой и потрескиванием дров на жаровне, вздрогнула, глазами указала на вторую половину юрты.
– Разбуди.
За ковром кто-то тяжело завозился, послышался глухой медленный голос:
– Не сплю я, почтеннейший достарханчей.
Перед Елкайдаром присел на корточки широконосый киргиз-кайсак в одежде нукера и с саблей у пояса.
– Видел тебя кто в стойбище? – Елкайдар уставил немигающий взгляд широко посаженных черных глаз в каменное лицо нукера. «Такому батыру трудно сыскать единоборца на праздничных состязаниях. Куда как силен! Сделает, что прикажу ему».
– Нет, господин, никто не приметил. Въехал я вместе с каракалпаками тулгабека. Им же сказал, что служу у Эрали-Салтана, задержался по делам. Коня у табунщиков оставил, а сам здесь укрылся от любопытных глаз и пустых расспросов.
– Хвала мудрейшему Аллаху! – прошептал Елкайдар. – Исполнишь, что прикажу, и я для начала сотником ханской гвардии в Хиве тебя поставлю. Очень скоро мне понадобятся при дворце верные люди. В большие сердары[28] выведу, за близким уже горизонтом ждут тебя слава, богатство, собственный гарем…
– Приказывайте, почтеннейший достархан. – Нукер сложил тяжелые ладони на груди, поклонился всесильному ханскому вельможе.
Елкайдар встал, отдернул полог, выглянул из юрты. По-прежнему тянул холодный, хлесткий ветер запада, но морось временно прекратилась. Мерно у коновязи всхрапывали вымокшие верховые скакуны, а за грустной остывшей Эмбой в каком-то отчаянном одиночестве завывал голодный или больной шакал. В ханской ставке безлюдно, и только на краю стойбища у юрт с купеческими товарами мерно вышагивал караульный казак с пикой в руке и ружьем за спиной.
Елкайдар и сам насторожился, как-то по-шакальи потянул ноздрями сырой ветер, потом опустил тяжелый полог и позвал рукой Оспана подойти поближе.
Айгыз, чтобы не знать лишнего, от греха подальше посунулась на вторую половину юрты, за перегородку из потертого ковра.
Наутро сырая туча, эта родная дочь сердитого осеннего Каспия, словно уступая отчаянным людским молитвам, наконец-то иссякла и, растрепанная порывистым ветром, растеклась над бескрайними просторами киргизской степи.
К обеду следующего дня, когда в Большой Юрте шел прием посланцев хивинского хана Каипа и обсуждалось предложение о заключении брака, Петр Чучалов в исступлении бродил по стойбищу, не зная, что ему предпринять и на кого теперь жаловаться. Не приглашенный к столу переговоров, где теперь рядом с ханом сидел Гуляев, он изнывал от зависти к старшему товарищу и от обиды, что ему не оказана такая же честь.
«Спросит губернатор о моих делах, а что я скажу? Дескать, Яков важные дела творил, а я собак киргизских от себя отгонял, чтобы плащ не погрызли». Петр увидел казанских купцов, почудилось, что Муртаза Айтов с усмешкой что-то сказал Аису Илькину и будто чуть приметно рукой в его сторону шевельнул.
«Теперь караванщики и вовсе считаться со мной не будут», – кольнула в сердце обида, и, чтобы не вызывать кривых усмешек у прохожих, Петр ушел на берег Эмбы. Однако едва уселся на жесткую траву у речного откоса и малость успокоился, задумавшись о доме, как за спиной послышались торопливые и нервные шаги. Пронеслась мысль: вот и за ним гонца послали, зовут…
Но это был сам Гуляев. Яков задыхался от быстрой ходьбы и от внутренней дрожи, которая не давала ему возможности успокоиться и взять над собой контроль.
Петр вскочил и, высокий, без малого на голову возвысился над Гуляевым. С беспокойством спросил:
– Что стряслось? Беда, что ли, какая?
– Слушай… Нет, давай лучше сядем, пока там все успокоится. То-то хан взбеленится отказом, – проговорил Гуляев, оглядываясь.
– Где – там? Чьим отказом? Хивинцев? – всполошился Петр, перехватил взгляд старшего товарища, ожидая увидеть погоню разъяренных хивинцев. Но густые заросли краснотала не шевелились, тихо было и в самом стойбище, кроме привычного уже ржания застоявшихся коней или рева сцепившихся в драке обидчивых верблюдов в ближнем загоне.