Откуда-то из боковых дверей сюда просачивался аппетитный запах готового плова. «Ханский трапезный зал», – догадался Данила и общим поклоном приветствовал молчаливо стоящих у стен киргиз-кайсацких посланцев. Здесь были все, кроме Мурзатая и Мусульман-Бия. Малыбай пояснил причину их отсутствия:
– В тронном зала читают уже брачную молитва. Самый старика по годам Мусульман-Бий там, однака, вместо Нурали-хана дает обещаний прислать в Хива свой дочкам Матыр-Ханикей.
Действительно, через несколько минут в боковую дверь вошли тучный, степенно вышагивающий Мурзатай, под которым, казалось, прогибались каменные плиты пола, и за ним, путаясь коленями в нескольких просторных теплых халатах, семенил высокий и сухой седобородый Мусульман-Бий. За киргиз-кайсаками появились ближайшие советники хана Каипа и среди них чем-то недовольный, со злыми глазами ханский достарханчей. Елкайдар тут же начал сварливо распоряжаться, куда и какое кушанье поставить перед гостями, которые с некоторой долей робости усаживались вокруг столов. Данила, неудобно и непривычно поджав под себя ноги, скромно пристроился у низкого столика. Подумал: «Долго мне так не высидеть – ноги затекут, не подняться будет роптово, если хан войдет в зал». Наклонился к Малыбаю и полюбопытствовал тихонько:
– Хан Каип будет ли с нами трапезничать?
– Однака не будет, – отозвался киргиз. – Без него никто бы не отважился за стола первым залезать.
Приближенные хана, словно продолжая давний спор, о чем-то раздраженно переговаривались на противоположном конце стола. Данила, как ни вслушивался, не мог понять о чем. Тихо спросил Малыбая:
– Не о нас ли речь у ханских вельмож?
Малыбай отвлекся от вареной баранины и, не подавая вида, настороженно прислушался к чужому разговору.
– Однака ругался между собой, – успокаивая Данилу, прошептал Малыбай. – Елкайдар гаварит: наш шигаул Сапар-бай очень хитрый батыр, на двух верблюдам сразу хочет шибка-шибка скакал по степи, не боялся упасть между верблюдам. Шигаул Сапар-бай отвечал, однака, что ловкий батыр и на двух смирных верблюда сумел скакать, а на одном, если бешеный тот верблюда, однака, можно убиться до смерти.
Данила попросил разъяснить эту трудную иносказательность. Малыбай послушал еще некоторое время и растолковал, что Елкайдар упрекает шигаула за его старание угодить и хану Каипу, и северным белым царям. Сапар-бай в свою очередь предостерегает достарханчея от неуемной злости и беспричинных страхов перед далекими «ференги урусами», которые, как ему кажется, и не собираются воевать с Хивой, лежащей от них так далеко за безводными песками.
«Их раздор нам на пользу может обернуться», – подумал Данила.
Поели жирный плов, отварное мясо, запили крепким, для Данилы все еще непривычно горьким чаем. Слуги унесли столики. Резко и неожиданно распахнув створки легкой деревянной двери, в зал вошел хан Каип в сопровождении двух рослых телохранителей. Елкайдар, Сапар-бай и еще один толстенький хивинец поспешили к хану, помогли взойти на возвышение, усадили на ковры и подсунули под локти тугие, обтянутые красным бархатом подушки. Киргизское посольство почтительно встало перед ханом, а впереди всех почтенные родственники Нурали-хана Мурзатай и Мусульман-Бий.
– Слушай, мирза Даниил, об урусах говорить с ханом Каипом будут, однака, – шепнул Малыбай Рукавкину и по возможности точнее начал пересказывать сначала такую мирную беседу киргиз-кайсацких посланцев с ханом Каипом.
Хан, облокотясь о левую подушку, приветливо посмотрел на Мусульман-Бия и высказал пожелание, чтобы тот как можно скорее выехал в Малую Орду за Матыр-Ханикей.
– Я готов, о великодушный хан, исполнить твое пожелание, – почтительно, однако медленно сгибая старую спину, ответил белобородый Мусульман-Бий. – Но дозволь, о справедливейший, напомнить, что мы не выполнили наказ нашего добрейшего хана Нурали, не доставили пред твои светлые очи все подарки, которые привезли с собой.
Черные брови хана Каипа вопросительно изогнулись над пристальными, широко расставленными глазами. По толстым щекам скользнула довольная улыбка, хан медленно шевельнул рукой, давая знак продолжать.
– Отправляя нас в благословенную Хиву, Нурали-хан наказывал в сохранности довезти подарки урусского губернатора.
Хан Каип сдвинул брови к низкому переносью, прищурил глаза и замер, не спуская немигающих глаз со спокойного, медлительного по своей старости Мусульман-Бия. И вдруг резко сказал шигаулу:
– Пусть внесут!
Сапар-бай тут же поспешил в комнату, где остались Кайсар-Батыр и Григорий Кононов с казаками. Данила замер и боялся шевельнуться, чтобы не выдать своего присутствия среди киргиз-кайсацкого посольства: понял, что не только разговор о россиянах придется не по душе хану Каипу, но даже подарки их он если и согласится принять, то только ради будущей свадьбы с Матыр-Ханикей.
За спиной послышались тяжелые шаги. Это шел Григорий. Он с достоинством нес на атласной голубой подушке саблю с золотым эфесом, усыпанную дорогими камнями, а рядом с нею два пистоля отменной тульской выделки. Данила колебался недолго: что с того, если хан и не оповещен о присутствии здесь российского караванного старшины? Разве не от их большого Отечества преподнесены эти подарки повелителю Хивы? И что за честь ему будет впредь среди здешних ханских вельмож, если теперь отсидится, словно филин темной ночью в глухом дупле, за спинами киргизских посланцев?
«На сию минуту сила всей святой Руси в нас вместилась, – с нежной гордостью за свое Отечество подумал Данила. – Пусть зрят эту силу и нашу твердость недоброжелатели и друзья, коль здесь они есть, и отнесутся к ней должным образом».
– Идем, Данила, – негромко позвал Кононов, словно по лицу караванного старшины прочитал о его душевных волнениях. – Тебе и представлять наши подарки хану.
И Данила как под лед шагнул, за ним Кононов, а за Григорием показались и братья Опоркины с подарками в руках. Киргиз-кайсаки расступились. Данила почувствовал на себе цепкий и настороженный взгляд Елкайдара, как будто тот не мог сообразить: откуда же здесь быть российскому купцу и кто его впустил явиться перед ханом? Но Данила пересилил почти физическое давление в грудь этого взгляда, ступил раз и второй, приблизился к возвышению. Под удивленным взглядом хана Каипа – «Стало быть, не был оповещен хан о моем здесь присутствии», – пронеслось в голове, – отбил по русскому обычаю глубокий поклон рукой до ковра перед возвышением.
– Прими, о повелитель Хорезмской земли, скромные дары от господина оренбургского губернатора, – и сам подивился, как хватило смелости тут же добавить: – Да пусть никогда дым оружия не затмит голубого неба над нашими странами.
Толстенький хивинец Утяган-бек, старший над ханскими диванбеками[43], бережно принял с рук Кононова голубую подушку и оружие. Подошел и встал рядом Малы-бай, пересказал слова Рукавкина хану Каипу. Тот легким движением головы дал понять, что и слова и оружие ему пришлись по душе.
Казаки поднесли и положили у ног хана серебряную и позолоченную утварь, драгоценные камни в золотой оправе, перстни, а в резных каменных шкатулках уральских мастеров сияли ожерелья ханским женам и дочерям.
– Лучшее на Руси кафтанное сукно принесли мы, да оно недостойно ханского взгляда, – добавил Данила, еще раз поклонился и отступил к киргиз-кайсацкому посольству. Выступил Мурзатай, протянул писанное Якуб-баем прошение. Его принял Елкайдар, который несколько раз из-под черных нахмуренных бровей пристально вглядывался в Григория Кононова, пока тот не вышел из зала, да, к счастью, в разодетом казаке не признал своего бывшего раба.
– Что это? – равнодушным голосом спросил хан Каип. И недовольно дернул губами, когда Мурзатай пояснил, что просит принять прошение урусского караван-баши. Елкайдар небрежно передал прошение Утяган-беку, а тот нерешительно посмотрел на хана – читать ли?
– О чем просит? – после некоторой паузы поинтересовался Каип-хан, опустив взгляд на остроносые и чуть загнутые носки своих зеленых сафьяновых сапог.
Утяган-бек быстро и молча пробежал глазами по бумаге, начал было пояснять, что караван-баши «ференги урусов» просит убрать стражу от их товаров и дозволить посланцам Гуляеву и Чучалову жить одним котлом совместно с караванщиками. Хан Каип и дослушать не успел последних слов спокойного и тихого Утяган-бека, как рядом взорвался словесной бранью Елкайдар. У Малыбая от нервного напряжения затряслась реденькая бородка, когда он шепотом начал переводить Даниле не речь, а «псово лаянье» Елкайдара.
– В зиндон да в колодки Гуляева! – выкрикнул Елкайдар и судорожно выбросил перед собой руки со стиснутыми в кулаки пальцами, словно вцепился уже в ворот гуляевского кафтана и тащит российского посланца в тюрьму – зиндон. – Неплюев прислал не послов, а доглядчиков для примечания Хивы и пределов Хорезмской земли! Их мало держать под караулом, надобно вывести в пески и там убить!
Шигаул Сапар-бай скосил глаза – как хану Каипу пришлись выкрики Елкайдара? – несмело возразил:
– Что сделали они плохого?
– От Гуляева все зло нашим купцам в урусских городах! Там их всюду теснят, хватают при совершении намаза и треплют за бороды, насмехаясь над нашей верой! В сырых ямах бьют кнутами, подвешивают за руки и жгут углями ноги, чтобы рассказали о дорогах на Хиву и провели урусское войско с большими пушками. Остерегись, о мудрый хан, не забыли урусы, как головы их князей висели над Бахча-дарвазом[44]. Хитрых змей пустили впереди войска, неслышных, но с ядом под языками!
Хан Каип вскинул голову и внимательно посмотрел на Малыбая, потом на Данилу Рукавкина – видел, как купец шепчет на ухо караван-баши «ференги урусов», переводя слова достарханчея. Во взгляде этом – настороженность.
По спине у Данилы – будто медведь заледенелой лапой продрал!
«Что мелет этот аршин заморский на наше начальство! Кто таскает их за бороды? Каков лгун! Им дозволили мечети соорудить на Гостином дворе, чтобы собирались там для совершения своих обрядов. Погубить решил посланцев этот сущий змей. Вон ведь уже и судорога бьет злобного достарханчея!» Упрямая гордость и желание дать должную отповедь наговорщику толкнули Рукавкина нарушить придворный этикет и без дозволения хана вступиться за честь посланцев.