– Обещал хан, однако не зовет к себе, держит как татей под караулом, – вздохнул Чучалов.
Малыбай предложил свой выход из сложившегося затруднения:
– Надо одарить ханских ближних людей, они уговорят Каипа. И начать лучше всего с шигаула.
Яков рукой обвел почти пустые стены их жилища.
– Что отсюда можно взять для подарков? Разве наши пропыленные халаты? В них теперь только слугам за водой ходить.
Малыбай сказал, что товары в долг может отпустить он, а передаст их шигаулу добрый знакомец караванного старшины Якуб-бай. Он знается со многими важными хивинцами.
Оба посланца с охотой приняли это предложение.
– Другого пути не вижу, – сказал Гуляев. – Будем так пытать свое переменчивое счастье.
Проводив Мурзатая и Малыбая до ворот, Яков попросил почаще навещать их, иначе здесь от тоски и неведения можно лишиться рассудка.
Мурзатай сдержанно рассмеялся:
– Похоже, что шигаул именно этого испугался. На коне прискакал в нашу каменную юрту, торопит собираться, говорит: «Урусы саблями ворота рубят и грозят стрелять!»
На следующий же день Якуб-бай и Малыбай от имени российских посланцев преподнесли ханскому шигаулу Сапар-баю пять аршин голландского сукна алой расцветки и просили его о встрече Гуляева и Каип-хана. Обрадованный шигаул тут же поспешил к хану, но пробыл в его покоях недолго и вышел удрученным: Каип-хан выслушал его молча и молча, без единого слова, указал рукой на дверь.
Алое сукно на шесть червонцев золотом не помогло.
Не пали духом доброхоты-ходатаи и наутро с пудовой головкой сахара и с красным кармазинским сукном на кафтан стучались в дверь к любимцу Каип-хана Утяганбеку с той же просьбой. И здесь подарок был с радостью принят, но снова без радости слушали Малыбай и Якуб-бай суровый отказ встретиться с посланцами Нешпоева. Единственно, что узнали, так это причину ханского гнева: не мог он забыть, что оренбургский губернатор не пропустил в Петербург его посла Ширбека, когда решался вопрос, кому быть торжественно поднятым на кошме в Малой Орде – Нурали или отцу Каип-хана – Батыр-Салтану.
После этой неудачи киргиз-кайсацкие посланцы почти всем числом явились к хану и убедительно просили о встрече с Гуляевым, уверяли, что не губернатор Неплюев дал им в посольство русских чиновников, а Нурали-хан выпросил их, чтобы договор, который между ними теперь заключен, был подписан при свидетелях и посредниках.
Последние уверения, казалось, рассеяли тяжелые подозрения хана. Каип-хан еще раз дал обещание встретиться с Гуляевым.
Яков выслушал это известие без всякой радости и надежды на лучшее. Он пригладил длинные смоляные усы, покрутил их на правом пальце, усмехнулся:
– Правда Божья, а суд-то царев! Не всякие добрые слова хана отражают его скрытые мысли. Затевает большую игру хивинский хан, да вот в чем она и как выразится, понять пока не могу. Должно быть, весьма непрочен его трон, если так мечется мыслями и не знает, как с нами поступить. Каковы сведения из улусов Куразбека? Мурзатай неуверенно ответил:
– Пока тихо, но и мне эта тишина не по нраву. Из-за этих волнений и мы не можем выехать на родину за Матыр-Ханикей.
– Будем ждать, – негромко проговорил Гуляев. – Нам не дано прав вмешиваться в их дела, пусть сами разбираются…
Тем неожиданнее был визит шигаула в дом-тюрьму к российским посланцам. Сияя улыбкой, хивинец – будто это лишь его заслуга – сообщил, что назначен час приема и «ференги уруса» ждут во дворце.
Яков переглянулся с Чучаловым, но что мог подсказать товарищ по несчастью? Тем более что ему по-прежнему велено оставаться на месте.
Чтобы не ударить лицом в грязь, Гуляев оделся в лучший праздничный халат, полученный в подарок от императрицы Елизаветы Петровны за сопровождение посольства киргиз-кайсаков в Петербург и доброе при этом исполнение обязанностей толмача.
У Сапар-бая от такой роскошной одежды узкие завистливые глаза растянулись вдвое, и хивинец не сдержался, поцокал языком.
– Матушка императрица дарила, – поспешил сказать Яков, чтобы отбить охоту жадному шигаулу выпрашивать халат себе в подарок.
Вышли за ворота. Над Хивой чуть различимы высокие разреженные облака, воздух заметно потеплел, на крышах совсем перестал появляться иней: подступала ранняя в этих местах весна.
У ворот Якова ожидали старшие киргиз-кайсацкие посланцы Мурзатай и совсем седой, сухонький и высокий Мусульман-Бий, укутанный в несколько теплых халатов и в лисью шубу: старческое тело зябло и требовало надежной защиты от прохладных ветров.
За спиной у Гуляева, будто конвойные около каторжанина, встали хивинские воины с… русскими ружьями. Причем, как отметил пораженный Гуляев, ружья были не времен Петра Великого, доставшиеся хивинцам от войска князя Черкасского, а новые, облегченные, какими пользуются теперь и в российских полках.
«Неужто по нашим образцам себе делают сами?» – подумал Яков и в сомнении покачал головой. На маленькой площади, среди прочих любопытных прохожих, Яков увидел караванного старшину Рукавкина с казаками.
«Малыбай оповестил их», – догадался Гуляев, приветливо помахал россиянам рукой. Ему так же дружно ответили. Рукавкин сделал было шаг в его сторону, но подойти не отважился: кругом настороженные хивинские воины, словом и то перекинуться не дадут.
Высокие массивные полукруглые вверху ворота в ханский дворец протяжно заскрипели, словно заранее не предвещая проходившему ничего хорошего, и раздвинулись, пропустили шигаула и его спутников.
Вошли в просторный, мощенный гладкими каменными плитами двор, в который выходили два яруса открытых веранд. Окна на верандах плотно задвинуты расписными решетчатыми ставнями, а там приникли к окнам любопытные ханские жены и наложницы.
Из двора повернули в левую дверь, минули несколько переходов и очутились в удивительно просторном зале. В нем было настолько просторно, что Гуляеву почудилось, будто снова вышли во внутренний двор, но теперь под расписной крышей. По сторонам зала выстроились до двухсот воинов. И эти с ружьями! Хивинский хан, было видно, хотел показать российскому посланцу и соседям по степным просторам, что ныне и его армия имеет изрядное количество огнестрельного оружия.
Гостей усадили за отдельный стол, угощали. Потом киргиз-кайсаков проводили в соседнюю комнату отдыхать, а по бокам Гуляева встали два рослых воина.
– Мудрейший и непобедимый хан ждет русского посла, – с улыбкой пригласил шигаул и, величаясь, пошел впереди.
Хан выглядел великолепно. Средних лет, в парчовой одежде, на золотом троне и с большим сверкающим алмазом на чалме, освещенный множеством свечей в резных подсвечниках, он походил на сказочное божество.
По лицу Гуляева скользнуло удовлетворение приемом, оказанным представителю России. Это не осталось не замеченным ханом.
– Посол российского оренбургского губернатора Ямагуль Гуляев! – зычно представил шигаул своего подопечного и бухнулся головой в ноги властелину Хорезмской земли.
Хан чуть приметным движением руки сделал знак подойти ближе. С неотступными стражами Гуляев приблизился к трону и преклонил правое колено. Хан легонько положил ему на плечо душистую руку, и воины тут же отвели посланца к внутренней двери.
Яков слегка наклонил голову и четко прочитал обычную у мусульман молитву при свидании. Едва он ее закончил, как послышался величавый, немножко с напускной усталостью, голос хана Каипа:
– Здравствуешь ли ты, посол?
Яков, соблюдая обычай, молчаливым поклоном дал понять, что принят он в столице хивинского хана наирадушнейшим образом и ни в чем не терпит притеснения и неудобств.
– Приезд твой я за благо приемлю, – произнес вторую фразу хан, и Гуляев снова поклонился. Хотел было в свою очередь спросить о здоровье хана, его семьи, большого числа родственников, но хан вдруг поднялся с трона, давая понять, что прием посланца закончен. В сопровождении молчаливых воинов Яков возвратился в просторный зал, где его уже поджидали Мурзатай и Мусульман-Бий.
– Когда же разговор у нас с ханом будет? – поразился такому мимолетному приему Гуляев. Шигаул только руками развел: все в воле хана Каипа и всемилостивейшего Аллаха!
Прошло несколько дней после посещения загородной усадьбы Елкайдара, несколько томительных однообразных дней. Данила Рукавкин не покидал своего жилища в надежде дождаться наконец-то либо посланцев губернатора, либо Малыбая или Якуб-бая. Но Гуляев с Чучаловым и после посещения ханского дворца по-прежнему содержались под караулом. Не приходил и киргизский купец, отбыв на торги в соседний город Шават.
В то злопамятное утро Рукавкина разбудил ставший привычным для россиян скрип неуклюжих двухколесных арб, но на этот раз он раздался как будто у самых дверей. Послышались и затихли чужие голоса, а через время в спальную комнату вошел взволнованный Маркел, по привычке широко расставил длинные ноги, стащил с головы старую из черного барана мурмолку, угрюмо произнес:
– Старшина, Родион, ваши лавки открыли хивинцы. Арбы рядом поставили и товар выносят на арбы…
Будто с горячих углей вскочили Данила и Родион и метнулись за ворота: из их лавок выносили тюки лучшего алого кармазинского сукна. На ближней арбе лежали добрый десяток голов сахара ценой в шесть червонцев за пуд, кипы выделанных кож, темно-желтые круги воска. Хивинцы спешили.
Родион кинулся к арбам против своей лавки.
– Стой! Кто позволил?
Он подбежал к работнику, который с трудом тащил из лавки еще один отрез синего сукна, мертвой хваткой вцепился в кандамаевское добро и рванул его на себя. Худой хивинец не устоял на ногах, опрокинулся и, придавленный тяжелым сукном, смешно заболтал босыми ногами, с которых слетели не по размеру большие остроносые чукаи[46].
В спину ударили тупым концом копья. Родион качнулся, но устоял на ногах, медведем оборотился к хивинцу.
– Тати-и! Петлю мне на шею надеть хотите! – В ярости Родион, не владея собой, наотмашь ударил: тяжел был на руку. Вскрикнул, упал оглушенный кулаком стражник и раскрытым ртом захлопал, как рыба, выброшенная на горячий песок. По каменному тротуару караван-сарая забренча