– Ну где же Семен? – все больше и больше волновался Лукьян. – И почему Пров не идет за мной? Ведь светло и видно, что никаких туркменских отрядов в песках нет поблизости. – Он сложил ладони у рта и закричал в сторону соседнего холма, куда ночью ушел Пров. Эхо прокатилось по песчаным ложбинам, и крик затих, ушел в барханы.
– Куда как странно. – Лукьян в растерянности пожал плечами. – Ведь Семен намеревался напасть на ханский шатер. Ушлют его сотню в голову войска, оттуда не просто будет вырваться назад. И где я буду искать теперь своих товарищей? Скажут, что сбежал от сечи умышленно, из страха. Вот досада какая получилась.
Присмотрелся и увидел, что в низине, скрытые от мятежников, затаились верховые, сотни три-четыре, не меньше.
– Ишь где припрятал свой резерв хитрый хан Каип! – забеспокоился еще больше Лукьян. Встал с примятой травы, отряхнул халат от налипших колючек. – Отсюда резерву весьма удобно кинуться как на левый, так и на правый фланги, неприметно для Эрали-Салтана. Известить бы как киргиз-кайсацкого предводителя. И коня нет при мне, а пеши не успею и двух верст пробежать, как сражение закончится.
А над равниной протяжно завыли поднятые к небу длинные, сияющие на солнце трубы, послышались приглушенные расстоянием неистовые крики, заглушающие страх в сердце каждого воина, идущего навстречу возможной гибели. Взбивая ногами и копытами широкий вал серо-розовой пыли, войско устремилось к Чапу. Пыль поднялась настолько густая, что скоро пеших воинов было просто не разглядеть, сверкали в солнечных лучах лишь высоко вскинутые над головами наконечники копий. Всадники, будто великаны, неслись над землей, видные только верхней половиной тел.
Войско Эрали-Салтана медленно двинулось с места, его плотные ряды со щитами и копьями наперевес просматривались четко, потому как встречный ветер уносил пыль за спины воинов, к крепости, тоже готовой к отражению хивинской пехоты.
– Ура-а! – обрадовался Лукьян, когда увидел наконец, как на правом фланге хивинского войска произошло некоторое замешательство. В конной лаве атакующих конников образовался сначала глубокий изгиб, а потом широкая брешь: всадники неожиданно остановились, быстро повернули коней и пустили их на невысокий пологий холм, где у белого шатра на конях толпились немногочисленные приближенные из свиты хана Каипа.
– Семен! Назад! Назад скорее! – Лукьян закричал во всю силу легких, когда понял, что же происходит у него на глазах. Закричал в безнадежной попытке упредить друга о подстерегающей его неотвратимой беде. У ханской ставки вторично поднялись вверх и взревели боевые трубы, тут же сорвались с места свежие конники, укрытые в низине, и, обтекая равными частями возвышение, навалились с двух сторон на туркменских всадников. Одновременно не менее двух сотен хивинцев, наступавших на правом фланге рядом с Семеном, резко развернулись и нацелили длинные хвостатые копья Семеновым товарищам в неприкрытую спину. На небольшом пространстве, по склонам песчаных барханов, в дикой рубке закрутились обреченные на неминуемую смерть недавние сослуживцы Лукьяна.
Потрясенный увиденным, Лукьян упал лицом в колючую полынь – он слышал крики дерущихся в какой-то полуверсте от себя, слышал предсмертное отчаянное ржание побитых копьями и стрелами коней, но смотреть дальше, как его единомышленники падали кровавым месивом под копыта, сил не было…
Пришел в себя от того, что над головой послышалось конское похрапывание и гортанные крики. «Ну вот, и мой черед настал, и меня сыскали по ханскому приказу», – пронеслось в голове Лукьяна. Он резко вскочил на ноги, готовый дорого продать свою жизнь в последней драке – но подъехал Пров с тремя хивинцами, а у Прова на поводу Лукьянов конь по кличке Барс под седлом!
– Так ты не там?.. Не с Семеном? – только и нашел в себе сил спросить Лукьян. Пров покрылся бурыми пятнами, осадил коня и сверху резким тоном прервал его:
– Молчи об этом впредь! А то не сносить головы, уразумел? Изменщики получили по заслугам! Хан Каип приютил нас, дал нам кров и жалованье, а они вон что умыслили, змеи подколодные, – измену! Едем скорее. Эрали-Салтана будут искать до той поры, пока не переберут пальцами весь песок вокруг Чапа! И сыщут, хоть бы его нечистый укрыл под землей на три аршина! Потому как за его голову хан Каип объявил большую награду. Он сказал, что не убьет врага, а выдаст его Нурали-хану как выкуп за ханскую дочь Матыр-Ханикей, слава о которой как лучшей красавице дошла и до ушей Каип-хана. Идем и мы не мешкая ловить счастье, а то подоспеем под самый шапочный разбор!
Лукьян, потрясенный услышанным и увиденным, молча глянул на груды человеческих тел и конских трупов, разбросанных на трех-четырех барханах перед ханским шатром, так же молча сел в седло, не слушая торопливой и хвастливой болтовни Прова о своей встрече нынешним утром с ханом Каипом.
Под Чапом сражение шло на убыль. Как потом оказалось, каракалпакские предводители, старшины Тулгабек и Кальметкан, под утро были обнаружены в своих шатрах мертвыми. Семен Квас шел в большой тайне ночью к Эрали-Салтану, а где-то соседней ложбиной бесшумными ящерицами крались песками люди Каипа. Каракалпакское войско, лишенное предводителей, не выдержало напора хивинцев и дрогнуло. К тому же и численный перевес был на стороне Каипа едва ли не вдвое. Рассыпались хивинцы по окрестным барханам ловить чужих нукеров, хватать коней, потерявших хозяев.
В этой немыслимой кутерьме, в резких стычках из-за добычи, Лукьян поотстал от Прова, взял повод коня вправо, выбился из гущи воинства, потерявшего свои боевые порядки и занятого мародерством.
«Чтоб я да Семеновых друзей ловил! Да ни в жизнь такой подлости не сотворю, хоть под топор палача лягу! – вспылил про себя Лукьян. – А тебе, Пров, Суда Божьего околицей не обойти! Воздастся!»
И тут будто вещее сердце подсказало: езжай к заброшенному колодцу, где ночью переговаривались с киргиз-кайсацким предводителем! Ударил коня плетью, припал к гриве и поскакал песчаными буграми на юг от Чапа. Гнал и с ужасом видел, как в одном перелете стрелы в том же направлении по чужим следам неслись во весь конский мах пятеро хивинцев. Они скакали чуть впереди и не приметили пока «ференги уруса», одетого, правда, в такие же воинские одежды, с таким же круглым легким щитом, обшитым медью, и с простенькой чеканкой по внешнему кругу.
Хивинцы взлетели на песчаный бугор и, с трудом удерживая коней, на какое-то время остановились. Один из них тут же радостно вскинул руку с обнаженной саблей, указал в сторону заброшенных построек. Лукьян не видел еще колодца, но понял – Эрали-Салтан обнаружен, и нукеров при нем совсем мало, если эти пятеро так смело кинулись в погоню.
– Пошел, Барс, пошел! – Лукьян ударил коня пятками, чуть повернул влево, чтобы и вовсе выйти хивинцам в спину, а когда Барс вынес его на истоптанный копытами песчаный бархан, возле колодца уже шла яростная сабельная рубка.
Эрали-Салтан на белом коне, в сверкающих доспехах, в медной шапке с длинным белым пером над шишаком, настоящим бесом вертелся в облаке пыли и мелкого песка, поднятого конскими копытами. Возле колодца на земле лежали два убитых киргиз-кайсака и один хивинский нукер. Их кони с пустыми седлами бегали вдоль глинобитной обвалившейся стены, ржали и косились на неподвижных хозяев. За спиной Эрали-Салтана отбивался от двух хивинцев рослый всадник с длинным хвостатым копьем. Когда он на миг стал виден в профиль, Лукьян признал в нем русского переговорщика Михайлу Рыбку. Темный плащ, накинутый на плечи, уже рассечен на спине острой саблей, и в разрезе одежды сверкала рыбьей чешуей крепкая кольчуга.
– И-и-ех! – взвизгнул в боевой ярости Лукьян и ожег коня плетью, вскинул под изгиб правого локтя копье, припал к гриве.
Удар! Хивинец без стона свалился головой вперед, сабля, отброшенная клинком Эрали-Салтана, вонзилась в песок шагах в десяти. Выдергивать копье времени не было, Лукьян выхватил из ножен клинок. Второй хивинец, оглянувшийся на громкий крик Лукьяна за своей спиной, успел заметить, как сверкнула перед глазами свистящая сталь невесть откуда появившегося бородатого и чубастого «ференги уруса», не успел даже вскинуть щит, рухнул в облако пыли на истоптанную землю. Двое оставшихся хивинцев замешкались, сделали попытку развернуть коней и спастись бегством, но тут же поплатились головами.
– Лукьян, ты это, брат? – Михайло дрожащей от нервного напряжения рукой растер кровь по лицу, смешав ее с пылью и потом – конец вражеской сабли сорвал кусочек кожи с правой скулы. – Спаси бог тебя за подмогу, а то бы недолго мы чертями вертелись в этаком пыльном аду, легли бы рядом с верными нукерами… Они первыми приметили хивинцев, кинулись на копья. Погибли, но дали нам время исполниться и сесть в седла.
– Об этом потом, Михайло, надобно спасать киргиз-кайсацкого предводителя, – остановил многословие Михаилы обеспокоенный Лукьян. – Пресветлый Эрали-Салтан. – Он подправил коня ближе к ханскому брату, который не убрал саблю в ножны, а положил ее поперек седла и чутко слушал отдаленный людской и конский гомон под Чапом. – Пресветлый Эрали-Салтан! – почти крикнул Лукьян, чтобы привлечь внимание к своим словам. – Своими ушами слышал: Каип-хан надумал обменять тебя у старшего брата твоего Нурали на его дочь Матыр-Ханикей! А потому и отдал приказ сохранить тебе жизнь. Доверься мне и Михайло, будто ты наш пленник… А почему эти хивинские нукеры покушались на твою жизнь, пресветлый Эрали-Салтан? Ведома была им воля Каипа, как и всему войску – голову твою беречь!
Каменное, застывшее в напряжении лицо Эрали-Салтана медленно отогревалось кровью, желтизна постепенно исчезла с широких скул, в черных глазах появились искры надежды на лучшее.
– Вот как! – Эрали-Салтан пристально посмотрел на повергнутых хивинцев, которые лежали кто на спине, кто лицом в песок; и только один, с копьем в спине, лежал на боку, поджав ноги к животу. – Вот как! – повторил Эрали-Салтан. – А эти бешеные псы кричали мне в лицо, что ханский достарханчей Елкайдар выдаст им много золотых таньга за мою голову, вздетую на копье! Выходит так, что старый шакал пытался спутать помыслы своего повелителя! Если так…