– Котенок, это же здорово! Он ничего не говорил, только лопотал, а теперь зовет тебя мамой, и ты плачешь, дурочка. – Женька сел, поднял ее на руки, укутав простыней, и поцеловал: – Мамка ты, мамка! Ребенок первое слово сказал, а она в ментуре заседает!
В соседней комнате раздался плач, и Марина вскочила, но Женька опередил, набрасывая халат и устремляясь туда. Через минуту он вернулся с Егоркой на руках – мальчик проснулся и плакал.
– Иди ко мне, мой родной. – Марина протянула к нему руки, и он улыбнулся ей сквозь слезы:
– Мама!
Коваль прижала его к себе, укачивая:
– Жень…пусть с нами поспит сегодня?
– Что ты спрашиваешь? Пусть. Ему приснилось что-то, я зашел, а он сидит и ревет, маленький такой, беспомощный… – Хохол погладил Егора по темным волосенкам на макушке. – Укладывай его со своей стороны.
– Упадет.
– Я кресло подвину. Мне просто тоже нужно рядом с тобой… – шепотом признался он.
Всю ночь они так и спали втроем, Женька обнял Марину и ребенка, прижав к себе и по привычке прикрыв спиной от входной двери. Утром тихонько выбрался из постели, накрыл их одеялом и на цыпочках пошел на кухню варить кофе. Марину же разбудил Егорка, проснувшийся и теперь возивший ручками по ее лицу. Она поймала его губами за пальчик, и он завизжал, отдергивая руку.
– Ах ты, разбойник! Это кто маму трогает? – Марина повалила его на спину и принялась целовать в животик, открытый задравшейся пижамной кофточкой. Егор хохотал и визжал, отбиваясь от нее, они катались по постели, разбрасывая подушки и одеяла.
– Мама! Мама! – верещал мальчик, пытаясь уползти, но Марина то и дело ловила его за ножку или ручку и продолжала баловаться.
Вошедший в комнату с чашкой кофе в руке Хохол остановился на пороге и смотрел на них, улыбаясь. Картина для этого дома была совершенно нехарактерная – маленький мальчик в голубой пижамке заливисто хохотал на руках у молодой женщины, ласково глядящей на него. Ее иссиня-черные волосы были небрежно закручены в узел, а синие глаза светились счастьем и нежностью. И никто сейчас не узнал бы в этой любящей матери жестокую и не знающую жалости Наковальню, для которой чужая жизнь ничего не стоила.
– Егорка, смотри, кто пришел! – Марина повернула его лицом к двери, и мальчик отчетливо и громко выговорил, показывая на Хохла пальчиком:
– Папа!
Звякнула выброшенная в коридор чашка, Хохол с размаху упал на кровать, подмяв под себя и Марину, и Егора, обнял обоих, пряча свое лицо в Марининых волосах.
– Ты слышала, что он сказал? – глухо спросил он.
– Слышала. Что тебя удивило, не пойму? По-твоему, он должен был назвать тебя Хохлом?
– Нет, но… знаешь, я как-то не думал, что могу быть его отцом…
– И кем же ты собрался ему быть?
– Не знаю…
– Ой, господи! – Коваль кое-как выбралась из его объятий и вытащила оттуда Егорку, начавшего хныкать. – Вроде тебе уже пятый десяток, но ума… как у Егора, наверное!
– Выходи за меня замуж, Коваль, – вдруг сказал Женька, взяв ее за руку.
Она растерялась. Только что дурачились, и вот – трах-бах – Коваль, выходи за меня замуж! Марина опустила глаза и машинально теребила Егоркину пижаму, пытаясь лихорадочно придумать очередной мотив для отказа.
– Отмазку ищешь, котенок? – спросил проницательный Хохол, и она виновато кивнула. – Чего ты боишься, не пойму? Нарушить слово, данное Малышу? Он мертв, а ты воспитываешь его сына, так почему должна делать это одна?
– Женя… это сложно – я не ему, я себе обещала, что у меня будет в жизни только один муж. Мы ведь и так с тобой вместе, разве обязательно связывать себя еще и штампами?
– Дело не в том, – вздохнул Хохол, понимая, что опять проиграл. – Я хочу чувствовать, что ты моя, по-настоящему моя, понимаешь? Что ты жена мне, а не любовница, что семья у нас, и ребенок вон растет. Что ты будешь говорить ему, когда он подрастет? Почему папа и мама не носят колец, как все остальные? Почему у них разные фамилии?
– Да? А почему у папы все тело в картинках, а при упоминании маминого имени взрослые дяди в дорогих машинах бледнеют и нервно курят – этого он не спросит, как думаешь? – зло бросила она, прижимая Егорку к себе. – И на какой вопрос сложнее будет ответить?
Хохол молчал, опустив голову, Егорка, не понимая, что происходит, крутил головенкой, пытаясь заглянуть Марине в лицо, но она отворачивалась, и он вдруг заплакал так горько и обиженно, что у нее сжалось сердце – неужели он решил, что мать сердится на него?
– Маленький мой, не плачь, я люблю тебя, – укачивая его, пробормотала Марина. – Ты же сыночек мой, самый лучший, самый умный, не плачь, детка моя…
Женька сел за Марининой спиной, обнял ее и мальчика:
– Прекратите вы, ради бога, мне душу рвут ваши слезы, сам скоро буду реветь, как малолетка! Давайте я вас в лес свожу – на улице благодать, тепло, сухо! Поедем, котенок?
– Поедем. Ветка где? – спросила Коваль, вставая и направляясь в детскую.
– С утра Колька приезжал, забрал.
«Вот же ведьма, а мне на уши присела – все, расстались, не живем! Ладно, мне не до них сейчас, пусть пока кувыркаются, дальше видно будет».
Пока Марина возилась с Егоркой, умывая его и переодевая, прибежала Даша и тоже включилась в процесс:
– Идите, Марина Викторовна, собой займитесь, а мы тут сами, да, Егорушка? Пусть мама душ примет, кофе попьет спокойно, покурит, да?
Коваль засмеялась, разгадав маневр домработницы – явно принесла Егору какое-то несанкционированное лакомство и опасается праведного гнева, потому и выпроваживает хозяйку из детской так настойчиво.
– Хорошо, я быстро.
Через час они гуляли по лесу недалеко от поселка, Женька нес на плечах Егорку, Марина шла рядом, держа его под руку, а за ними на почтительном расстоянии держались Гена и Сева, куда без них-то…
– Ты чего в пальто нарядилась? – полюбопытствовал Хохол, оглядев длинное черное пальто из тонкой шерсти, поверх которого был наброшен белый палантин.
– Захотелось. Сам ведь орешь постоянно, что я в брюках и кожанке хожу, а стоило пальто надеть – опять недоволен.
– Почему? Как раз наоборот – классно выглядишь. Егор, упадешь! – это относилось к расшалившемуся Егорке, пытавшемуся перегнуться через Женькину голову вперед. – Может, ножками? – и в ответ услышал категорическое и жесткое:
– Нет! – До вчерашнего дня это вообще было единственным словом, которое мальчик говорил с удовольствием и по любому поводу.
Женька засмеялся, потрепав его за ножку в маленькой кроссовке:
– Мамкин сын!
– Ну да! Это когда ж ты от меня слышал «нет», интересно?
– Сегодня утром, – отпарировал он, и Марина прикусила язык. – Расслабься, я не обиделся – мы люди привычные.
– Жаль, камеру не взяли, – перевела она разговор на более безопасную тему. – Надо бы отцу фотографию послать, пусть на внука посмотрит.
– Почему не взяли? Вон у Генки под пальто висит. – Женька махнул рукой, подзывая охранников, и те приблизились. – Ген, пригодилась твоя игрушка, доставай.
Женька передал Марине Егорку и отошел, но она посмотрела на него возмущенно:
– Куда?
– Зачем я тебе?
– Вернись! – тихо приказала Коваль. – Что за разборки при охране?
Хохол встал рядом, забрал снова Егора, Марина прижалась к Женькиному плечу, и в такой позе Генка их сфотографировал. «Семья, елки-палки…»
– Как только утрясется все с этим сервисом, я вас в Египет повезу, – вдруг сказал Хохол, опуская Егора на землю и доставая сигареты. – Надо пацану документы делать, в паспорт тебе его вписывать.
Марина сочла за благо не пускать в ход свое ехидство и не спрашивать, много ли денег он успел поднять на этом деле с автосервисом, понимая, как ему важно вот это – возможность повезти семью на море, не прибегая опять к Марининому кошельку.
– А чем дом на Кипре-то не угодил? – поинтересовалась она и получила категоричный ответ:
– Я сказал – в Египет.
– Как скажешь. – Коваль пожала плечами, делая вид, что такие разговоры – дело обычное. – В Египет так в Египет.
– Там у нас с тобой все началось, помнишь? – Он привлек ее к себе, заглядывая в глаза. – Помнишь?
– Конечно, дорогой, помню… – Если бы не Веточка, которой захотелось проверить в деле Марининого тогдашнего телохранителя, то и не началось бы ничего, и вообще вся жизнь, возможно, пошла бы по-другому, но теперь-то что об этом… А Женька постоянно вспоминал, ему были дороги минуты и часы, которые он провел с Мариной на побережье Красного моря.
Женькины губы коснулись ее, и Коваль выбросила из головы все, о чем только что думала. Между ними, вцепившись ручками в полу ее пальто и в Женькины джинсы, стоял маленький Егорка и таращил глазенки на целующихся родителей…
Это было слишком хорошо, чтобы продлиться долго. Услышав шаги за спиной, Марина оторвалась от Хохла и обернулась – к ним торопливой походкой приближался Матвей Комбаров. Его лицо выглядело озабоченным, и сердце у Коваль забилось чаще, предчувствуя неладное.
– Марина Викторовна, – начал Матвей после приветствия. – Можно вас на пару минут?
Она пожала плечами и кивнула Хохлу, чтобы взял ребенка. Отойдя шагов на двадцать от Женьки и Егора, Марина остановилась, вынула сигареты и испытующе уставилась в покрасневшее лицо Комбара:
– Что у тебя?
– Ко мне вчера пацаны заезжали, ну, поддали крепко…
– Я при чем? – нетерпеливо оборвала Коваль, начиная терять терпение.
Матвей поежился и проговорил жалобно:
– Марина Викторовна, я ж по делу… там один чувак был, он с Бесом тусуется. Так вот он прогнал такую тему, что, мол, Бесу один горец бабки забашлял за то, что тот ему протекцию составил, чтоб короновали его.
– Что? – поморщилась Марина, выбрасывая сигарету. – За бабло? «Апельсин», что ли?
– Пока нет, но ему очень этого хочется. Короны, в смысле… И еще сказал горец этот, что его автосервис Жека под себя подмял, мол, не по понятиям так – Хохол не бригадир, куда лезет?
Это была новость… И сразу все стало на свои места – ночной налет на сервис, заряженная тротилом машина Хохла…