ов, который зовется Йомали. Когда викинги собрали сокровища и побежали к воротам, Торир вернулся и взял большую серебряную чашу, что стояла у идола Йомали на коленях. Чаша была полна серебряных монет, которые Торир высыпал себе за пазуху. Но это увидел один из его спутников, подбежал к идолу и срубил драгоценное ожерелье с его шеи. Удар был так силен, что у идола отлетела голова. Тут-то и раздался страшный шум (который опять напоминает нам о трубных звуках, издаваемых органом Золотой бабы), привлекший целую рать биармов. Но Торир оказался ведуном не хуже, чем кудесники биармов: он велел посыпать следы и свою отступающую дружину чем-то, похожим на пепел. Так они сделались невидимыми для преследователей.
Сходный обычай был известен самим финнам: чтобы обезвредить злые чары колдуна, с угрозами покидавшего дом, хозяева должны были ему вслед бросить золу из очага и трижды плюнуть. Затем нужно произнести специальный заговор и замести следы.
Больше чудесных подробностей о верованиях биармов можно узнать в исландской саге, повествующей о древних временах и подвигах викинга Боси. Коварный скандинавский конунг отправляет викинга и его побратима Херрауда в Биармию, чтобы те достали чудесное яйцо чудовищного ястреба, расписанное золотыми рунами. Проникнув в Биармию, Боси узнаёт у влюбленной в него девицы, где находится его добыча. Ястреб обитал в храме бога Йомали, наполненном сокровищами. Хозяйкой храма была колдунья — мать правителя Биармии. Благодаря волхованию она узнала, что не проживет и месяца, и велела привезти в храм красавицу Хлейд, чтобы та сменила ее в страшном капище. Специальный раб ежедневно приводил молодую, еще не телившуюся корову, которую поедала колдунья. Но перед этим корову должен был покрыть заговоренный бык, которого держали на цепи в храме. После чего ее мясо становилось отравленным колдовским зельем и всякий отведавший его впадал в безумие. Этого мяса должна была поесть и Хлейд, чтобы стать злобной колдуньей.
Побратимы подкрались к храму и убили раба вместе с коровой, которую тот пас. Херрауд облачился в рабский плащ, а шкуру набил листвой, сам же Боси поднял на спину труп раба, пронзив его копьем. Жрица спала, когда побратимы проникли в храм. Тут бык набросился на чучело коровы, и герои свернули ему шею. Ястреб же увидел труп и хотел схватить его чудовищными когтями, но Боси пронзил птицу копьем, и та рухнула прямо на викинга. Проснувшись, колдунья бросилась на Херрауда и поранила его до кости своими когтями, но поскользнулась в крови ястреба. Побратимы расправились со жрицей, и, когда та испустила дух, земля содрогнулась.
В гнезде ястреба они нашли яйцо и так много золота, что едва хватило сил его унести. Идол Йомали сидел у алтаря: побратимы сняли с него корону, украшенную драгоценными каменьями, ожерелье и взяли с колен чашу, наполненную червонным золотом. Спасли они и красавицу Хлейд, прикованную в храме, а само капище подожгли.
В этом фантастическом рассказе читатель обнаружит знакомые мотивы: служители капища приводят себя в транс, поедая отравленное зелье; идол одет в драгоценный убор; даже чудовищная птица напоминает о Лоухи, преследующей героев в образе птицы. О чудесном яйце повествуют многие финно-угорские мифы — о них еще пойдет речь.
Более реалистичными оказываются древнерусские описания северных — чудских — земель.
Чудь и волхвы
В Древней Руси прибалтийско-финские народы, прежде всего предки финнов-хяме (в летописи их звали ямь) и эстонцев, с которыми первыми встретились новгородские славяне, заселявшие Восточную Европу, именовались чудью — «чужими», чудными людьми. Тогда чудь говорила на непонятном для славян языке и имела непохожие обычаи.
В «Повести временных лет» рассказывается о том, как некий новгородец пришел в земли чуди и захотел погадать — «поволховать» — о будущем у чудского кудесника. Это древнейшее описание камлания, составленное в конце XI века. Кудесник принялся призывать «бесов» в свой дом — так христианин-летописец называл духов, которых шаман призывал на помощь. Новгородец сидел на пороге шаманской «храмины» и видел, как кудесник упал, оцепенев в трансе («бес сшиб его» — комментирует летописец). Наконец кудесник встал и сказал новгородцу, что его «боги» (шаманские духи) не смеют войти в дом, потому что новгородец имеет при себе нечто, чего боятся духи. Тут-то новгородец понял, что они боятся нательного креста, и положил его подальше от «храмины», где камлал шаман.
Сходный рассказ о саамском шамане записал уже в XVII веке французский путешественник Реньяр. Шаман неистово колотил в свой бубен, пока не упал и не окоченел, как палка. Так он лежал с четверть часа, и окружающие не давали никому к нему приблизиться — даже отгоняли мух, чтобы не вывести шамана из транса. Наконец он стал приходить в себя и признался, что его дух не может ему повиноваться при иноземце, ибо сам иноземец — больший чародей, чем шаман.
Саамский шаман с бубном, рисунок из книги Кнуда Леема «Описание лопарей Финнмарка». 1767 г.
Leem, Knud. Beskrivelse over Finnmarkens Lapper, deres Tungemaal, Levemaade og forrige Afgudsdyrkelse. Copenhagen: 1767
Следующий «сеанс» удался — духи явились и поведали кудеснику о том, что хотел вызнать новгородец. При камлании шаман «метался», одержимый духами. Любопытный новгородец, однако, не мог не спросить, почему «бесы» боятся креста. Кудесник отвечал: «Это знамение небесного Бога, которого наши боги боятся». — «Каковы же ваши боги и где они живут?» — спросил новгородец. Кудесник же ответил: «В безднах. Обличьем они черны, крылаты, имеют хвосты; взбираются и под небо, послушать ваших богов. Ваши ведь боги на небесах. Если кто умрет из ваших людей, то его возносят на небо, если же кто из наших умирает, его несут к нашим богам в бездну». Так и есть, добавляет монах-летописец, ведь грешники пребывают в аду, а праведники обитают на небесах с ангелами.
Опрометчиво, однако, сводить весь рассказ к представлениям монаха-летописца о христианстве и язычестве, в котором пребывал чудской кудесник. Сам новгородец — христианин — обратился к чуждым богам, чтобы узнать нечто от него сокрытое. При этом он снял крест — как обычно поступали при гаданиях русские люди не только в средневековую эпоху, но и в новое время. Значит, новгородец считал, что «богам» — шаманским духам, которых вызывал кудесник, было доступно тайное знание, которое он не мог получить в церкви. Это тайное знание могли поведать обитатели преисподней-бездны, злые духи, с которыми и вступал в контакт шаман. Любые колдуны обращались за помощью к нечистой силе, но шаманы считались способными не только получить от нее сверхъестественные знания, но и подчинить злых духов и даже победить их.
В христианской традиции не принято было верить, что нечистая сила видит будущее. Происхождение бесов связывали с библейским мифом о падших ангелах — те из них, кто оказались между небом и землей, могли подслушивать речи ангелов и так узнавать будущее.
Дуалистический миф о сотворении человека и прения с волхвами
Итак, славяне, встретившись с финно-угорскими племенами на севере Восточной Европы, довольно быстро познакомились с их «чудскими» верованиями и богами.
В Новгороде даже стали делать амулеты для чуди — произведенные в этом городе металлические фигурки божков с питьевым рогом в руке находят в Вятке и других отдаленных регионах.
Эта встреча двух культур привела к взаимодействию разных традиций, так что в фольклоре финно-угров и северных русских бывает непросто отделить исконно «чудские» черты от исконно славянских. Это уже относится к древнему и драматическому эпизоду в истории севера Восточной Европы, региона, относительно поздно вошедшего в состав Древнерусского государства и принявшего крещение на рубеже X и XI веков.
В той же «Повести временных лет» рассказывается о голоде, который разразился на Ростовской земле в 1071 году. Тогда и объявились два волхва, уверявшие людей, что знают тех, кто «обилье» (припасы) держит. С толпой оголодавших они по Волге двинулись по погостам, где собиралась княжеская дань и действительно хранились припасы. Там волхвы указывали на «лучших» (знатных) жен, обвиняя их в том, что одна прячет жито, другая — мед, третья — рыбу, четвертая — меха. Наивные слушатели приводили к волхвам своих жен, сестер и матерей, а волхвы, мороча людей, делали разрезы на спинах у несчастных женщин и «вынимали» из них то жито, то рыбу — так они расправлялись со знатными женами, а их имущество забирали себе.
Когда волхвы дошли до Белоозера, с ними было уже триста человек. Здесь с ними столкнулся княжеский воевода Янь Вышатич, который позже и рассказал летописцу об увиденном. Он собирал дань, и белозерцы поведали ему о том, что два кудесника уже убили многих жен на Волге и Шексне. Янь узнал, что волхвы — зависимые люди, смерды его князя, и потребовал их выдачи. Но толпа не желала выдавать своих предводителей. Воевода попытался расправиться с восставшими людьми силой оружия, но те отбились от Яня и его немногочисленных отроков и даже убили священника, который, видимо, пытался их образумить. Янь вынужден был обратиться к самим белозерцам, пригрозив им, что если они не помогут, то он с дружиной останется у них кормиться целый год. Угроза подействовала, и белозерцы схватили волхвов. Тут и началось судебное разбирательство, которое в конце концов превратилось в религиозный диспут — прения об истинной вере.
Воевода спросил, зачем волхвы убили столько людей. Те ответили, что они держали припасы, и обещали продемонстрировать это воеводе: вынуть из тел своих жертв жито или рыбу. Янь был начитанным христианином и обвинил волхвов во лжи, ведь человек сотворен Богом из праха земного, состоит из костей и кровяных жил, истинное знание о человеке доступно одному Богу. Волхвы же настаивали на том, что знают, как сотворен человек. «Как же?» — спросил Янь. «Бог мылся в бане и вспотел, — отвечали волхвы, — отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. Тогда заспорили Сатана с Богом, кому из ветошки сотворить человека, и сотворил Сатана человеческое тело, Бог же вложил в него душу. Вот почему после смерти тело попадает в землю, а душа идет к Богу».