Позвали сёстры Тухкимус:
— Иди, пугало огородное, воды в рукомойник царскому сыну налей! Не по нашим рукам дело это, а по твоим, мужицким, грубым!
Как вышла девушка из-за печки, в золе, в саже, так царёв сын даже вздрогнул:
— Ах ты, — говорит, — чумичка, страхолюдина! Неужто в царском дворце некому с человечьим лицом воды подать?
Ничего не сказала Тухкимус. Дождалась, когда все на пир ушли, и пошла в лес. Ударила палкой трижды крест-накрест по камню большому, и перед ней появились три ушата. В первом — умылась, из второго платье взяла — лунное, серебром светящееся, из третьего коня в серебряной сбруе, с шерстью серебристой вывела, вскочила на него — и во дворец!
А царевич у крыльца уж стоял. Увидел издали, навстречу побежал, рад-радёшенек! Целый день не отходил, глаз с неё не спускал.
Наконец осмелел, спрашивает:
— Сестра моя прекрасная, из какого города ты приехала-прибыла?
Говорит ему Тухкимус:
— Город мой известный — Чумичинском его зовут, Страхолюдском прозывают.
Задумался царёв сын, удивился: что-то о таких городах он и слыхом не слыхал!
Ничего не сказал царевич. А потом кликнул слугу, приказал ему у порога топором щель вырубить. Как стала Тухкимус из царёва дома выходить, так застрял у неё каблучок серебряный в той щели, и убежала она без туфельки.
Упорхнула птица, нет её.
Сложила лунное платье в первый ушат, отпустила коня и вернулась за печку, лицо золой и сажей вымазала.
Пришли старшие сёстры, шипят, ругаются:
— Опять царевич на нас и не глянул даже. Всё на красавицу свою глядел, насмотреться не мог!
А Тухкимус спрашивает:
— Уж не на меня ли та красавица похожа?
— Хо-хо-хо! — засмеялись сёстры. — Не с ума ли ты сошла, Тухкимус? Не смеши людей, помалкивай. Там красавица была лунная, а не девка презренная!
А царевич стонет, плачет: исчезла его любимая. Успокоиться не может. Видит царь — убивается его сын от любви, от горя. В третий раз пир устраивает.
Опять сёстры гордые с утра засобирались, наряжаться стали. Где там им воды в рукомойник налить, не до того было! Если в третий раз царёв сын их не приметит, значит, век им быть в услужении. Послали они за водой Тухкимус:
— Иди, — говорят, — мужичка! Нищенка! Да спасибо скажи, что за водой посылаем, — всё ж легче, чем в свинарнике рыться!
Увидал её царевич, в саже вымазанную, золой испачканную, вздрогнул.
— Люди добрые, — говорит, — неужто во дворце человека не найдётся, кроме запечницы такой, чтобы воды принести! — и в сердцах даже ремнём её стеганул.
Пошли сёстры старшие на пир, а Тухкимус велели дома, за печкой, сидеть. Только дверь за собой закрыли, каблучками по дорожке протопали, выбралась Тухкимус из-за печи — и в лес. Пришла к камню большому, ударила по нему трижды крест-накрест палкой, и появились перед ней три ушата. В первом она умылась, во втором оделась, из третьего коня вывела, вскочила на него и поскакала во дворец.
Стоит царёв сын у крыльца, не дождётся любимой своей. А она уже скачет. Только глянул царевич — обомлел: едет ко дворцу красавица, платье на ней из чистого золота, конь под ней словно золото — золотой шерстью, золотой сбруей горит, сверкает.
Упал перед ней царевич на колени и говорит:
— Откуда ты, красавица нездешняя, небывалая?
А она отвечает:
— Я из города не дальнего, не близкого — Ремнём-битова!
Ничего не понял царевич. За ней шёл, глаз своих от красавицы не отрывал. Вот уже день прошёл и вечер кончается, а царевич ни жив ни мёртв, горюет, отцу жалуется:
— Батюшка царь-государь, пробьёт час, и опять исчезнет моя любимая! И тогда уж не найти её больше, не увидать! Помоги мне, царь-отец!
Пожалел сына царь, приказал слуге ручку у дверей смолой вымазать. Как настало время Тухкимус за печь идти, пошла она из дворца, за ручку взялась, рукавичка-то золотая у неё к двери и пристала.
Едва утро настало, слуги царские указ объявили: всем, всем, всем девушкам-невестам во дворец явиться — медный чепец, серебряную туфельку и рукавичку золотую примерять.
День проходит — меряют, никому не впору ни чепец, ни туфелька, ни рукавичка. Ни медная, ни серебряная, ни золотая. Другой день проходит, третий… Никому в государстве не подошли. Загрустил царевич, затосковал.
Тут старшие сёстры и решили царевича развеселить и тем царскую милость к себе вызвать. Прибежали к царю, наперебой говорят:
— Ваше величество, царь-государь! Мы способны царевича от безнадёжной любви излечить, утешить, развеселить так, что он смеяться будет!
Царь говорит:
— Он у меня сын единственный, я вас за то по-царски награжу. Та из вас, что ему приглянется, женой его станет, а другой половину царства отдам!
Побежали сёстры в избу, вытащили из-за печи Тухкимус, к царю потащили. А она идти не хочет, вырывается.
Тащат её сёстры, смеются, потешаются:
— Иди, красавица чумазая, пугало огородное, замарашка чумичная! Мы тебя во дворец ведём, царю показывать, царевичу в невесты сулить!
Привели Тухкимус во дворец. Как вошла она, так все с хохоту покатились. И даже царёв сын слёзы лить перестал, рассмеялся. Обидно стало Тухкимус, что и он над ней потешается. Не утерпела, заплакала. Всего одна только слеза по щеке её скатилась. Скатилась та слеза и смыла с лица её сажу.
Смотрит царевич — глазам своим не верит: щёки у Тухкимус розовые, нежные, прекрасные. Схватил он чепец, надел на неё, а он впору Тухкимус, для неё шит!
Примерили туфельку — с её ноги! И рукавичка ей одной по руке! И сказал царевич Тухкимус:
— Прости меня, красавица! Одёжка-то одёжкой, а ведь в ней — человек!
Взял её за руку, к царю и царице подвёл и говорит:
— Родители мои, батюшка с матушкой, вот мы перед вами: это я, а это невеста моя любимая, благословите нас!
Благословили родители молодых, они и поженились.
Сыграли свадьбу весёлую. А потом царевич царём стал, а Тухкимус — царицей. Стали они жить хорошо и в мире.
Вот и сказка вся — такой вот длины, такой красы.
ЛИСА, ВОЛК И МЕДВЕДЬ
Посеяли медведь, волк и лиса рожь. Уродилась она на славу. Сжали они рожь и свезли в ригу, просушили и давай молотить. Медведь и волк работают, а лисе лень, так она забралась на колосники и нет-нет да и сбросит жёрдочку, на каких снопы сушатся, то волку, а то медведю на голову.
— Батюшки светы! — кричит волк. — У меня аж искры из глаз посыпались! Ты, кума, придерживай жерди-то!
И медведь ему вторит:
— На тебя одна надежда, кума лиса! Того и гляди, голова расколется!
А лиса в ответ:
— Уж я и так стараюсь!
А сама на них всё по жёрдочке сбрасывает.
Кончили медведь с волком молотить. Вышло три кучи: в той, что поменьше, — рожь, в средней — мякина, а в бо́льшей — солома. Стали урожай делить. А как его разделить, чтобы поровну было, не знают.
Лиса и говорит:
— Поделим так: меньшому — меньшую кучу, среднему — среднюю, а уж большому — большую!
Удивились медведь с волком: до чего правильно поделила лиса! Каждый свою долю взял. Достались: рожь — лисе, мякина — волку, солома — медведю.
Повезли они свой урожай на мельницу. Стали молоть. У лисы-то жёрнов от сухого зерна стучит, а у волка с медведем от мякины и соломы шуршит.
Они и спрашивают:
— Что это, кума лиса, у тебя жёрнов стучит, а у нас только шуршит?
А лиса отвечает:
— Как начала я молотить, так подсыпала песку, вот жернова у меня и постукивают.
А у самой-то сухое зерно в жерновах разговаривает.
Поверили ей медведь с волком, подсыпали в мякину и в солому песку, у них жернова и застучали.
Вот смололи они всё, домой поехали. Приехали, стали кашу варить. Варят, варят — у лисы каша попыхивает, а у волка и медведя помалкивает.
Говорят медведь и волк:
— Что это наши каши разнятся? Дай-ка мы твоей попробуем!
Покуда волк и медведь за ложками ходили, лиса быстрёхонько поверх их каши своей положила и говорит:
— Пробуйте, сколько душенька пожелает!
Медведь первым отведал, что за каша у лисы.
— Что твоя, то и моя! — говорит. — Что в лоб, что по лбу: одно и то же!
И волк удивился:
— Что твоя каша, то и моя!
И невдомёк им, что кашей-то они не своей полакомились! Но одно дело вкус, а другое дело — вид.
— Твоя каша белей, — говорят. — А наша чёрная совсем!
Надоели они лисе. Думает она: «Как бы от них отделаться?» И придумала.
— Эх вы, куманьки, — говорит, — неужто не видели, что я свой урожай после мельницы в проточной воде, в реченьке вымачивала! Оттого у меня и каша белая!
Взяли волк и медведь мякину и солому, на реку стащили, из мешков в воду высыпали. Что не утонуло, то течением унесло.
Сидят они на берегу: мешки порожние, животы пустые, ни урожая, ни мякины, ни соломы — ничего нет.
А лиса вдали сидит, кашу ест да приговаривает:
— Не будьте простофилями!
ПРИЛЕЖНАЯ И ЛЕНИВАЯ
Две сестры жили: одна прилежная, другая ленивая. Одна всякую работу делала охотно, споро, аккуратно, а другая что ни дай, кое-как… Вот и прозвали их: Прилежная и Ленивая.
Стирала однажды Прилежная бельё. Выстирала, стоит у проруби — полощет. Вдруг выскользнул валёк у неё из рук. Нагнулась Прилежная, хотела валёк поймать, да не удержалась и упала в воду. И что же? Видит она: под водой, по дну озера, идёт широкая дорога.
Огляделась Прилежная — нет нигде валька, пропал он. И пошла Прилежная сестра по дороге.
Шла, шла, глядь — возле самой дороги изба стоит. Вошла Прилежная в неё, а там на лавке сидит старая-престарая старуха. Поздоровалась с ней Прилежная почтительно, поклонилась.
Старуха и спрашивает:
— Откуда, доченька, идёшь?
— Из верхнего мира пришла я, бабушка!
— А за каким делом? — спросила старуха, та самая, которая старая-престарая была.
— Я бельё полоскала, — ответила Прилежная, — валёк в прорубь уронила, вот и пошла его искать.