— Вы не волнуйтесь… — с неожиданным «оканьем» сказал он.
— Да что вы мне все предлагаете не волноваться?! — позволил себе взорваться Кирилл Александрович. — Мое «дело» нашлось?! Нашлось! Есть работа? Предлагайте… А мое дело — уж решать…
— Ваше дело… — поднял голос решившийся «крепыш» и подался вперед. — Ваше дело… Знать… Свой шесток!
Он снова нервно закурил.
— А нельзя ли? Тише? — спокойно спросил Корсаков.
— Что?
— Тише! Или ниже тон?
Корсаков улыбнулся Петру Петровичу, и тот понял, что оступился. Не выиграл.
— Это мы… «могём»! — вдруг басом, смешно сложив губы, засмеялся он. — «Могём, могём…»
Отвел глаза к окну. Как штурмовик после неудачного захода, он разворачивался на новую бомбардировку.
— Много! Много… На вас… Нареканий! — с истинной печалью снова начал кадровик. С небрежением, почти с брезгливостью он перемахивал страницы корсаковского «дела».
— Ну, разве так себя ведут?
«Петру Петровичу было просто больно и неудобно… за такого прекрасного человека, как Кирилл Александрович».
— А как… Себя ведут?
Теперь Кирилл был прилежный и послушный ученик.
— И дорожные происшествия, и штрафы… И охоты! И знакомства… Ведь пол-Европы — знакомые. И не только Европа!
«Здесь было уже… Что-то серьезное!» — Кирилл вспомнил похожие слова Тимошина…
— Неубедительно! — покачал головой Корсаков.
Он ждал дальнейшего — где-то этот «крепыш» споткнется?
— Для вас-то… все — «неубедительно»!
Кадровик отбросил папку на угол стола.
— На вас же управы нет?! Вы ведь у нас — особый случай… Вольный охотник?!
— Первый раз слышу, — заставил себя улыбнуться Корсаков. — Обычный чиновник…
— Уж ли?!
— Не больше! — пожал плечами Кирилл Александрович.
— «Обычный чиновник», — многозначительно начал, наконец, решившийся Петр Петрович, — не лезет! Не контролирует политику государства! Не ведет на свой страх и риск закулисных переговоров!
Последние слова он выпалил прямо в лицо Корсакову. В его интонации кипело торжество.
Корсаков незаметно вздохнул — с облегчением. Значит, все-таки — Бен Тернер? Сейчас его веснушчатое полное лицо скептика и гаера становилось для Корсакова все отчетливее.
— Я извиняю вас… — как можно вежливее ответил Кирилл Александрович. — Потому что вы не отдаете себе отчета… Что говорите!
— Мы-то? Мы-то… Во всем — отдаем отчет!
Лицо кадровика вдруг потеряло свои узнаваемые, индивидуальные черты и неожиданно стало похожим на сотни тысяч лиц. Стало — никаким!
— Вы недавно здесь?
— Давно! — почти рявкнул «крепыш».
— А я вас… Что-то не помню?
— Зато я вас… Прекрасно помню! И знаю — прекрасно!
— Может… Все-таки вернемся к делу? — как можно спокойнее предложил Корсаков.
«Крепыш» снова обхватил себя ладонями за локти, словно согреваясь.
— Что? Знобит? — посочувствовал Кирилл Александрович, но в ответ получил только испепеляющий взгляд.
— Архивное управление? — коротко предложил кадровик.
— Не знаю такого! У нас есть историко-архивное управление…
— Одна лавочка! Как ни называй! — угрюмо процедил Петр Петрович. — В общем, предлагаем… Туда! На место…
— Не пойдет! — прервал его Корсаков.
«Значит, «гора родила мышь»?»
Прежняя тоска снова подступила к горлу.
«И чего он тут устраивал спектакль? Бедняга… Да и он, Кирилл, тоже — бедняга… Вообще, все — бедняги!!»
Он улыбнулся, посмотрел на притихшего, набычившегося кадровика и неожиданно широким, почти барским жестом протянул ему руку.
— Ну, что ж… Приятно было познакомиться!
Кирилл почувствовал, что его рука повисла в воздухе. Он поднял глаза на Петра Петровича и увидел неожиданно совершенно другого, нового человека. Очень спокойного, властного… Безжалостного…
— Сядьте! — приказал он.
Корсаков мгновение медлил, но потом все-таки опустился на прежнее свое место.
— Ох, какой… О! — чуть заметно передразнил его манеру кадровик. — Недалеко ты от меня ускачешь! Если таким аллюром начинаешь… Давно пора было бы… Тебе! Ко мне заглянуть! — незаметно переходя на «ты», заговорил Петр Петрович. — А ты все… По верхам?! Всякие там Тимошины…
«Всякие»?! — невольно отметил Кирилл.
— Для чего я здесь посажен? Не догадываешься?! Чтобы ни от каких Корсаковых, Тимошиных и прочих не колебалась… Не зависела… Основная линия партии. Хотя бы… В кадровой политике! А ты сам знаешь! Старый лозунг — «Кадры решают все!»
— А для чего… Это все говорится?!
— А для того… Чтобы «не рыпался»! Знаешь такое выражение?! Если уж взяли тебя… На крючок! То хотя бы не кидайся, не мути воду! Только пупок себе надорвешь!
Не успел Корсаков что-нибудь ответить, как «крепыш» продолжил со все нарастающей яростью.
— Ах! Какая персона! Мне все телефоны пооборвали! Некоторые… лица! «Хороший парень… Толковый специалист!»
Он зыркнул в сторону Корсакова, словно проверяя — неужели этот тип тот, о котором говорили такие слова?!
— А они подумали? Какое нутро?.. У этого… «специалиста»?! Сущность-то какая? На чьем поводке его ведут?!
Петр Петрович уже обращался не к тем, вчерашним своим абонентам, а непосредственно к Корсакову.
— Это все… — Он быстро перелистал страницы «дела». — Для них — неважно! Важен — Человек! А для чего тогда весь наш аппарат?! Или что — нас уже на пенсию?! Не рано ли?! До полной победы… далековато, кажется! Ну? Что смотришь? Опять на отца уповаешь? На его…
Он не успел договорить, как Корсаков вскочил и непроизвольно схватился за тяжелую бронзовую подставку чернильного прибора.
— Не добивай… Себя же! — очень спокойно произнес не колыхнувшийся «крепыш». Только что-то вроде тика пробежало по его лицу.
— Мне новых ран не надо! И тебе — не надо…
Он медленно и многозначительно поднял палец.
— Не надо! Уголовного… дела! А я ведь в своем деле — мастер. Не хуже тебя! Подведу под статью, как миленького!
Кадровик откинулся от стола и почти сочувственно сказал:
— А тебе раньше… Еще от других статей… Надо отмазаться!
— Каких… Таких статей? — хрипло спросил Кирилл.
— А на Ивана Дмитриевича ты не надейся! — тихо, как маленькому, объяснил ему Петр Петрович. — Он ведь… вельможа! Ты-то меня не выдашь! Невыгодно тебе это… Он же нас всех презирает! А сам-то, как любой другой вельможа, не замечает… Что он от нас же полностью и зависит! Вот как я доложу ему твое дело… Так он и решит! А чтобы за тебя… Голову… В огонь? Так этого — ни-ни! И не думай! Не жди…
Он помолчал, оценивая впечатление от своих слов.
— Сколько раз… Еще я могу… Отказываться? — наконец спросил… Смог спросить Корсаков.
— Ни разу! — улыбнулся Петр Петрович. — Ни разу!
— Но я все равно… Не пойду туда!
— А тебе никто и не предлагает! Отказ твой — уже принят!
— И что же… Теперь? — Корсаков инстинктивно начал подниматься.
— А ничего! — махнул рукой кадровик. — Иди… Только не говори мне… Что будешь жаловаться! Не на кого тебе жаловаться! Кроме самого себя! Скажи еще спасибо… Что охрану не вызвал, когда ты…
Он кивнул на прибор.
— Охрану? — машинально переспросил Кирилл Александрович.
«Крепыш» насторожился, проследив за его взглядом, и вдруг рявкнул во всю мощь своей глотки:
— Вон отсюда! Паскудник! Дерьмо… желторотое!
Кирилл Александрович замер. Потом молча поклонился. Открыл дверь и, на мгновение задержавшись, тихо проговорил… (Прямо в глаза Петру Петровичу, «Крепышеву».)
— Или я… Или вы… Но кто-то из нас… будет раздавлен! И очень скоро!
Аккуратно, не оборачиваясь, закрыл за собой дверь. Невольно прислонившись к ней, он чувствовал, как ее пытаются открыть изнутри! Слышал, как бьется за деревом отборная ругань! Но все его мышцы словно окаменели… И не было, кажется, на земле такой силы, чтобы могла сейчас сдвинуть его с места.
Когда за дверью все затихло… Корсаков двинулся к лифту.
Коридор казался ему сейчас узким и странным. Он был — бесконечен…
— Товарищ Корсаков? — спросил его у выхода лейтенант. — За вами приехали!
На залитом слепящим полуденным солнцем тротуаре, около франтоватого черного лимузина, стояла тоненькая, сжавшаяся… Стройная женская фигурка! Глаза женщины были полны страха… За него! Но она заставила себя не уронить влагу с ресниц.
— Папа… — она смогла перебороть себя. — Я — здесь!
Он сделал шаг и, словно споткнувшись, упал в протянутые дочерью руки.
9
Александр Кириллович встал, как обычно, без четверти шесть. В шесть он уже чистил обувь. К сожалению, в доме ее было немного. Февронья Савватеевна носила только домашние туфли и еще какие-то саржевые пинетки, бывшие в моде лет пятьдесят назад. Когда он однажды прошелся по ним кремом, скандал был исторический. Так что от Февроньи Савватеевны ему доставались для утреннего сосредоточенного, солдатского труда только «городские» туфли — на толстом низеньком каблуке с ремешком и перламутровой пуговкой. Они всегда хранили форму ее тяжелой, крестьянской, а теперь опухшей ноги. Такой маленький черный уродливый «аэростат». Крем, щетка, бархотка… И «аэростат» блестел, как лакированный! Александр Кириллович специальной холстинкой обтер края подъема. Однажды Февронья Савватеевна испачкала гуталином свои беленькие носки с голубой полосочкой. Гуталин был особый, составленный самим Александром Кирилловичем, и носочки отстирывались в течение целой недели. Он запомнил эту неделю, как одну из самых «напряженных» в их десятилетней совместной жизни.
Наступила очередь его собственных башмаков. Первыми шли крытые, черные, с ушками. «Генеральские» — так называла их Февронья Савватеевна. Шевро было мягкое, старое, требующее особой старательности. Он еще раз обратил внимание, что правая его нога чуть косолапит и каблук стирается вовнутрь. «Как у мамы», — невольно подумал он, и руки его — со щеткой в одной руке, с башмаком в другой — опустились.
«Как у мамы…»