Олег Павлович потянулся к штофу и взглядом спросил Корсакова, сидевшего за пустой тарелкой. «Налить?»
— Налей, — кивнул Корсаков, и Нахабин чуть удивленно посмотрел на него.
— А ты чего не ешь? Или тебя наш Петрович… — Кадровик! Уже накормил? — тихо, пренебрежительно засмеялся он. Но сразу снова стал серьезным.
— А где же… Хозяйка? — стараясь быть спокойным, спросил Корсаков.
— Ты где? — крикнул в глубину квартиры Нахабин. — Евгения Корниловна! Гость тебя требует!
На пороге появилась немолодая, невысокого роста, быстрая женщина.
— Корсаков, — поднялся со стула Кирилл, поцеловал протянутую руку.
Они посмотрели друг другу в глаза.
— Вот… Вы какой? — искренне залюбовалась им Евгения Корниловна. — Олежек? А? Какая «морда»? А?
«Морда»? Что за амикошонство? Что за дурной тон?»
— Женя! Не бросайся на мужиков! Для тебя это… Поздновато! — Нахабин, как говорится, ел «в три горла». — И не забывай, что здесь… Дети!
Он притянул к себе голову Гали и осторожно, нежно поцеловал ее в висок. Она покраснела…
— Вы уж извините… У меня беспорядок! — обратилась хозяйка к Корсакову. — Только недавно переехала. Одну комнату и успела обставить. А везде еще…
Она только махнула рукой.
Евгения Корниловна сидела рядом с Корсаковым и по-прежнему с особым интересом разглядывала Кирилла. — Нет! Вы все-таки ужасно похожи…
— Тетя! — неожиданно зло одернул ее Нахабин.
— Ладно, — продолжил Нахабин, взяв себя в руки. Опустил голову. Замолчал.
Когда Корсаков снова встретился с ним взглядом, то понял, что сейчас будет сказано важное. Олег Павлович резко поставил граненую, старинного хрусталя, рюмку.
— Что ты сидишь? С постным лицом? Лучше бы действительно… Морду мне набил?
— Олег! — начала было Евгения Корниловна, но Нахабин отмахнулся от нее.
— У тебя что… Дочерей — «пруд пруди?!» Или одна… Все-таки?! — лицо Нахабина мгновенно стало красным, испитым, злым. — Или? Воспитание не позволяет?
Корсаков молча, аккуратно складывал салфетку.
— А мне… Мое воспитание! Позволяло! И позволяет! Потому что я живой человек! Потому что я ее — он ткнул худым, длинным, дрожащим пальцем в Галю — Ее… дуру! Люблю! И мне плевать, что ты там обо мне думаешь…
Он вскочил из-за стола и начал ходить вдоль окна.
— Мне плевать, зачем она… Зачем она пошла на это! — повторял он. Теперь это звучало растерянно. — Мне за сорок! А ей двадцати еще нет! И не делай постную мину! Вы прекрасно все знали! Пусть… не обо мне! Но ты знал… Знал, что твоя дочь… Беременна! Но не хотел отдавать себе в этом отчета? Не хотел беспокоить себя? Ты же выше этого?! Ты же — высоконравственный! Высокоидейный! Совершенство ты наше…
В тот же момент, со страшным металлическим грохотом, что-то рухнуло в глубине квартиры.
— Что… Это? — беспомощно озираясь, вскрикнул Нахабин. И тут же рассердился. — Что у вас творится в доме?! Тетя… Кто… Там еще?
— Женщина… Пришла стирать, — Евгения Корниловна была уже у двери. — Таз, кажется, упал…
— Так выгони ее! К чертовой матери! — кричал Олег. — И таз… свой выброси! Какие тазы?! У людей… Нормальные стиральные машины… А тут… Какие-то тазы?! Какие-то прачки?!
Он, со злости, двинул тяжелый старинный стул и ушиб ногу. Сморщился от боли…
Галя подошла к нему и обняла его за плечи.
— Ну, что вы сидите? Евгения Корниловна? Разберитесь! — пришел в себя Нахабин.
— Есть вещи… Олег Павлович! В которые я прошу вас… Не вмешиваться! — Она приподняла скатерть. — Такие ткани только дикарь может стирать в машине. Вы поняли меня?
Она очень серьезно посмотрела на Нахабина. Не ожидая ответа, вышла из столовой с высоко поднятой головой.
— О! О! Тоже — королева! Хранительница устоев!
Нахабин пытался пригласить Кирилла в сообщники. Он снова сел за стол, резким движением выпил остатки водки. Задумчиво, отстраненно, посмотрел на Галю.
— Мне… Уйти? — тихо спросила она.
Он молча кивнул головой.
Теперь, вдвоем, они сидели по разным концам длинного — бесконечно длинного — стола.
— Ты… Прости меня! — неожиданно открыто сказал Нахабин. — Просто не люблю я этого… Неясностей! Церемоний! Китайских…
Он ждал, что Корсаков ответит. Но Кирилл сидел в той же, неестественной, замершей позе.
— Болеешь, что ли? — спросил Нахабин. Лицо его исказила досада. — Ты не беспокойся! Галю я не брошу… — тихо добавил он. — С женой у меня давно… Непорядок! Отступится! Согласовано!
— Что… Согласовано? — еле слышно спросил Кирилл. Поднял глаза на Олега Павловича.
Нахабин увидел в них такую растерянность, такую боль, что невольно отвернулся.
— Не надо! Не надо… Так! На меня смотреть! Не маленький небось? Сам должен понимать! Такие вещи у нас надо согласовывать!
— Что?! Понимать? Что — согласовывать?!
— Ну, это… Все! — неопределенно показав рукой, ответил Олег. Встал, снова сел. Потянулся к штофу, но не налил. Потер рукой лицо.
— И у меня было такое… Когда… «Не в струю»! Не раскисал же я…
Нахабин неожиданно слабо улыбнулся.
— Тоже мне… родственничек! Будущий!
Он попытался перевести разговор на свойский, шутейный лад.
— Ты теперь кто мне получаешься? Деверь? Шурин?
Корсаков встал.
— Я пойду.
— Куда? Ты что! Куда ты пойдешь?! — испугался Нахабин. — Обед же…
Он уже снова сердился.
— Надо все выяснить! Я специально все дела отложил. Сам слышал!
Олег Павлович быстро посмотрел на часы.
— Почти сорок минут есть! Тридцать пять, вернее…
— За тридцать пять минут… Все выяснить? — усмехнулся Корсаков. — В другой раз. Когда-нибудь…
Он в первый раз посмотрел на Нахабина спокойно. Недобро.
Нахабин понял, что в Корсакове что-то переменилось.
Теперь он был чем-то защищен. Чем? Это Нахабину было непонятно.
— Хорошо…
Нахабин ладонью начал проводить по скатерти, словно смахивая несуществующие крошки.
— Поговорим прямо… Прямо! Ты понимаешь? Все эти… Наши семейные дела — это мелочь!
— Если мелочь… — так же негромко начал Корсаков. — Тогда пусть Галя живет дома! У тебя самого есть дети! И ты понимаешь…
— Это путается… — поднял голос Олег Павлович. — И очень некстати… Путается под ногами! Я не об этом! Перебил ты меня…
— Можешь не объяснять, — ответил Корсаков. — Я, кажется… Понимаю.
— Что? Что? Ты понимаешь? — насторожился Нахабин.
— В тридцать пять минут… Не уложимся!
— А ты короче!
— Почему… Моя телеграмма не дошла до Логинова?
Нахабин не ответил.
— А сейчас… Вы подписываете соглашения с ними! А ведь она многое изменила бы в переговорах? Просто перечеркнула бы их!
Корсаков подался вперед.
— Не Государству! А вам… Тебе, Тимошину… Отделу! Сколько вас там всех? Немало — думаю… Она — мешает! Получить очередной «гешефт». Премию, орден, повышение. А может, и оттеснить самого Логинова? А?.. Ну! Отвечай!
Он уже чувствовал знакомую, привычную почву под ногами. Мир снова становился логичнее, строже, контурнее…
— А-а! — Нахабин откинулся на спинку стула. — Вон как ты заговорил? Узнаю! Интонации… кое-кого…
Спокойный, властный и недоброжелательный человек — товарищ Нахабин. Государственный человек!
— Тебя же предупреждали — «не связывайся!» Ни Карманов, ни его дядя… Манаков Анатолий Петрович! Мягко говоря, не занимаются этими вопросами! Вплотную! Они — «соседи»! А ты знаешь, что мы живем во времени четкого… — Олег коротким, резким жестом словно разрубил что-то перед собой. — Четкого разделения… Ответственности. Прав! Обязанностей! А главное и последнее — решение о переговорах санкционировано… Самим!
— Через голову Ивана Дмитриевича?
— Он тоже дал согласие.
— Не зная моей телеграммы? Ну? Ты не ответил? Олег Павлович!
— Про что? Про твою телеграмму? — как о чем-то совершенно незначительном спросил Олег Павлович. — Она на месте… Подшита к переписке. Только она оказалась «дезой»! Точно! — он усмехнулся. — Что тебе еще хочется узнать? А то у меня действительно… Со временем! Что тебя пока защищает? Она! Галя… И еще я — твой будущий родственник. А защищать тебя надо! Надо… Есть… Нехорошее — на тебя!
«…Когда же успел этот длинный, худой, неистовый их студенческий, комсомольский деятель превратиться в этого гибкого, стального, безжалостного человека? В политика? Или «политикана»? Без совести? Без чести?!»
Да, Корсаков знал, что Нахабин — его заместитель, его помощник… Вообще все «они» на сегодняшний день были наиболее близкими людьми к Самому.
Их круг все расширялся и расширялся. Теперь в него входили и академики, и экономисты, и хозяева сферы массовой информации. Кирилл подозревал, что к ним примыкали и другие, более важные в государстве, силы…
Кто сейчас мог встать у них на пути? Кто мог открыть глаза Самому?
Один Манаков? А не слишком ли он умен? А не слишком ли он осторожен? Может быть, Манаков просто слишком дальновиден? А не много ли — «слишком»… Всех — вместе?!
— Санкционированы Самим… А Сам-то в каком состоянии?! Кто же этого не знал? Нахабин передергивается при имени Манакова! Но реальной опасности, кажется, не чувствует? Да, и в чем?! Может быть, эта опасность? Если реалистично… У него — все чисто! Он по долгу службы проводит политику партии, определенную съездом! Курс на разрядку! На развитие братских отношений с компартиями! На замораживание ядерных арсеналов! Все проще простого! Ясно, как божий день! Как круг! Как колесо!
«Все чисто — кроме моей телеграммы! Но она же признана «дезой?» А я? Кто? Ноль…»
И это тоже нужно понимать! И Корсаков понимал…
Но он понимал и то, что его телеграмма… Что она по-прежнему большой козырь в их еще непонятной ему, но реальной игре большой власти… Против кого? Против Манакова? А может… И самого Логинова?
— И еще… Я тебе советую! — встал Нахабин. — Не бросайся словами. Здесь нет ни Нахабина… Ни Манакова… Ни Логинова… Ни другого — какого! Имярека! А есть серьезное, партийное дело! Которое нам доверено… Слишком серьезное, чтобы…