Она посмотрела на него даже с вызовом. Но и это было у нее естественно, даже строго.
— Может быть, я рождена… Чтобы творить счастье? Творить счастливых людей? А?
Она усмехнулась сама над собой.
— А я… Не слишком заношусь?
«На этот вопрос не надо было отвечать!»
Евгения Корниловна повернулась к окну и вдруг сказала с горечью:
— Когда-то я очень дружила с вашей матерью! Да, да, Кирилл Александрович… Когда вас еще на свете не было! О, это особая история. Этой женщине было столько дано! И как мало она увидела в жизни…
Она сидела, задумавшись, и Кирилл не мог, не посмел прервать эту нелегкую, глухую задумчивость.
— Все мы… Как мухи, попавшие в янтарь, — наконец, произнесла она, вздохнув. — Так и мы попали — в… определенное время! И жестокое! И жалкое…
Она подняла глаза… В них была и тоска, и еще не покинувшая ее задумчивость.
— Но вы-то… Вы! — она уже досадовала. — Ну, что вы не видите, что вокруг творится? Какие люди? Кто — наверху, сбоку, внизу?! Это даже не те святые энтузиасты тридцатых годов! И не те, что пришли с войны… В них тоже было что-то святое! Даже еще двадцать лет назад, когда вы были мальчиками… Но все это ушло! Женщины должны, обязаны все это понимать первыми! Они живут в живой жизни! Это вы можете там… Вершить политику! У вас! У вас глобальные проблемы! «Активная позиция…» А мне нужно нанять домработницу, а я не могу ее найти?! Даже за сто рублей! За тысячу — по-старому! Чтобы что-то поставить на стол, я везде… Ну, буквально везде! Должна иметь своих людей! Мясника — на рынке… Своих девочек — в рыбном. Я должна содержать целую дворню! Починить телевизор — надо позвонить Вячеславу Алексеевичу. Сергей Сергеевич — столяр. Иван Иванович — краснодеревщик. Сусанна Хачатуровна — генеральная уборка. Даже гаишник на углу! И то у меня обедает. И что? Это я — их совращаю? Нет! Это просто такая жизнь! А вы все — просто какие-то слепцы! Ну, бог с вами, в конце концов! Вы уже что-то прожили, что-то видели в жизни! Но вы же гробите своих детей?!
— Кто? Гробит! — попытался понять Корсаков.
— Да вы! Вы, лично! Зачем вам вся эта история с какой-то телеграммой?! У вас же — семья.
— Но Галя… — попытался вставить слово Кирилл Александрович.
— Галя — девочка! Это другое дело! С ней, слава богу, кажется, все устраивается… Ноу вас же есть сын. Сын! Вы понимаете, что такое — сын?! Это продолжатель рода! Мужчина, который будет носить вашу фамилию… Знаменитую, славную фамилию! Фамилию вашего отца, деда, прапра… Вы, что, хотите, чтобы ваш род исчез? Чтобы вас топтали какие-то… Бог весть откуда взявшиеся… Подонки? Всякая рвань! И только потому, что у них высшее образование и партийный билет в кармане? А что вы скажете ему… Сыну! Потом? Самому себе, наконец? Когда его сметут, затопчут… Что, «ах, я был тогда такой принципиальный! Я отстаивал свое мнение»?! Да кому… Кому? В наших условиях! Среди этих людей нужно ваше мнение?! На что вы надеетесь?! На что? Остановить… Всю эту… Махину? Да вас, как спичку…
Кириллу показалось, что она всхлипнула.
— Я не надеюсь, но я привык… — все-таки попытался собраться с мыслями Кирилл Александрович.
— Да, да! Вы привыкли! Что вам все… Легко дается! — как приговор произнесла Евгения Корниловна, — Вы даже сами не знаете, сколько у вас врагов! Нельзя выламываться из общего строя! Да, да! Это целая наука — походить на большинство! Особенно в ваших кругах… Кому и что вы хотите доказать? Что они… все — «пустое место»? Все — «беспринципные карьеристы»? Все — «ничтожества»? Только вы — один?! Да?!
Она достала платок и высморкалась.
— Такой задачи… Я, кажется, себе не ставил? — начал было Корсаков, но Евгения Корниловна перебила его.
— Но… Так получается! Неужели вы не понимаете, что вас гонят по кругу? Как загнанного зайца? Пусть даже волка! Но вы — «во флажках»! И на каждом номере стоит охотник с ружьем. И если не выстрелит этот, то выстрелит следующий… И если промахнется один, то не промахнется другой!
Она взглянула на него. И осеклась.
— Да… — тихо сказал Кирилл. — И это я тоже… Кажется… Начинаю понимать…
Евгения Корниловна поднялась с кресла, подошла к нему и уткнулась пухлой щекой в его волосы. Легонько, ласково похлопала по плечу.
— Бедный, маленький Кирюша… В последний раз я видела вас… Когда вас привезли из родильного дома! Боже! Когда все это было?! И думала ли я, что мне придется спасать Машенькиного сына… Машеньки! Она ведь чуть не умерла, рожая вас… Уже все сроки прошли, а она все никак не могла разродиться. Лучше бы она тогда умерла! Чем испытать все, что она потом испытала. И с вашим отцом. И со всем этим ужасом… Сколько она только с вами намучилась?! Правда, я только слышала об этом… Мы уже были далеки друг от друга… Так уж жизнь сложилась.
Кирилл осторожно снял ее руку и хотел было подняться с круглого пуфика.
— Я любила… вашу маму, — кивнула головой Евгения Корниловна. — Это мне такой урок! Такая вечная тяжесть… на сердце!
Она жестом попросила его не уходить.
— Я… Я бы не хотел… Чтобы мать вспоминали… Вот так!
— Как? — взглядом спросила она.
— Она не заслужила… Жалости! — уже твердо ответил Кирилл. — Она заслуживает чего угодна… Только не жалости!
— Вы… Гордитесь ею? — несмело спросила она.
— Да! — ответил Кирилл Александрович. Он продолжал стоять посредине комнаты в молчании. Слишком много надо ему было сейчас уяснить.
— Я тоже… горжусь ею… — начала было Евгения Корниловна, вглядываясь в него.
— Значит? Это вы? — медленно, самому себе сказал Корсаков. — Вы?
— Я… — с какой-то детской неуверенностью согласилась Евгения Корниловна.
— Да, да! Я вспомнил ваше лицо! — кивал головой Кирилл. — У мамы было несколько фотографий. С вами… В молодости?
Она попыталась рассмеяться, вернуться к себе, той, молодой, какой он видел ее на старых фото. Но в это время Кирилл Александрович сделал несколько шагов к двери.
— Галя уйдет со мной! Она будет жить дома.
Когда Евгения Корниловна попыталась что-то ответить, возразить, остановить его, он только добавил:
— Пока я сам… Окончательно! Все не решу!
Ей показалось, что в этот момент он стал хоть чем-то похож на свою мать.
«Ну, вылитая Машенька!» — чуть не вырвалось из ее уст. Евгения Корниловна закрыла глаза, чтобы отогнать то лицо. Тот день. Чтобы забыть…
«Спастись»!
13
Такси мчалось по пустынной, вечерней Москве. Время было позднее — ни одного гаишника. Простор шоссе казался полупустым ипподромом — с тем же ревом, страстями, бешенством.
На поворотах визжали тормоза, и Кирилл крепко хватал дочь за руку.
Она пошла за ним беспрекословно… Евгения Корниловна и не вышла из своей комнаты.
Ему сейчас хотелось привезти дочь не домой, не в их квартиру, а куда-то в несуществующее, но его собственное, родное, только его, прибежище…
Кирилл Александрович осторожно посмотрел на сидящую рядом дочь. Она опустила голову, и был виден только ее покорный, наклоненный профиль.
— Почему ты пошла со мной? — осторожно спросил он.
Она подняла на него темнеющие глаза и, не ответив, снова опустила голову.
— Может быть… — он все-таки допытывался. — Может быть? Тебе там…
Галя положила ему на руку свою теплую, детскую ладонь и чуть сжала пальцы.
— Потом! — еле слышно произнесла она. — Это… все потом!
Он вдруг понял, что она жалеет его, беспокоится о нем…
«О нем!»
Кирилл откинулся на спинку. От скорости его голову мотало из стороны в сторону. Он сначала непроизвольно смотрел на темноватое шоссе, освещенное только редкими, полупогашенными фонарями… Потом, незаметно для себя, Корсаков включился в бешеное движение черных машин по блестящему от недавнего дождя, лакированному, то вспыхивающему от фонаря, то упадающему во тьму, летящему навстречу асфальту.
В какой-то момент его душа откликнулась, ожила в этой гонке. В этой вроде бы бессмысленной погоне… Машины мчались с какой-то неимоверной скоростью, пересекая друг другу путь. Словно в полете менялся то один, то другой вожак в стае. Кирилл уже чувствовал себя частью этой гонки… Этого переменчивого, устрашающего, дикого движения… Будто в ночи мчалась стая волков… Их резкие, летящие тени гнались, перегоняли, настигали… И отпадали в пустынной, асфальтовой степи!
Только сейчас Корсаков заметил, как напряженно-счастливо лицо их немолодого, угрюмого шофера. Как царствовала в этой гонке, в этой летящей жизни его суровая душа! Он знал сейчас, что и Галя непроизвольно напряглась… Еще не понимая, что с ней происходит!
С ревом перегруженного мотора, слева, их начала обходить старая «Волга»… Но шофер подался вперед, высунувшись из окна, что-то крикнул тому, опережавшему… И вдруг круто рванул руль, подсекая сворачивающую на поворот машину, проскочил между двумя впереди идущими и вылетел вперед, в одиночестве победителя, в простор свободы, даруемой лидеру…
— Тоже мне! — крякнул их шофер. — Пердун-доброволец! А?!
Шофер захохотал… и подмигнул им!
Для него сейчас уже не существовало ни девушки… Ни солидного пассажира… Сейчас с ним в машине были только его «кровники»… единомышленники… Одноплеменники!
«Как же он забыл? — думал Корсаков. — Ведь каждый раз, когда он возвращался из-за границы, его поражало именно это… Невидимое приглядевшемуся взгляду… Непроизвольное, ошарашивающее в первый момент, буйство… Неистовство любого обычного человека, кто попадался ему, Кириллу, на глаза.
Ведь с ним всегда бывал шок! Он просто не мог спокойно существовать какое-то время в этом перенапряженном поле нашей российской толпы… Среди бегущих пешеходов, сумятицы машин (хотя их гораздо меньше, чем в Европе!)… Каких-то нелепых, ненужных, страстных свистков гаишников… Звона трамваев, путаницы проводов, домов, лезущих друг на друга людей… Все это, в первые часы, казалось каким-то вселенским столпотворением! Каждый человек — словно вулкан! Словно комета! Комета, которая летит то в одну сторону… То резко поворачивается и летит в обратную — на тебя! А какие глаза! Лица! Какая устремленность походки! Припечатывание каждого шага! «Все сметет на своем пути!» А первое ощущение давки в троллейбусе?! Боже, какая энергия, какой темперамент! Какое биополе! Если каждого подключить в энергосеть — небольшая электростанция… А старухи?! Вцепившиеся в рукоятки кресел, в поручни, в оконные переплеты, узловатые, тяжелые, цепкие, напряженные пальцы… Разметавшиеся волосы… Распахнувшиеся платья, пыльники! Расставленные ноги! — «Боже, от таких старух — прикуривать можно!»