«Куда я попал?» И через минуту — спасительная, поражающая мысль: «Да ты сам же — такой! Каждая клетка твоя откликается, напрягается, вздрагивает от этого родного вулкана людского! От этого давящего и стремящегося к какому-то вселенскому взрыву напряжения! Ты словно вернулся от пожилых, тихих, уставших людей в какую-нибудь… Колонию для малолетних преступников… Где все дыбом! Где все возможно! Где все — завтра! И сам вдруг понимаешь, что ты такой же! Разве что, в отличие от большинства, чистишь зубы… и подшиваешь белый воротничок?!
Но все равно ты — такой же… Такой же! Никакая Европа… Никто и ничто не изменит тебя… Потому что ты, как и все вокруг… живешь словно во времена Кромвеля… А над миром двадцатый век. Уже двадцать первый — на носу!
И страшно… и жутко… и сладко! И ничего не поделаешь! Твоя судьба! Твой народ! Твои святыни… Кровь твоя!
И не вырвешься — желай этого или маши на себя рукой! — ты — такой же! И не можешь быть другим! И в душе… в тайне своей — не хочешь быть другим… И не можешь!
Потом это ощущение забывалось, проходило. И ты подчас искренне не понимал тех или иных поступков людских… Да и себя не понимаешь! Как же так могут жить люди? И ты в том числе? А может быть, в тех первых, свежих… открывшихся тебе впечатлениях… И есть отгадка всего?»
Корсаков вздохнул.
Шофер почти с сожалением свернул с шоссе на их улицу.
Подкатил к дому, словно заканчивая забег…
Кирилл Александрович расплатился. Когда последний раз непроизвольно глянул в успокаивающееся лицо шофера, их глаза встретились. «А! Ведь хорошо было?» — хотел сказать ему немолодой, суровый мужик за рулем.
Когда они поднялись к себе, Корсаков пошел в ванную и принял почти холодный душ. Галя включила пылесос и его надрывный, тягучий звук лез в уши, в голову, проникал в подсознание.
— Прекрати! Выключи! — крикнул он ей из ванной.
На мгновение пылесос затих, потом она снова включила его.
«Говори — не говори!» — ругался про себя Кирилл, вытираясь жестким махровым полотенцем, которое перекрахмалили в прачечной.
«Ну, что ж! У каждого своя гонка!.. Как у этого шофера. И не надо даже пытаться понимать — зачем она ему?! Зачем было шоферу сегодня мчаться на дикой скорости… С обычными, никуда не торопящимися пассажирами? Запах воли… Почувствовал? Безнаказанность свою? Что-то ни одного гаишника даже не мелькнуло на всем пути!»
Кирилл Александрович иронизировал над самим собой, над всем светом… Но в душе-то он знал, что никуда ему не деться от еще прячущегося, еще подконтрольного, но уже леденящего душу и одновременно разжигающего его, внезапного азарта. Только, в отличие от нахабинского, его темперамент, его атака будет и подготовленной, и сто раз проверенной! Стрела не вылетит из лука, если не ясна цель… Если она скрыта в тумане. Как это у Гоголя — «струна в тумане?…» Хорошо… Ай, как хорошо!»
Именно этот далекий, летящий звон оживал сейчас в его душе.
Накинув халат, он бодрым шагом вышел из ванной. На ходу чмокнул Галю и почти бегом бросился в кабинет к телефону.
У Карманова подняли трубку сразу, словно у аппарата ждали его звонка.
— Ну, сколько можно… До тебя дозваниваться?! — рокотал в трубку Кирилл, хотя ни разу за эти дни не набирал этот номер. — Звоню, звоню, звоню…
— Ты что такой веселый? — услышал он настороженный голос Андриана. — Что-нибудь… переменилось?
— У меня что ни день — то перемены! — искренне рассмеялся над самим собой Корсаков. — Нужно переброситься…
— Давно пора, — согласился оставшийся невозмутимым Карманов.
— У меня? — полувопрос-полуутверждение.
— Подожди у телефона. Я соединюсь по местному… — в трубке было почти ничего не слышно, но то, что Карманов связывался с дядей, было ясно.
Андриан снова вернулся к разговору.
— Через пятнадцать минут за тобой заедут.
— Но…
— Времени для кейфования уже не осталось. Дядя ждет тебя.
— А ты?
— Я тоже буду.
Корсаков положил трубку.
«Так, — он перевел дыхание. — Выбор, кажется, сделан?! Куда он только приведет?»
За пятнадцать минут надо было одеться. Что-то сказать Гале… Обязательно сказать!
— Галя… — крикнул он в глубину квартиры. — Иди ко мне!
Она стояла за дверью.
— Ты слышала… Наш разговор?
— Нет… — она опустила глаза. — Не весь… Я же убиралась.
Корсаков встал. Повернулся к дочери.
— Галя… Я не знаю! Как с тобой говорить…
Он готов был сорваться, повысить голос, но неожиданно заметил, как поникла его дочь. Словно сами стены их ухоженной, просторной, какой-то самодовольной квартиры — именно самодовольной! — действовали на нее.
— Ну! Пойдем, пойдем ко мне… — он несмело взял ее за плечи. — Поговорим.
— Тебе же ехать надо?
— Да, ладно, ладно…
Он ввел ее в кабинет, увидел разбросанные свои вещи. Ему стало неудобно — он сейчас должен был одеваться при взрослой дочери.
— Я тебя только прошу… — заторопился Кирилл Александрович. — Ты дождись меня… Сегодня! Не ложись спать.
Галя отступила к двери, понимая, что разговора опять не будет.
— Мы обязательно… Мы должны поговорить!
— Почему ты не спрашиваешь… Где мать и Генка?
— Я не хочу! — невольно вырвалось у него. — Потом!
Надо было спешить… Он повернулся к дочери спиной, снял халат, начал одеваться, не глядя на Галю.
Когда он перекинул через плечи подтяжки, Кирилл почувствовал, что она сзади помогает ему пристегивать замочки.
Волна неожиданной нежности охватила его.
— Ничего, Га… Ничего! — сказал он негромко. — Все устроится. Мы с тобой… Еще во всем разберемся!
Галя прижалась щекой к его спине, и он кожей почувствовал, как горит ее лицо.
— Я всегда думала… — тихо сказала она. — Что ты такой сильный… Строгий.
— Строгий? — удивился Корсаков.
— Сильный? — повторила она.
Дочь настаивала на ответе. Он замер.
— Я? — тихо ответил Кирилл. — Я… Может быть, не сильный… Но я — счастливый.
Эти слова вырвались откуда-то из самой его сущности… Непроизвольно, не задумываясь! Кирилл повернулся к дочери и увидел, что ее глаза полны слез.
— Га-Га-Га… — он поцеловал эти слезы и почувствовал, что она вся дрожит, прижимаясь к нему. Не хочет, боится отпускать его.
— Ты… Все понимаешь?! — она дала волю слезам. — Ты все обдумал?
Кирилл Александрович усадил ее на тахту. Он не мог просто уйти сейчас.
Галя отвернулась, вытерла глаза. Секунду сидела, как окаменевшая.
— Да… — неопределенно произнесла она и посмотрела на отца. — Про других — ты все понимаешь.
— А про себя? — попытался улыбнуться Кирилл Александрович, но лицо дочери только помрачнело, постарело, осунулось. — Про себя — я ничего не понимаю? Да? Ты это хотела сказать?
Она кивнула. Дочь давала понять, что это особый, большой разговор.
«Господи, а ведь она похожа… Да, да, похожа на свою мать… Та же неожиданная сухость! Умение уйти от разговора…»
Ему захотелось сломать все это. «В конце концов, он поедет к Карманову завтра!»
«Время для кейфования прошло!» — тут же вспомнились ему слова Андриана…
— Твоя бабка… — начал он, еще не решив, что он хочет сказать, — ты ее помнишь?
— Помню, — еще отчужденно ответила Галя.
— Так вот… Твоя бабка… Моя мать. — Он не мог найти слова. — Она была — другой…
— Я знаю, — спокойно ответила дочь. — Но ведь… и время было другим?
— А ты, значит, подделываешься под время? — спросил Корсаков.
— Но ведь не прикажешь времени подделываться под нас? — она подняла на него серьезные глаза.
— Нет… Ты не понимаешь! — он покачал головой, поднимаясь с тахты. Он знал, что ему нельзя вот так просто уйти. Время — это и ты! И я! И нет абстрактного времени, которому мы должны поклоняться как идолу. Это старый разговор — или бороться, чтобы время стало лучше. Общество. Цивилизация. Весь мир. Или…
— Или совершенствовать себя? — подхватила она его слова. — И тогда общество станет лучше? Я знаю…
Кирилл почувствовал, что он не сказал ничего нового для дочери.
— Ну, уж никак не дело! Подстраиваться под общество — он злился теперь на самого себя. — Это так же глупо, как следовать любой моде. Бежать впереди любой моды! Впереди любого прогресса!
Она махнула рукой и встала. — «Не надо, папа».
Вот, так просто… Дочь ставила его на место.
— Только не говори… Что в жизни все гораздо сложнее! — опередила она его. — Я все это знаю.
— Что ты знаешь? — повысил голос Кирилл Александрович.
— Можно быть рабом системы. Можно быть рабом семьи. Но можно быть и рабом своих… Ну, скажем, убеждений. Раз и навсегда принятых для себя принципов. — Она попыталась улыбкой смягчить удар. — Но все-таки… Рабом! Чтобы не видеть… Что творится вокруг!
Раздался звонок в дверь.
На пороге стоял шофер, молодой румянощекий парень в синей дорогой нейлоновой куртке.
— Извините… Что опоздал!
Он сделал шаг в прихожую, с интересом взглянул на мрачную, растерянную Галю. Поздоровался. Глаза его быстро и с почти детским любопытством оглядывали квартиру.
— Я сейчас… — сказал Кирилл, уходя в кабинет за пиджаком.
— Не торопитесь, — с почти радостной предупредительностью крикнул ему вслед парнишка. — Обратно я вас вмиг домчу. Свою-то контору мне искать не надо!
Всю дорогу шофера не покидало приподнятое, бьющее через край, праздничное настроение.
— Хорошо живете! Классно! Как на картинке в журнале!
— Живем, — буркнул Корсаков.
— Я вчера ордер получил. На двухкомнатную. С тещей. Теперь везде смотрю, как люди живут… Теперь на вас курс буду держать! — улыбался парень и повторил с веселой завистью: — Классно!
— С флота? — спросил Кирилл Александрович.
— Ага, — согласился шофер, по-прежнему сияя. — Андриан Николаевич меня у комфлота увидел. «Как срочную закончишь, ко мне перебирайся», — говорит. Все — так и получилось… И квартира! И все один к одному!
Машина, лихо заложив вираж, встала, как вкопанная, перед высоким гранитным порталом.