вызывал их по телефону тихим, властным, презрительным голосом… И они, как подчиненные, безропотно ахали, пили, хватали девок… Все приятели Андриана были хоть и небольшие, но знаменитости… тренеры, кинорежиссеры, доктора наук… (кто-то даже работал в ЦК! Кто-то пять лет до этого был в Америке спецкором).
Кирилл заметил, что они действительно были покорны этому приблатненному, какому-то самозваному, Андриану… Чем больше тот пил, тем злее и презрительнее становился его взгляд.
Кирилл, уже сам пьяный, раздраженный, «не в своей тарелке», хотел было возмутиться… Но кто-то положил ему руку на плечо… И это бы не остановило Корсакова… Не остановило бы и то, что он один среди чужих… Но он уже понимал, что актриса, с которой он ушел в другую комнату, его, Карманова, женщина. И что все вокруг знают это… Они без него разберутся!
Кирилл тогда выпил стакан водки, отключился… На утро проснулся в незнакомой, запущенной комнате где-то за Абельмановской… Рядом с ним лежала незнакомая девчонка, черненькая, хитренькая… Явился Андриан и увез его пить пиво в «Пльзень»!
Была осень! Пустынно… Ветер трепал оторванную парусину тента, и пиво было холодное, обжигающее горло. Совершенно не помогавшее с похмелья… Карманов сбегал за водкой, разлил в принесенные заспанным официантом стаканы. И понеслось! Все сначала…
Кирилл чувствовал «паралич воли»… Даже освобождение! Словно ему, наконец можно было нестись, бог знает куда… Не оглядываясь ни на что и ни на кого… А вообще-то ему ничего «не желалось»… Он просто чувствовал какое-то отупение!
Андриан был тогда тише, скромнее… Даже застенчивее. Рассказывал что-то детское про тюрьму, где он якобы отсидел два года. Но этому не верилось… Хотя вообще-то все было безразлично. Потом Карманов предложил сейчас же, сию минуту, полететь в Одессу… На какой-то теплоход, где его друг капитаном. «Все свои ребята будут!..»
И снова какие-то полузнаменитые фамилии… Обязательно какие-то романтические истории. Тот — непризнанный сын того-то… Тот болен раком, но никто в Москве об этом не знает… А он по-прежнему спит с девками и бьет морду фрайерам… Третий — гениальный кинорежиссер… А четвертый — правая рука «Самого»!
«Подожди, подожди… Сам увидишь!»
Когда месяца через полтора они с Андрианом все-таки уехали в Одессу, то Корсаков с удивлением понял, что некоторая правда была в кармановских рассказах… Был и капитан роскошного теплохода… Были и «полузнаменитости»… Было и задиристое, чуть скрашенное иронией, первенство Андриана.
И ведь, действительно, это были все небездарные и не так уж молодые люди! У большинства были уже семьи! Дети! Вполне заметное положение?!
Что же это все вместе было?
«Прощание с молодостью? Запоздалое и никогда ранее невозможное для них гусарство?!»
Ночное море… Шампанское… Женщины… «Ночные разговоры о судьбах России! Маленький кураж обреченных? Обреченных (не на смерть!) — на обыденность?!»
«С нами бог, и только поэтому мы русские!» — запомнилась Корсакову нередко повторяемая тогда кармановская фраза. «Почему именно русские? И почему — только с нами бог?» Это было непонятно… Среди них были и армяне, и евреи… И даже дагестанец!
«Если с нами бог, то нам все позволено? Так, что ли?» — спросил он как-то Андриана.
— О чем ты… Что я Сурену дал по морде? — спросил насторожившийся Карманов.
— Хотя бы… И это тоже! — ответил Кирилл, находясь по-прежнему в отупелой, неторопливой задумчивости.
— Прогони Вальку… Часам к трем! Я зайду. Поговорим, — ответил Андриан тоном приказа. — Давно пора…
Корсаков ушел в тот вечер к себе один. Долго смотрел в ванной на свое помятое, постаревшее… «Подешевевшее» лицо!
— Зачем я здесь? — спросил он сам себя, вглядываясь в зеркало. — Ведь — «зачем-то?!»
Когда пришел Андриан и начал, запинаясь, говорить, чтобы Кирилл не беспокоился насчет просроченного отпуска… Что Коля поговорит с его начальством и это будет даже лучше… Все поймут, с кем он водит дружбу… Корсаков, пропуская все его речи мимо ушей, внимательно смотрел на него.
Он неожиданно поразился, как же некрасив… его странный товарищ?! Какое-то квадратное, деформированное лицо… Приплюснутый нос, тонкие губы.
— Сними! Пожалуйста, очки… — неожиданно попросил он Андриана. Тот, споткнувшись на полуслове, нехотя, насторожившись, подчинился.
Когда Кирилл увидел его маленькие, иссиня-стальные, прищуренные от непривычного света глаза, то его поразила… Их растерянная беззащитность!
«Почти мольба о снисхождении. Даже детскость…»
— Ну?! Налюбовался? — резко, даже зло, спросил Карманов. — Снова надел свои заграничные, пижонские «окуляры». — Не нравишься ты мне что-то последнее время?!
Его тон был снова задирист.
— Это не входит в мою задачу — нравиться тебе! — спокойно ответил Корсаков и откинулся на подушку. Ему стало неожиданно легко, покойно… Так бывало в детстве, когда непонятное и пугающее само собой разрешалось, уходило в прошлое.
— К тебе… Что? Плохо относятся? — с нарастающим раздражением спросил Андриан. Вынул из кармана большой перочинный нож, который носил на длинной серебряной цепи.
— При чем тут это? — ответил, улыбнувшись, Кирилл.
— А чего ты… Разулыбался? — уже откровенно злился Карманов. — Ты что думаешь — никто не видит? Как ты на всех нас смотришь?
— Как?
— Как сын миллионера — на уличную голытьбу? Что ты про себя понимаешь? А? Ну, скажи? — почти требовал Андриан. — Ты… Не жалей меня! «Снизойди!» Или думаешь… Что если платишь мне… В своей конторе! Какие-то гроши? То можешь…
— Перестань! — тихо сказал Корсаков и повернулся к нему. — Или это… Очень жестокие игры взрослых мальчишек? Или хуже…
— Что? Хуже? — насторожился Карманов.
— Самообман! — так же тихо и спокойно ответил Корсаков. — О чем вы все время твердите?
— Не вы, а мы… — подчеркнул Андриан.
— Пусть! Мы… — не сразу, но согласился Кирилл.
А ведь, действительно, и он тоже горячился в этих спорах. Что-то доказывал, что-то и его брало за душу…
— Мы здесь… На этом пароходе… Среди всего этого бедлама… Пытаемся изобразить какую-то касту. Кружок! Декабристов, что ли?! Нас якобы связывают узы великой мужской дружбы?! Ради нее мы якобы готовы умереть… А что на самом деле?! Полупьяный мальчишник?! С девками! Причем тут «Россия»?! Какая «Россия»!
— У нас… Хоть это есть! Есть люди, которым я верю… До конца! Которые не продадут! Мало тебе?
— Продадут! — неожиданно печально сказал Корсаков. — И ты — это сам знаешь!
Андриан не ответил. Только тяжелее стало его дыхание.
— «Коза ностра» в переводе значит «наш?»
— Знаю! — огрызнулся Карманов.
— Какая-то пародия… На «коза ностру»? Только вместо пули — оплеуха Сурену. — Кирилл замолчал. — Наверно, тебе надо было родиться в другое время.
— Не говори пошлостей!
— Извини! Действительно — трюизм, пошлость… Все-таки ты чего-то добился. «Товарищество»… И даже какой-то устав есть?! «Быть настоящим мужчиной! Хлебать водку стаканами! И иметь железные кулаки!» Только не понимаю…
— Чего?
— Зачем я-то… Тебе понадобился?
Корсаков посмотрел на него. Понял. И замолк.
Он вдруг ясно ощутил, что его маленькая каюта — с полированным деревом, уютным светом, — что она движется. Несется… Парит в безбрежности ночи… Воды, звезд… Словно она где-то на другой, обратной половине земли. Где нет солнца и света… Где все условно и все против человека! Так же, как в конечном смысле против человека было и их пребывание здесь. Их пьянки, крики, женщины… Сгоревший порох… человечьей молодости. И даже их… Двоих! Этот разговор…
И только темное, теплое, шумно-струящееся движение воды, окатывающее корпус судна, идущего в ночи с хорошей скоростью, было сейчас добротным. Живым! И напоминающим о жизни!
Сейчас Кирилл знал, что Андриан понял все это. Что почувствовал все это сам…
— Все равно! Все равно…
Андриан ударил себя кулаком по колену. Лицо его исказилось злой обидой.
— Все равно! Я их сделаю людьми! Белоручки… «Фрайеры»… Маменькины сынки! Они бы посмотрели, как люди корчатся… Как всю жизнь за колючей проволокой! Шесть в ряду… Автоматы новенькие… Сверкают на солнце! Нары в три этажа. Паханы-уголовники — выше бога и начальства… Все покупается — все продается!
Кирилл видел, как напряжен… Как бессилен сейчас Карманов. Как жалки его мускулы, массивные кулаки, литые плечи, обтянутые джинсовой фирменной майкой… Он вызывал у него брезгливую жалость, безотчетное презрение.
— Я уже слышал… Это! — неожиданно резко, почти окриком, прозвучал голос Корсакова. — И видел…
— Когда?
— В детстве! Давно…
— Ну… Тогда все… Было другое… — попытался сопротивляться Карманов. — Это же… Наверно, детский приемник?
— Тогда было — не до детских приемников! — Кирилл отвернулся. — Тогда все были вместе…
Карманов замолчал. Понял. Поверил.
— Ничего мы с тобой не понимаем! — наконец смог выговорить Корсаков. — Выдержал? Вышел? Благодари бога… И, если можешь, — забудь! Забудь!!!
Корсаков не мог найти себе места. Повернулся на один бок, на другой… Вытянулся во весь рост на кровати. Глаза уперлись в низкий, покрытый крашеным линкрустом потолок. Замолк…
— Я чувствовал… — Лицо Андриана, перекошенное улыбкой, стало еще некрасивей: — Свой ты мне… В чем-то? А в чем — не знал!
Он хотел еще что-то сказать.
— Давай «пятерик»? А?! — он растопырил свою могучую руку. У него были неожиданно красивые, длинные пальцы…
— Утром я сойду… В Ялте! — сказал, не оборачиваясь, Кирилл. Андриан должен был понять это и уйти. Но он не уходил.
— Нарвешься… Ты у меня… Когда-нибудь! — услышал Корсаков его спокойный, многообещающий голос.
Он не ответил.
— Ты спрашивал: «Зачем ты мне?» — Хорошо, скажу: Ты единственный кому из всей этой кодлы я верю. До конца…
— Лучше — не верь, — не оборачиваясь, ответил Кирилл.
— Жалко мне тебя…
Повисла пауза.
Корсаков лежал с открытыми глазами и не знал, как избавиться от Карманова.