Он развел руками и захохотал, благодушный и недоверчивый.
— Не беспокойся! Найдут, — коротко и жестко сказал он и отодвинул тарелку. Короткий, обидный блеск мелькнул в его взгляде, мол, не смотри мне в тарелку. «Я — другой… Другой! Сытый. И не вздумай напоминать мне о прежних местах в иерархии молодости. Если умный, поймешь…»
— А я и не беспокоюсь. Найдут, конечно! — Кирилл Александрович ел вяло, аккуратно, по привычке старательно пережевывая. Он почувствовал, что Тимошин слишком пристально наблюдает за всеми его действиями.
— Слова не сказал… А прямо в глаза бросается, как ты изменился.
Кирилл Александрович поднял на него взгляд…
— Смотри, сколько баб в зале! Да еще каких баб… А ты даже шеей не крутишь, — чуть смущенно, а от этого неприятно-откровенно усмехнулся Тимошин.
Корсаков оглянулся и через двери увидел в синевато-темном облаке дыма небольшой, плотно набитый зал… Одно, другое женское лицо… Чьи-то хорошо причесанные черные волосы и удивительные… глаза…
Они были привычно, издавна знакомые…
— Ну, вот… так-то лучше. Замер аж! Прямо — в стойку! — с облегчением засмеялся Тимошин.
— Соседка… — машинально ответил Кирилл. Удивился: «Неужели можно быть такой? Навсегда молодой?»
Она же была старше его… Конечно! Кирилл был еще совсем мальчишка, лет пятнадцати, а она уже тогда была яркая, молодая, независимая женщина. Иногда он видел ее с как-то по-особому спортивными, длинноногими, из другой, беззаботно-знаменитой, жизни парнями. То ли спортсменами, то ли мотогонщиками… А может, летчиками? Но старше, старше его! Самостоятельнее, сильнее! Независимее.
Она потом мелькала на Московском фестивале, пела по телевидению. Фамилия у нее была, кажется, армянской. Может быть, по мужу? Нет, скорее это была ее девичья фамилия.
Женщина тоже смотрела на него, очевидно, привлеченная его растерянно-живым взглядом.
Она была, судя по всему, неудавшаяся певица. Взрослое Кириллово знание подсказывало ему, что она несчастлива и в обычной жизни. Сейчас он уже видел, что она, конечно, и постарела, и хоть одета с прежней претензией, но, как раньше говорили, красота ей была не по средствам. Лысеющий, худой, гораздо моложе ее мужчина сидел вполоборота, почти затылком к Кириллу. Было почему-то ясно, что он неудачник, раздражен, слабохарактерен и капризен. Что она не то что любит, но привыкла к нему. За неимением лучшего тащит его судьбу и даже боится потерять…
«Что это я нафантазировал?» — смешавшийся Корсаков понял, что Сергей Венедиктович уже давно наблюдает за ним.
— О-о… — сложив смешно губки, протянул Тимошин. — Да ты еще… Ого-го-го!.. Может быть, там у тебя?.. По секс-вопросам… Неувязочки были? Может, поэтому твои дела и затерялись?
Кириллу были неприятны и его смех, и шутки, и то, что Тимошин понял, что сейчас с ним произошло.
— А что, собственно говоря… — задал он сам себе вопрос. И так же молча и безжалостно ответил: «Это же — первая твоя мальчишеская любовь! Любовь мальчика к взрослой женщине…»
— Я же с Мариной был там! Все эти годы.
— Нашел оправдание! Да при их порнопромышленности никакая жена не сможет остановить. Особенно тебя!
И снова, поковыряв в тарелке, Тимошин неожиданно уважительно и с чуть заметным удивлением закончил:
— Кроме Марины.
И, быстро отведя глаза, спросил:
— Как она? Постарела, конечно?
«Зачем ему так нужно знать, что Марина постарела?» — подумал Кирилл.
— Ну… нельзя же быть вечно такой… Русалкой? — защищался Серега. — Забыл? Что я был влюблен в нее?
— Не помню, — сухо, отрезая этот разговор, ответил Кирилл.
— Что не помнишь? Постарела ли твоя жена? — попытался снова свести все на шутку Тимошин.
Кирилл Александрович поднял на него глаза, и Сергей, вздохнув, почти с завистью сказал:
— А у тебя еще чертики в глазах бегают! — и добавил с каким-то давним уважением: — Порода!
— Говорят… Давить нас надо?! — то ли серьезно, то ли приглашая посмеяться, сказал Корсаков. — Я вот и спрашиваю себя… А стоим ли мы ненависти, зависти? О любви я уже не говорю.
Когда он поднял глаза, то увидел, что лицо Тимошина, оказывается, было ему незнакомо. В нем были неизвестные ему запасы жесткости, тяжко настороженной задумчивости.
Мгновение они смотрели друг на друга, узнавая заново.
— А кто же тебе… Такие мысли внушает? — спросил, наконец, Тимошин. — А я — не верил…
Кирилл Александрович не успел понять, кому и чему не верил Сергей Венедиктович.
— Ну, в диссиденты… Ты меня раньше времени не записывай! — услышал он свой уклончивый ответ.
— А я все думал, чего это Корсаков меня «на ковер» к себе тащит? — будто издалека приглядывался к нему Тимошин. — Отчет за все годы, что там был… Решил потребовать?
Хотя он произнес эти слова и гаерски, несерьезно, напоминая о дистанции, Корсакову все же показалось, что не так уж спокойно у Сереги на душе.
— Мои отчеты ты наверняка знаешь… — развел руками Кирилл, не отступая от едва наметившегося противоборства. — Вроде и я могу? А?
Сергей сидел нахохлившийся, мял губы, проигрывал в голове варианты.
— Нелегко, нелегко… — неожиданно, быстро, по делу проговорил Тимошин.
— Что… Нелегко? — даже подался Кирилл.
— Все — нелегко! — Видишь… даже место для тебя найти — и то нелегко.
— А я вроде не просил? — насторожился Корсаков.
— Не ерунди! — не обидно махнул на него рукой Сергей. — Не будь у тебя серье-е-езных сложностей, ты бы мне просто так не позвонил!
Он подался вперед.
— Марина… так решила?
Кирилл Александрович неопределенно пожал плечами.
— Дети-то уже взрослые? У тебя же дочь невеста? Слышал я! Слышал…
Кирилл понял, что Сергей слышал больше, чем то, что Галя повзрослела.
— А я думал… Ты меня — к себе в отдел? Хотя бы предложишь… — с гусарской лихостью, неожиданной даже для самого себя, сказал Корсаков.
Тимошин замер. Лицо его стало по-детски конфузливо-радостным.
— Ну! Ты даешь! — искренно, во всю мочь, почти естественно засмеялся Серега.
У Кирилла Александровича защемило в груди от жалости к этому тяжелому, чуть нелепому, умному человеку. Он понял, что Серега Тимошин давно несчастлив. Беспокойно, одиноко несчастлив. И если бы Кирилл спросил себя, как он это понял, то, наверно, душа подсказала бы ему: «Сергей разучился смеяться!» Давно не делал этого… И сейчас, нужный, защитный, спасительный смех был для него нелегкой, нерадостной работой.
— Кончай! Прекрати… — строго и жалея его приказал Кирилл. — Раньше для тебя в этом не было бы ничего смешного.
— Ты эти разговорчики не слушай, — наклонился к нему Тимошин. — Русскому человеку только дай затаить зло. Ох, сколько их… В этом зале хотя бы… Вон стоит, смотри! Ждет. Поклонюсь ли я ему?
Кирилл Александрович понял, что эти слова относились к соседу его знакомой, его «феи детства».
Там… Кирилл видел такие лица множество раз, но ему казалось, что у нас их нет. Почти — нет! Нет такого класса или прослойки, или чего там еще — угодников, альфонсов, не обязательно постельных, но и политических, карьерных… Он знал даже их рукопожатия, потные холодные руки. Да, даже липкие!
— Кто это? — Кирилл не смог побороть кольнувшего его интереса.
— Пи-ишет… — протянул Серега. — Мы как-то с ним в опере случайно рядом сидели. Так он из меня душу вынул… Ох, и паршивец!
Корсакову показалось, что в интонации Тимошина прозвучало презрительное, но восхищение.
— Жигач! Фамилия такая…
Он сказал это так, будто эта была не фамилия, а подвид насекомого.
— Ну, поклонись же ты, в конце концов? — вдруг разозлился Кирилл и встал. — Я сейчас… на минутку.
Он, не оглядываясь, быстро прошел в фойе. На стенде вешали новые афиши. Имена певцов были ему малознакомые.
Ему захотелось позвонить домой, хотя само по себе это было нелепо. Длинные гудки в пустой, темной квартире…
Когда он вернулся из туалета и причесывался перед большим зеркалом, оттягивая возвращение в зал, ему показалось, что знакомый женский силуэт проплыл в глубине зеркала.
Кирилл безотчетно напрягся.
— Извините…
Он оглянулся. Она стояла перед ним, и вблизи оказалось, что у нее не яркие, а темные, темные с желтыми стрелами, что ли, глаза. «Рысьи», — невольно подумал Кирилл.
— Спасибо вам… — начала она чуть хрипловатым голосом с едва уловимым южным выговором. Кирилл осторожно поклонился, как бы приглашая объяснить, за что она благодарна.
— Что вы вышли… Севе надо с ним поговорить, — быстрее и тише продолжила она. — Лина меня зовут.
— Кирилл, — он снова чуть наклонил голову.
— Мы с вами вместе не выступали?.. — она потерялась уже в середине вопроса.
— Я не артист.
Кирилл давал понять, что он знает, кто она такая, и это чуть приободрило ее.
— Да, Москва в общем-то небольшой город. Оказывается, что все друг друга знают.
У нее была очень домашняя, именно по-восточному домашняя, скрытая улыбка.
— Им очень надо было поговорить!
— Мне не спешить? — спросил он.
— Меня Лина зовут, — чуть настойчивее повторила она.
— Вы уверены, что Тимошин сможет что-нибудь сделать для вашего…
— Друга, — подсказала она, на мгновение отведя глаза.
— Для вашего друга?
— Если захочет, — Лина подняла лицо, и Кирилл вдруг снова поразился его красоте. Ему показалось, что она умеет, когда ей это нужно, казаться и моложе, и счастливее.
— Ему нужна поддержка. Разрешение… Именно сейчас! Очень нужна.
Она говорила эти, неожиданные для него, постороннего, искренние слова с открытостью и правотой человека, который обращается к другому человеку, такому же доброму, умному, сострадательному.
— Я могу чем-нибудь помочь?
Кирилл снова чуть поклонился, как бы принимая ее тон.
— Боялась попросить вас. Не знаю, на что я надеюсь… — Она снова потупилась, и Корсаков понял, что она гораздо умнее и жестче, и не слишком скрывает это.
— Так что же я должен сделать?