— И ты тоже… «Мелкая собака»?! — не выдержал, сорвался на крик старый Корсаков. — Как ты мог связаться… С такими людьми?! Ты брал какие-нибудь деньги? Вещи! Сигареты?
— Зарплату… я брал! — тоже крикнул Генка. — За то, что на горбу ящики таскал!
— Тебе, что? Не хватало?
— Значит — не хватало! Много… у матери допросишься?!
— Мог бы у меня… Попросить!
Генка только махнул рукой и отвернулся. Старик слышал, что он тихо плачет.
— Чего теперь говорить! — услышал он только еле разборчивые слова внука.
— Не надо… Гена! — старик осторожно положил руку на его голое плечо. — Этим не поможешь. Не решишь!
Когда Галя утром, часам к девяти, вышла в кухню, ее уже ждал одетый в драповое пальто, с тростью в руках Александр Кириллович. Он сидел у стола, сосредоточенный, хмурый.
— Как «почивали»? — без интереса спросил он.
— Спасибо, — ответила внучка, еще чувствуя утренний озноб после вчерашнего.
— Завтракай. Не торопись. Я подожду.
Февронья Савватеевна уже ставила перед ней кофе, оладьи, сметану, рыбу…
Галя подняла на деда глаза.
— Можно я закурю? — неожиданно спросила внучка.
— Натощак? — удивился старик. И тут же, улыбнувшись, лихим, кавалергардским жестом щелкнул перед ней старинным серебряным портсигаром. На крышке сиял портрет дамы в голубом на чуть потускневшей эмали.
— И я с «вами»? Если разрешите, конечно.
Февронья Савватеевна, не находя слов от возмущения, всплеснула руками.
— Вам? Курить?
— Ничего, мадам! Курил! Почти пятьдесят пять лет! И как видите — здоров и бодр!
Галя видела, что дед ищет ее поддержки! Ее уверенности?! Она осторожно прижалась губами к его руке.
— Дед! А почему ты всегда был такой… Закрытый?
Он молчал.
— Ну, гордый… Отодвигающий от себя?
Галя произнесла эти слова шепотом и сама удивилась этому. Но она знала, что именно этого разговора — шепотом, дыхание в дыхание — хотелось деду сейчас.
Хотелось ему, очень старому, одной ногой стоящему в могиле… И ей самой!
— Нет! Не гордый… — приняв ее интонацию, тихо начал старик. — А! Слова такого — не помню. Не одинокий! Может быть… Ушедший в себя? А?
— Не делящийся — ни с кем… Ничем! — пыталась подсказать Галя.
— Другое! — покачал головой старик. — Пойми… Когда у человека есть одна задача… Трудная, большая. На всю жизнь… У него нет времени. Даже простого желания нет… Делиться, общаться. Спорить!
— А у тебя… Есть такая задача? — тихо спросила она.
— Есть! Была… — задумчиво ответил Александр Кириллович.
— И ты — решил ее?
Он пристальным, долгим, немигающим взглядом посмотрел на нее. Потом ответил решительно:
— Да! Кажется — да…
Гале показалось, что она не умом, а каким-то женским, даже уже материнским чувством поняла, в чем была она… Эта большая на всю его долгую жизнь — задача.
— Как ты живешь? — неожиданно нежно спросил Александр Кириллович.
Галя не смогла ответить.
— Где? Здесь?
— Нет! У твоего мужа? У него! — Александр Кириллович поднялся.
— Потом! Расскажу как-нибудь…
Галя налила себе стакан чая. Села за кухонный стол. Закрыла лицо руками. Ей вдруг так захотелось побыть одной!
20
Олега Павловича разбудил женский крик на улице. То ли визг молодой веселящейся бабы, то ли просто пьяная песня…
Было начало седьмого. Гали рядом, как он уже привык — уткнувшей лицо в подушку, тихо посапывающей, — не было.
Кто-то прошел в туалет по длинному коридору. Наверно, у Евгении Корниловны тоже бессонница. Не все, но кое-что из вчерашнего он рассказал ей вечером.
«Встать? Пойти на кухню… Выпить с теткой утреннего кофе?»
Олег Павлович знал, как она была бы благодарна ему за этот утренний, вдвоем, разговор.
Но встать не было сил. Словно онемели руки-ноги. Не сгибалась поясница, окаменел позвоночник.
Он рывком сел на кровати — Гали не было…
Накинув халат, длинный, шелковый, холодящий, побрел в кухню.
Тетка, конечно, ждала его… Вода уже закипала в кофейнике. Молча расставлялись вазочки с джемом, шоколадом. Еще что-то мгновенно доставалось из холодильника.
— Я только кофе! — зевнув и потирая руками лицо, сказал Олег.
— Покрепче?
— Как всегда! — он улыбнулся и потянулся, чтобы поцеловать Евгению Корниловну в теплую, пухлую, розовую щечку.
«Это тоже была ей награда. Может быть, самая высшая!»
День обещал быть жарким. Уже сейчас можно открыть окна, но ветер смел бы все со стола.
Они пили кофе, сидя друг против друга. Молчали.
«Где еще найдешь такую тетку? Чтобы с утра! Все зная. И ни одного вопроса? Ни одного совета!» — благодарно думал Нахабин.
Хотя все в душе было неспокойно, какая-то извечная, семижильная прародительская сила оптимизма… Сила самой жизни дышала в нем. И сейчас, и всегда! Именно в такие, нелегкие минуты…
— «Однова живем? А?» Так, что ли? Тетя Женя?
Она не ответила ему. Только улыбнулась. Хотела успокоить себя, но это ей — не удавалось…
— Я звонила… Туда! — тихо сказала она. — Лина уже благополучно добралась… Отец очень рад! О! Айзик вообще сентиментальная натура!
— А… Причем тут Айзик? — махнул рукой Олег Павлович, — при чем тут Лина?
— Она — моя дочь!
Нахабин задумался. Лицо его стало смешно-серьезным. Так или бывают смешными очень заспанные и от этого преувеличенно-сосредоточенные лица.
— Хоть с этим… Будет легче! Она наконец — там! — сказал он про себя. — А что ее… муж? Жигач? Ты звонила ему?
— Никто не подходит. Болтается, наверно, где-нибудь! Освободился! — недобро ответила Евгения Корниловна. — Ему же так и не дали визы!
— И не дадут! — зло и коротко закончил тему Нахабин.
— И ты… Не мог помочь?
— Значит — не мог!
— Это что? — она замерла… — Уже… Манаковские дела?
Олег Павлович выпрямился.
— А вы бы… Евгения Корниловна! Могли бы заменить добрый отдел в нашем ведомстве? Например, «Отдел ненаучно-исследовательской информации!»
Увидев, что старуха готова обидеться, рассмеялся и обнял ее.
— Тебе просто доставляет удовольствие — злить меня! — сказала она сквозь счастливые слезы. — Такое удовольствие!.. Могут позволить себе только с очень близкими людьми!
Мир был восстановлен!
— Только не забывай, что я воспитала тебя. Даже юридически — ты мой сын. И сын покойного…
— Знаю, знаю. Помню! Все будет исполнено. Как прикажете! — гаерничал Олег. — Счастье моего усыновления до сих пор недооценено мной — до конца!
Он закурил.
Откинул кремовую занавесь на окне. Бессмысленно долго смотрел на оживленную улицу Горького… На проехавшую, без струй воды, поливальную машину… На одного-двух старичков с маленькими собачками в попонках, которые прогуливались привычно рано…
— Тебе всегда хотелось… Чтобы я называл тебя мамой, — неожиданно, издалека, начал Олег. — Скажи… А что все-таки было… С моими родителями? На самом деле?
— Они умерли, — коротко и нехотя ответила Евгения Корниловна.
— В один день? — Он зачем-то повторил классическое: — «Они были счастливы и умерли в один день…»
— Нет! — спокойно ответила Евгения Корниловна. — Они не были счастливы. И умерли через какое-то время. Один после другого.
Она снова осмотрела стол. Синий старинный кофейный прибор, серебро на столе, белизна сложенных салфеток… Выпрямилась.
— Расскажи мне о матери. О молодой! — тихо попросил Олег. — Хоть немного!
— Это… Совершенно излишне.
Ее поза оставалась прежней. Сейчас тетка была прямой, подтянутой, словно окаменевшей.
— Я же — прошу! — Закашлялся от первой сигареты Нахабин. Он кашлял долго, отплевываясь в платок. Евгения Корниловна смотрела на него с брезгливым состраданием.
— Ну! — повторил он, придя в себя.
— Нет.
— Я не видел в доме ни одной ее фотографии. В молодости! Даже там, где вы были сняты вместе, она вырезана. Так аккуратненько! Маникюрными ножничками!
Они посмотрели друг на друга.
— Меня жизнь заставила!
— А это — тоже!
— Ты не знаешь, какая была жизнь! — почти выкрикнула каким-то задушенным криком Евгения Корниловна. — Когда каждый был готов вцепиться в глотку друг друга! — Лишь бы выжить! Как в болоте. Наступи на другого! Но только выкарабкайся сам! На берег!
— На этот берег? — Нахабин широко жестом обвел рукой кухню, квартиру, центр города за окнами. — Да! Этот берег в наши дни… — он усмехнулся, — «стоит обедни»!
— И это говоришь ты?! «Партийный деятель»?! Таким я тебя воспитывала?! Разве все это… Главное?! Эти тряпки, побрякушки? Деревяшки?
— Не забудь! Камушки?!
Евгения Корниловна поджала губы. И вдруг повалилась на стол, расплескивая кофе из упавшей чашки… Сморщилась и сдвинулась скатерть… Перевернулся столовый прибор… Что-то еще упало и звякало по полу.
— Будь они прокляты! «Эти камушки»! — расслышал Олег сквозь ее рыдания.
Он подал тетке стакан минеральной воды. Она взяла его и посмотрела на Олега жалкими, собачьими розовыми глазами.
— Откуда у Айзика появились те… Первые камни? — прямо, почти грубо, спросил Нахабин. — Самые ценные?
— От нее…
— От кого — «от нее»?
Евгения Корниловна не ответила, только махнула рукой…
— От моей матери?
Она затряслась в мелком, презрительном, старушечьем смехе. Все ее бессильное, старческое тело колыхалось и ходило ходуном.
— Не скажу! — вдруг решившись, замотала головой старуха. — Никогда! Никому! И в последней исповеди не признаюсь! Ее нет в живых… А другие ничего не знали!
От слабого движения притихшего ветра тронулась, скрипнув, дверь. Кто-то вошел в квартиру.
На пороге стояла Галя в плаще. Она молчала. Потом одной рукой лениво поправила по-детски лезущие в глаза волосы.
— Олег! Это были бабушкины… Те камни! Баба Маша отдала их тете Жене на сохранение. Она думала, что их отберут при обыске.
— И отобрали бы! Отобрали бы! — закричала Евгения Корниловна.