его-всего… Уж кто-кто как не я вас знаю! И вы — меня! Ежели — по совести? В последнем, может, разговоре? Иван Дмитриевич! Я ведь отца не знал… Вы мне его заменили! Я, может… Именно этого слова «сынок» всю жизнь от вас ждал! Хоть и не принято здесь! Не положено! Не те отношения! Но ведь — по душе-то? Это — так?! Себе-то вы не сможете…
Олег замолчал, потому что с какого-то момента почувствовал, что Логинов уже не слышит его слов.
Не доходят они до него.
— Болтовня! Все болтовня! — спокойно сказал Иван Дмитриевич и встал. — Смогу!
На вопросительный, испуганный, какой-то собачий взгляд Нахабина объяснил почти спокойно:
— Смог… Уже! Неужели думаешь, что без моего согласия Манаков с племянником на тебя всех собак спустил? Месяцами… По твоему следу могли идти?
— Месяцами?! — машинально, оторопело переспросил Нахабин.
— А как… Ты думал? Разве за два-три дня… Такое вскрыть? Да еще так, во всех подробностях! Прямо хоть к прокурору подшитое дело неси!
— «Без вас…» — повторял и повторял Олег Павлович… — «Без Вашего…» Ничего бы не было?! Хоть они тут бы на стену бросались…
— Вот именно… На стену!
Логинов встал у угла нахабинского стола. Засунул руки в карманы. Раскачивался на каблуках, готовясь к последней части разговора. И тогда Олег Павлович Нахабин не сдержался.
— Значит, все-таки старик Корсаков?! — затравленно глядя на вчерашнего покровителя, благодетеля, зло спросил Нахабин.
— «Старик»?
Логинов теперь даже не смотрел в его сторону.
Только все более явственная бледность покрывала его лоб, щеки, узкие губы…
Даже его очки казались Нахабину теперь какими-то матово-мертвыми…
— А ты знаешь… Сколько мне лет? — неожиданно, после молчания, спросил Логинов. Он внимательно разглядывал носки своих черных, блестящих башмаков.
И сам же ответил: — На следующий год — семьдесят три! У меня уж мало времени! И на свои-то… Заботы осталось!
Добавил почти шутливо: — Как говорится — «с гулькин нос»! Так же стремительно, неожиданно, как появился, он вышел из кабинета.
Перед глазами Ивана Дмитриевича мелькнула какая-то знакомая фигура в нахабинском предбаннике, распахнувшая перед ним дверь…
Потом долгий, неправдоподобно-долгий, как ему показалось, коридор…
Неожиданно он остановился, увидел, что такой знакомый коридор, оказывается, на повороте упирается в уступчик, кончающийся окном.
Там стояли два простых, аккуратно поставленных (как в казарме, почему-то мелькнуло у него)… Два простых, крепких стула.
Иван Дмитриевич, зачем-то оглянувшись, подошел и выглянул в высокое окно, за которым были видны только верхушки деревьев старого бульвара.
Неожиданно перед самыми его глазами, ударяясь и ударяясь в теплое, чистое, солнечное стекло, начала биться небольшая птичка…
Она вспархивала и махала мелко-мелко крыльями… Стучала желтым клювом в стекло… Словно стараясь попасть в лицо Ивана Дмитриевича.
«Ударить! Клюнуть… Прорваться к нему?..»
Логинов инстинктивно сделал шаг от окна, а птица все билась и билась в широкое, старинное, добротное непробиваемое стекло. Он отвернулся. Замер…
«Неужели и впрямь… так сильна власть этих вещей?! Драгоценностей?! Золота? «Антиквариата»?! «Произведений ювелирного искусства»?!
Ведь это же — «побрякушки»! И именно они? Стали сегодня, сейчас… В годы его старости… Смыслом и целью жизни тысяч и тысяч! Сильных, умных, хитрых… А иногда и безжалостных людей?!
Они скупают, рвут, торгуются… Вырывают, спекулируют чем попало! И видят высший смысл — «во всем этом»?! Что, как казалось ему, Логинову, давно ушло?!
Все дело — в золоте?! В самом древнем? В самом простом!
«В злате»?!
Логинов почувствовал, что говорит вслух…
«А как же тогда… Он? Он-то, Ванька Логинов, держал все эти побрякушки, перебирая стол брата. Но ведь не польстился! Брезговал ими даже! А теперь — за них продается все! Погоны, звания, посты… Целые районы… Да что там районы! Если те, в бесконечных генеральских звездах, сами хватают, тащат, выторговывают, чтобы закрыть глаза на все! На счета в швейцарских банках, на вывоз валюты, на национальные достояния… Аж до Алмазного фонда добрались! Куда тогда — дальше? Когда всему — на их черном рынке! — есть твердая цена. Даже партийному билету! С Ленинским профилем красная книжка — что она для них?! Когда какая-нибудь мразь в форменной фуражке берет десяток тысяч в валюте, чтобы выпустить любого преступника за кордон — сам и отправит, и в самолет посадит…»
Иван Дмитриевич зачем-то полез в карман, но там, кроме связки ключей, ничего не было. Он постучал ключом по окну, словно играл с птицей.
Потом ударил сильнее… И птица вдруг соскользнула с подоконника… Упала, исчезла… растворилась, то ли в городе, то ли в его сознании. Он сел на один из стульев с прямой спинкой. На тот, что ближе к окну… Он еще чего-то ждал! Чего? Он не мог бы сказать точно.
— Иван Дмитриевич!
Крупная женщина в черном сарафане, в пышной идеально-белой кофточке (делопроизводитель какого-то отдела?) стояла над ним.
— Вам… Нехорошо?
— Почему? — вздрогнул он.
Она странно посмотрела на него.
— Что? Что-нибудь… Случилось? — резче спросил Логинов.
Она оглянулась, оживилась.
Вдали коридора кто-то быстро переходил из одной комнаты в другую. Кто-то пробежал к лифту…
— Вы только не волнуйтесь! — То ли от волнения, то ли от страха зашептала ему эта крупная женщина. — Дело в том… Что товарищ Нахабин… Олег Павлович! Скончался.
Она замерла, не поняв, почему это известие не произвело должного впечатления на Логинова.
И добавила, приблизившись к Ивану Дмитриевичу:
— Застрелился! Прямо у себя в кабинете… Вы представляете?!
«Не мог где-нибудь… На даче! Опоганил стены…» — только и мелькнуло в голове Логинова.
23
Он не помнил, когда в последний раз приезжал обедать домой…
— Ты что? Забыл что-нибудь? — испугалась баба Шура, открыв дверь. — То дома не ночуешь — по бабам таскаешься! То вламываешься, как Соловей-разбойник…
По столетней привычке хозяйки она уже повязывала фартук и двигалась в сторону кухни, хотя все еще не верила, что «Дмитриевич» приехал не на секунду, не по делам.
— Обед-то есть? — хмуро спросил Логинов.
— Поели уж все! Разбежались…
— Ну, так что? Нечего есть?! — вскипел Логинов.
Баба Шура уже гремела на кухне. Хлопала крышкой духовки, звенели тарелки.
Иван Дмитриевич не спеша разделся, аккуратно поставил ботинки под вешалкой. Раза два поправил шапку, которая вот-вот готова была свалиться с высокой, кованой полки.
«Да! Не вышел росточком… Иванушка!»
Снял пиджак, тоже оставил в прихожей… Прошел к себе в кабинет.
Комната была огромная, с эркером. Полупустая, холодная комната… Хотя были здесь и солидные шкафы с книгами. И место для старинного, вместительного кресла с подставкой для чтения.
«Где его жена выкопала? — Для инвалида, наверное, какого-нибудь!»
Все равно все было как-то случайно в его комнате!
…Пустой, с письменным прибором и старинным бюваром, стол для работы. Тяжелые, с лапами, кресла с подлокотниками. Когда был помоложе, а главное, похудее, любил Иван Дмитриевич забираться в это широкое, рабочее кресло с ногами.
Читать! Мечтать! Решаться! И иногда казалось, завтра все может пойти по-другому! — Иначе… Прекраснее!
Иногда читал какие-нибудь солидные научные записки…
Попадались полубезумные проекты! Вдруг бросившаяся в глаза на работе папка. Откроешь, и сверканет она смелой мыслью, полной неожиданностью, несогласием с раз и навсегда заведенным!
Позже, последние лет десять, таких бумаг попадалось все реже и реже.
— Что? Дела все переделал? — спросила баба Шура. — Или отставку уже дали?
Она уже смеялась.
— Отставку?.. Да! — нехотя ответил Иван Дмитриевич. — Только… Не мне!
— Куда уж — тебе?! Ты у нас — незаменимый… Я уж «Время» приготовилась смотреть. Небось, подписание-то долгое будет. Все на людях, думаю, тебя посмотрю. Если уж живого-то… Почти не вижу!
— Вот — приехал…
— Костюм — переоденешь?
— Можно.
— Что ты вялый какой-то… сегодня? Чего опять этот твой… Артист?
— Какой артист?
— Ну, Рейган твой… Чего отчебучил?! — Она делала ударение на последнем слоге фамилии американского президента.
— При чем тут… Рейган?! — отбросил ложку и встал из-за стола Логинов.
Баба Шура увидела на его глазах еле заметные слезы.
— Да… Господь с тобой?! — Испугалась старуха. — Ты что? Ваня?
Захлопотала, бросилась к нему… Остановилась! Сама за сердце схватилась.
— Пройдет! Все пройдет! Не бери к сердцу!
Она лепетала, идя следом за ним по коридору в кабинет.
Но сердцем чувствовала — не слышит он ее! И не надо! Не должно лезть ей, простой бабе, в такой момент в его дела.
Он лег на диван. Баба Шура прикрыла его пледом, испуганно и жалеючи глядя на него.
— Не меня! Надо жалеть… — вроде бы спокойно выговорил Иван Дмитриевич и закрыл глаза.
Баба Шура тихо, на цыпочках, вышла из кабинета.
— Нет… Тебя! — осторожно, из-за двери, проговорила она. Логинов не ответил.
— «Нет… Меня!» — тихо-тихо, про себя, повторил Иван Дмитриевич.
Может быть, первый раз за всю свою жизнь он пожалел, что это неправда! Что он… «Для всех! Для всего мира!» А ведь он был уже… Обычный, немолодой, в общем-то нездоровый человек! Каких миллионы?! Которые живут от года к году… От рождения детей до похорон родителей… От внуков и внучек до первых свадеб… Сначала — сыновей и дочерей! Потом (если судьба милостива!) дотянут и до свадеб третьего поколения!
У них тоже была «серебряная свадьба».
Нормальная… Повеселились, сказали нужные слова.
Олег Нахабин очень смешно танцевал лезгинку с кинжалами в зубах и пытался отплясывать на пальцах… «Как горцы!»
Логинов перевернулся — закололо, защемило сердце.
«Золотой» свадьбы — тоже уже недолго ждать… Шесть лет.