— Считай, им сейчас к тридцати, — Зина прикинула возраст близнецов, ведя отсчет от сорокового года, последнего предвоенного.
— Да, взрослые. Девчонка, с которой я гуляла, — Рита, Валеньки дочка. Они в город переехали, но сейчас в отпуске.
— А Коля как, тоже женился?
— Нет, еще женихается. Как из армии вернулся, так уже пятый годок по девкам шастает, но ни на одной не остановился. Весь в Куприяновскую породу, в Сашку.
— А это верно, отец еще, помню, рассказывал, что он побочный сын писателя, который повесть о проститутках написал. Куприн была его фамилия.
— Я такие повести не читаю и тебе не советую, — принялась запоздало воспитывать дочь баба Клава. Потом спохватилась. — Ну, может, и был чей сын. Хотя Санька любил потрепаться. Выкинь ты это из головы.
И снова попыталась объяснить возникшей из небытия дочери, почему не сказала о ее существовании младшим детям, сестре и брату Зины.
— Соседям, что знали меня до войны, сказала, что ты умерла. А сейчас и соседей тех не осталось. В этот дом нас из ветхого жилья переселили, все новые. И теперь на старости лет не хочу позориться. Подожди уж чуть, вот помру, тогда и объясняйтесь без меня. А сейчас не стану смуту в семье наводить.
Женщины присели на лавку в церковном садике.
— Так все же когда ты познакомишь меня с Олей и Колей? — вновь завела свою песнь упрямая Зинаида.
— Зинка, не мотай мне нервы! — привычно, как и много лет назад, воскликнула баба Клава, будто вновь дочь ее была непокорным подростком, а сама она задерганной матерью близнецов-грудничков.
Зина презрительно поджала губы. И снова это была уверенная в себе женщина в нарядной шляпе то ли пирожком, то ли лодочкой, в плаще, украшенном погонами, входившими в моду каждые тридцать лет, в туфлях на высоких устойчивых каблуках. Она не умела долго расстраиваться и сказала с улыбкой:
— А не боишься, что я сама к ним наведаюсь и все расскажу?
Баба Клава поспешно вытащила валидол из сумочки и положила таблетку под язык. Присела на лавку в привокзальном садике.
— Зинуля, доча, дай дожить по-человечески, не губи.
— Тогда дай слово, что сама приедешь. Я хочу, чтобы дети знали, что у них есть бабка. А потом про близнецов им расскажем. Давай-ка я тебе телефон наш запишу.
Баба Клава поискала в сумке бумажку, не нашла. Вернулась в церковь, взяла со столика для прихожан клочок, на котором верующие записывали имена близких, заказывая молитвы о здравии или за упокой. Снова вышла. Протянула бумажку Зинаиде:
— Записывай. Вот и карандашик взяла там, сейчас напишешь, и назад отнесу.
Зина написала первые цифры номера и замерла с карандашом в руке:
— Ну, мать, даешь. Ты чего подсунула: «За упокой»!
Она ткнула острием карандаша в заголовок квитка.
— Да ладно, это я сослепу, без очков, не посмотрела, какую бумажку брала. Тебе ли, молодой еще женщине, быть суеверной.
На этом месте Надежда Петровна, рассказывая Маргарите историю, перекрестилась.
— И представляешь, Риточка, бумажка-то пророческая оказалась.
— Как пророческая? — Маргарита Андреевна подалась вперед. Резкое торможение электрички чуть не столкнуло женщин лбами. — Баба Клава еще долго прожила, только в двухтысячном умерла, ей тогда уже девяносто стукнуло!
— Я не про бабу Клаву. Умерла моя мамочка Зина, царство ей небесное, — Надежда Петровна перекрестилась еще раз. — А вслед за ней и отчим. Остался на моих руках Гера, ему тогда только двенадцать исполнилось.
— А что же с вашей мамой случилось? — еще не готовая перейти «на ты», спросила Маргарита Андреевна, вспомнив, как во цвете лет погиб ее собственный отец, утонул при купании. — Она пила, да?
— Нет, употребляла, но умела остановиться. И курила, это было. Но умерла она просто от болезни, у каждого такое может случиться. Рак у нее был по женской части.
Женщины помолчали. Электричка подъезжала к городу. За окном уже мелькали высотные новостройки, отделенные от путей рядами приземистых гаражей. Проплыло мимо здание старинной тюрьмы, именуемой в народе Крестами. И с высоты железнодорожной насыпи хорошо виднелось расположение ее корпусов, выстроенных крестом.
«Вот и наши с Георгом судьбы пересеклись вдруг, — подумала Маргарита Андреевна. — И это уже не случайность, ведь случайностей в жизни не бывает. Георг — мой двоюродный брат. Неужели теперь мы с ним связаны навсегда? Кузен и кузина! Монарший двор!
Сойдя с электрички, женщины ехали вместе еще час в Купчино общественным транспортом. Маргарита Андреевна решила проводить до дома свою сестру — подумать только — сестру, помочь дотащить ей тяжелую металлическую тележку.
В автобусе она уточнила все, что оставалось неясным из рассказа Надежды Петровны:
— Так вам удалось все же встретиться с бабой Клавой при жизни? Мама познакомила вас с ней или вы знаете эту историю только из ее рассказа? Она приезжала к вам, как обещала?
— Мама, как съездила в Гатчину, так, вернувшись, рассказала, а Герочку мы не стали посвящать. Ну как мальцу объяснишь, почему его бабушка собственную дочь, его маму, из дома выгнала. Я-то хоть и техникум уже заканчивала, и то не могла понять такую жестокость. Я даже не стала бабе Клаве сообщать, что мама умерла, так зла была. Но позже отошла, позвонила, разрешила ей приехать. Когда время прошло, боль поутихла.
— Тогда и с внуком Герой ее познакомили?
— Нет, Герочка уже в нахимовское училище был определен, он с бабушкой никогда не встречался. После служил на дальнем флоте. Вот только сейчас, как он демобилизовался и приехал жить ко мне, так сказала ему про могилку, не посвящая в детали. Трудно уже одной на то кладбище ездить. А у него машина.
— Так вы на похоронах бабы Клавы были? — спросила Маргарита Андреевна, пытаясь припомнить отдельные лица в той толпе соседей и знакомых, что собралась на похороны бабушки.
— Ой, ну что ты! Кому мы там были бы нужны, отверженное семя! — Надежда Петровна поджала губы, снова охваченная прежними обидами. — Мне позже уже соседка ее могилку показала. Та соседка, которая звонила сообщить о смерти бабушки.
— При жизни, выходит, почти не общались, а на могилу ездите, — заключила Маргарита Андреевна.
— Ну да, а как же иначе?
— И не было желания с близнецами познакомиться, с родными братом и сестрой? С моей мамой, с дядей?
— Ни малейшего. Как они к нам, так и мы к ним.
Но мы же не знали о вашем существовании! — напомнила Маргарита Андреевна. Автобус уже подъезжал к нужной остановке в Купчино. Снова повалил снег, заметая пешеходные дорожки.
Маргарита Андреевна подала руку новообретенной родственнице, помогла ей сойти со ступенек автобуса, придержала тележку. К дому шли совсем уже по снежной целине, первыми впечатывая в белое покрывало следы сапожек.
У подъезда женщины остановились.
— Зайдешь, Рита, чаю попьем? Эта поездка у меня все силы забрала, такое сообщение неудобное.
— Спасибо. Я тоже устала, поеду домой. Все так неожиданно, что вы рассказали… Вы ведь теперь и Георгу все до конца расскажите: и о нашем родстве, и о всех сопутствующих обстоятельствах.
— Ох и не знаю, Рита. Расскажи сама. Ты ж писательница, умеешь складно говорить. Потом, я про твоих и не все запомнила. Про дядю Колю, про дочку его. Как ее, Ася?
— Аня! Тоже на наших курсах учится, Георг ее знает.
— Все же расскажи сама, но только когда он из санатория выпишется, окрепнет.
— Да-да, так и сделаю. До свидания!
К себе на Сенную площадь Маргарита Андреевна приехала, когда уже стемнело. Но веселые огоньки гирлянд в витринах магазинов, большая искусственная елка с лампочками уже выставленная к Новому году, мигающие рекламы — все поднимало настроение и снимало накопившуюся усталость.
Глава 2
Провожая племянницу, Маргарита надеялась, что у той наладится наконец самостоятельный быт. Работа — это очень важно для одинокой девушки, а там, глядишь, и в личной жизни повезет. Однако Аня проработала на пушной ферме всего месяц. По ее словам, обихаживать соболей и лис ей нравилось, но отношения с новым начальством не сложились. Во-первых, обманули с жильем. Обещали предоставить отдельную секцию в служебном домике, а на деле лишь выдали небольшую сумму на съем жилья у местной жительницы. А главное, заметила она, что персонал систематически воровал мясо из рациона животных и в круговой поруке все покрывали друг друга. Обладая решительным характером, Аня, возможно, и вступила бы на тропу войны с расхитителями, но ее отвлекли личные перипетии. Вдруг свалилась на голову нежданная радость — письмо из Канады в ее электронном ящике! Новые перспективы заставили Аню бросить работу на ферме и вернуться в Петербург.
В середине января, когда приверженцы традиций отмечали старый Новый год, она с дорожной сумкой у ног вновь стояла на пороге квартиры Маргариты Андреевны. Заявила, что вернулась совсем.
Тетя сердечно обняла племянницу, хотя радости от ее возвращения не испытала, однако и отказать в приюте не смогла: все же родной человек. Заметила, что похудела девчонка, живя на стороне. Видать, работа была не сахар. Постриглась Аня еще до отъезда, а теперь модная челка отросла и падала на глаза, закрывая ей обзор. Оттого, что глаза ушли в тень, еще заметнее стал вздернутый носик пуговкой.
— Ну, проходи, проходи, а то холодом с лестницы тянет, — Маргарита Андреевна закрыла дверь в прихожей, приняла у Ани из рук куртку-пуховик, кинула под ноги тапки. — Сейчас за ужином все расскажешь, почему сбежала с фермы.
— Я не сбегала, — с легкой обидой отозвалась девушка. — Так обстоятельства сложились.
И уже за столом, утолив голод — поджаренные тетей котлеты испарились вмиг, обстоятельно поведала, почему приехала назад.
Сказала, что на ферме был установлен напряженный распорядок: вставать приходилось затемно, весь день крутиться между клетками как белка в колесе, чистить клетки у соболей и лисичек, задавать им корм. Аня не роптала, выполняла все, хотя и устраивалась работать ветеринаром, а не техработницей. Но доставала ее начальница — низкорослая тетка на кривых ногах. Та оказалась редкой хамкой и нечистой на руку: не брезговала уносить домой мясо, закупленное для зверей. И даже обман с жильем Аня пережила. В общем, справилась бы с тяготами, но заставила ее сорваться с места голубая мечта, которая вновь стала почти явью. И, чтобы воплотить ее в жизнь, Аня вернулась в город: