Она заметила его пристальный взгляд.
— В чем дело?
— Я просто думаю, как горжусь тобой, — сказал Кребс.
— Спасибо, — улыбнулась Ровена, злясь на собственное разочарование от ответа Майкла.
Да ладно, Ровена, он никогда не лгал тебе. Никогда не играл, он всегда говорил, что не любит, не полюбит, что ты просто его друг и все.
— И еще я думаю, как мне хочется, чтобы ты вернулась обратно, — добавил он, не глядя на нее.
— Брось, Майкл, ничего такого ты не имеешь в виду, — ответила Ровена.
— Нет, именно это я имею в виду, — сказал он. — Я действительно хочу.
— Ты любишь меня? — спросила Ровена, презирая себя за проявленную слабость.
Майкл боролся с собой. Насколько легче было бы сказать «да», и тогда она уже никогда бы не смогла отвергнуть его.
— Нет, — сказал он, — я не люблю тебя. Но я хочу тебя. Я скучаю без тебя. Я скучаю, когда не вижу оргазма по шкале Ровены.
— У меня другой, — сказала Ровена.
— Но тебе же нравилось? Нам было с тобой хорошо.
— Да, нам было очень хорошо, — согласилась она, решив, что должна оставаться спокойно-собранной. — Но я теперь с Джоном.
— Ну и что? — спросил Кребс.
— Что ты хочешь этим сказать — ну и что? — выпалила Ровена. — Я не собираюсь его обманывать.
— Да ты даже в глаза мне прямо смотреть не можешь, — сказал он и начал оглядывать ее медленным, чувственным, оценивающим взглядом.
Ровена ярко покраснела. Он прав, черт побери, она не смеет посмотреть прямо на него.
— Ну ладно — расскажи мне о Джоне, — попросил Кребс, как бы заводя беседу. — С ним хорошо?
— Да. Очень хорошо. Вот что, хватит, Майкл. Я не хочу говорить с тобой о Джоне.
— А он тебя удовлетворяет?
— Да, удовлетворяет, — с вызовом заявила Ровена. Майкл Кребс все еще смотрел на нее. — Кончай.
— Ну так взгляни на меня. Ну, Ровена. Если твой любовник тебя удовлетворяет, то почему ты боишься посмотреть мне прямо в лицо?
Она взглянула на него.
— Ну что? А теперь хватит об этом.
Но она возбудилась. Боже мой. Это убивает меня.
— А он, должно быть, ничего себе мужик, если способен удовлетворить тебя, — безжалостно сказал Майкл. И добавил: — Значит, ты кончаешь с ним так же, как и со мной?
Ровена уставилась прямо перед собой, окаменев.
— Это правда, да? — продолжал давить Майкл. — Так же, как со мной?
— Да, — резко ответила Ровена. — А теперь заткнись.
Майкл взял ее за подбородок и резко повернул лицо Ровены к себе. Прикосновение Майкла пронзило ее, как удар электрического тока.
— Ты второй раз уже лжешь, — сказал он. — Мне это не нравится.
— Все кончено, — сказала она.
— Я могу организовать наверху комнату, прямо сейчас, — сказал Майкл, будто между ними не было никакого разговора. — Я могу отвести тебя туда и заняться тобой на столе. А могу и на полу…
Ровена посмотрела на фруктовый салат, к которому даже не притронулась, сознавая, как сильно краснеет от желания.
— Пожалуйста. Ты должен отпустить меня, Майкл.
— Нет, — ответил он.
— Что ты хочешь? — требовательно спросила Ровена, подняв голову и поглядев ему прямо в лицо. — Что ты от меня хочешь? Я добилась успеха. У меня связь с другим человеком. А ты думаешь, я вернусь к тебе и испорчу всю свою жизнь? Но почему? Для чего? Это ведь уже не просто секс, как ты меня всегда пытался убедить.
— Ты очаровательна, Ровена, — сказал Майкл.
Ровена на секунду закрыла глаза. Даже через стол она ощущала его жар, как от открытой печи.
— Да ты любишь меня, Майкл, — сказала она.
— Нет.
— Да, любишь. Любишь. — А потом встала и вышла.
Майкл. Майкл. Майкл.
Это стало наваждением. Даже когда она готовилась к свадьбе, позировала перед фотографами, беспокоилась о «Мьюзика», его имя молотом стучало в голове. После ослепляющего беспамятства в Барселоне, после того экстаза она уже не в силах была выкинуть его из головы.
Уезжая из Нью-Йорка, Ровена как бы уезжала от него. Внезапное поражение в бизнесе и знакомство с женой Майкла стало двойным ударом, от которого она тогда свалилась.
«Каухайд» вернула самообладание. «Каухайд» позволяла работать день и ночь. Ее фирма дала ей то, в чем она видела смысл борьбы. Работа помогла забыть Майкла Кребса, позволила почувствовать влечение к Джону и снова учиться находить удовольствие в сексе с кем-то еще, кроме Майкла Кребса.
Но сейчас она возвращалась в Нью-Йорк — в его город, к работе с его музыкальной группой, к работе с ним, а значит, к повседневным бесплодным попыткам сопротивляться.
Она слишком любила Майкла. До боли.
И так жаждала его, что хотелось кричать. Однажды утром по дороге на работу Ровена поймала себя на том, что свернула с пути и поехала на Тортл-Бей, где он живет. Она припарковала «мерседес» в нескольких ярдах от дома Кребсов, сидела и просто смотрела. Шесть утра. Улицы, обсаженные деревьями, совершенно пустынны в предрассветной мгле. Минут двадцать она пробыла там, потом отправилась своим путем.
Ровена понимала — это ненормально. И нечестно, неверно по отношению к собственному партнеру.
Кребс никогда не хотел признать, что у них роман. «Просто два друга, у которых хорошо получается с сексом», — пожимал он плечами.
Она расспрашивала его обо всем — о братьях, о бесчувственных родителях, школе, колледже, о том, как он потерял невинность. Все даже отдаленно имевшее отношение к Майклу Кребсу было бесконечно интересно ей.
Смешно, но ей хотелось, например, поехать туда, где у отца Майкла медицинская практика, записаться к нему на прием. Посмотреть на Дэвида Кребса. Или найти художественную галерею, где работает Дебби, и еще разок взглянуть на жену Майкла.
Ничего такого Ровена, конечно, себе не позволяла. Каждую неделю она летала в Лос-Анджелес, старалась, насколько это возможно, избегать Майкла и работала, пытаясь отстоять компанию Джоша Обермана. Она страстно хотела остаться наверху лестницы.
А что еще делать — если сказки не сбываются? Ты вдруг находишь его, любовь всей своей жизни, а он принадлежит кому-то другому?
— Я думаю, что положение серьезное, — мрачно произнес Ганс Бауэр.
— Да ладно, мисс Марпл, — резко ответил Джош Оберман. Он сидел во главе стола, за которым собралось правление «Мьюзика», и смотрел на фотокопию письма, адресованного Ровене Гордон адвокатами «Вэддингтон, Эдварде и Харрис», — эта фирма представляла интересы «Меншн индастриз».
За окнами Центральный парк купался в солнце. Солнечные лучи отражались в комнате на всех наградах, развешанных на стенах, и, если смотреть на них под определенным углом, слепили глаза. Ровена любила это время дня. Диск «Обещания» Роксаны Пердиты сиял золотом, поблескивал полированный пол красного дерева, серебром отливал весь огромный набор — от «Хит-стрит» до «Зенита» «Атомик масс». И блестели все двадцать дисков из платины.
— У нас целая куча чертовых проблем. Понимаете ли вы, что наша компания может развеяться как дым? Боже мой, а я должен сидеть и смотреть, как все ускользает из моих рук в руки какой-то кучки бухгалтеров, — брызгал слюной Оберман. Он выглядел сегодня гораздо старше, и даже седины прибавилось с тех пор, когда Ровена видела его в последний раз. Или это ей только кажется?
— Но ведь можно найти какой-то выход, — пробормотала она.
— Очень сомневаюсь, — сказал Ганс Бауэр, и даже, казалось, с ноткой удовольствия в голосе. — В письме сказано совершенно ясно. Если мы будем продолжать вставлять пункты, оговаривающие особые условия для ключевых артистов, они привлекут нас к ответственности. Они владеют долей, и у них есть право посадить вместо неквалифицированных специалистов квалифицированных. Наши адвокаты считают, что мы проиграем дело, если вступим в борьбу.
— Нет, им не победить «Атомик масс», — сказала Ровена резко. — Я нашла группу, сделала ее, их менеджер — моя подруга, я помогала в каждом шаге их карьеры, начиная от производства пластинок и кончая гастролями. И если «Мьюзика» хочет заполучить меня обратно, я законно и с полным основанием заявляю: требую оговорить особые условия для артистов.
— Ты, должно быть, права. Но тогда судебное дело растянется на годы. А они могут наложить судебный запрет на выпуск третьего альбома «Атомик», — указал Морис Лебек.
— У нас есть возможности…
— У «Меншн» их больше.
— Мы должны бороться. Зачем им компания по изготовлению дисков, Морис? На кого еще они нацелились? Может, удастся защититься общими усилиями? — спросила Ровена.
«Боже мой! Как будто эти подонки хоть немного думают об артистах! Они владеют акциями и хотят быть богатыми. Ну что ж, к черту все это. Я просто добьюсь своего», — подумала она со злостью.
— Есть один момент, который может сыграть нам на руку, — вмешался Оберман. — Коннор Майлз — южноафриканец. Закон, запрещающий иностранцам владеть национальными компаниями средств массовой информации, еще никто не отменял.
— Но он касается действительно средств массовой информации, но не дисков, — уныло бросил Якоб Ван Риис.
— Значит, мы покупаем радиостанцию, покупаем три радиостанции, — пожала плечами Ровена.
— А они обратятся в суд, — возразил Лебек.
— А на кого еще они нацелились, Ганс? Разве не ты говорил мне, что у них есть еще кое-кто на примете? — спросил Джош.
Главный финансист раздраженно пожал плечами.
— «Радио прайм» в Калифорнии, четыре или пять маленьких издательств, ежедневная газета в Чикаго и «Америкэн мэгэзинз».
— Этот парень считает, что Соединенные Штаты — супермаркет! — вне себя от ярости сказал Оберман. — Он собирается купить «Радио прайм» и нас, всех вместе? Так сколько же у него денег в конце концов?
— Достаточно, — хором сказали Бауэр и Лебек.
— Я бы хотел указать на то, что «Мьюзика энтертейнмент» не американская компания, — добавил Ван Риис, с кислым видом взглянув на Ровену. — Мадам президент, может быть, забыла об этом, постоянно работая в Нью-Йорке. Но «Мьюзика» зарегистрирована и в Голландии.