«Долги эти составляются из самых разнообразных, кроме цены самой девицы, источников. Так недалеко ушло то время у нас в Москве, когда для каждой девицы хозяйка имела расчётную книжку, куда и вписывала пищу, бельё, украшения, духи, помаду, извозчика, ванны, доктора, разные издержки на одежду, иногда даже отопление и освещение, причём цены на всё это ставились самые невероятные, нередко вдесятеро дороже нормы. Ввиду всего этого нельзя удивляться, что долги девиц достигали часто громадной цифры»[96].
– Что такое потерянная женщина?
– Женщина, которую всякий может найти.
Журнал «Будильник». 1911 год, № 31
Чтобы хоть как-то контролировать произвол, в первых же инструкциях комитета 1840-х годов были прописаны правила расчётных книжек, в которые проститутка ежедневно записывала, сколько она заработала и сколько забрала содержательница. Такую же вела и хозяйка дома терпимости. Раз в неделю данные должны были ими сверяться. Вот только большинство обитательниц непотребных заведений были безграмотными, и на это комитет давал приписку – «просите своих подруг»[97]. Подобная непродуманность со стороны власти говорила о том, что комитет интересовался внутренними взаимоотношениями между проститутками и их содержательницами постольку поскольку, и девушки оставались беззащитными. Зато когда дело касалось заботы о потребителе и о спокойствии граждан вне домов терпимости, требования для причастных к развратному ремеслу формулировались куда более чётко. Однако и это не мешало их нарушать.
По правилам врачебно-полицейского комитета владелицей публичного дома могла стать только женщина не моложе 35 лет. На практике данное указание выполнялось редко: в 1882 году в Казани из 20 хозяек публичных домов 10 не достигли данного возраста. Более того, самой молоденькой из них, мещанке Марье Абрамовой, исполнилось всего лишь 23 года. Большинство её подопечных были старше своей же бандерши[98]. Среди прочего содержательницам запрещалось проживать вместе «с мужьями и детьми старше трёхлетнего возраста, а также родственниками обоего пола и вообще посторонним лицам»[99]. Но как показывала жизнь, разврат был бизнесом семейным:
В публичном доме. Ключница и проститутка.
Открытка из коллекции автора
«Иногда содержательница есть только ответственное перед правительством лицо, так как у нас закон запрещает мужчинам открывать публичные дома, а на самом деле хозяином бывает какой-нибудь аферист, по большей части муж или любовник мадам. Впрочем, у всех содержательниц непременно есть или муж, или любовник»[100].
И хотя перед тем как открыть своё дело, хозяйки подписывали документ о соблюдении всех правил, тем не менее все понимали, что это была лишь формальность. Чем дальше от столицы, тем чаще городские власти закрывали глаза на подобного рода «мелкие» нарушения. И даже если где-нибудь в далёкой провинции стояли всего лишь один-два таких дома, которые проконтролировать не составляло труда, им многое сходило с рук из-за отсутствия у местной власти чётких представлений, как с ними нужно взаимодействовать:
«В начале XX столетия в г. Плоцке появился настоящий публичный дом, со всеми принадлежностями настоящего коммерческого предприятия. <…> Предприниматель г. Г. – сам владелец небольшой усадьбы на Здунской улице, почти рядом с Магистратом[101]г. Плоцка. В двухэтажном флигеле в нижнем этаже помещается <…> передняя, с прилавком или столом, за которым сидит хозяин, гостиная, зал с девушками и далее несколько каморок, вероятное жилище девушек и места свиданий с ними. В зале по стенам и углам группами располагаются 6, 8, 10 девушек. <…> Во втором этаже в левой половине живёт хозяин с женой, а остальная часть сдаётся квартирантам. Семейство Г. – люди бывалые, жена – чрезмерно толстая, дородная литовская еврейка, а он сам невысокого роста сравнительно приличного вида средних лет человек, были в Америке и там тоже содержали дом терпимости»[102].
Прекрасный пример, как содержателями публичного дома, который находился рядом с магистратом (!), были муж с женой. Они ещё и умудрялись сдавать часть комнат простым квартирантам.
Как уже отмечалось ранее, дома терпимости не разрешалось открывать «близ храмов, учебных и воспитательных заведений, приютов для детей и т. п. заведений, и, во всяком случае, они должны находиться от названных учреждений в расстоянии не менее ½ версты (±533 метра. – Прим. автора)»[103]. На этот счёт не могу не поделиться презабавнейшим случаем, описанным историком Светланой Малышевой, о казанских содержательницах, готовых оплатить помещение для одной из приходских школ, лишь бы она съехала с их территории:
«Полиция же легко аргументировала законность нахождения питейных заведений и домов терпимости в 13 и 39 саженях от приходской Георгиевской школы казанского купца А. А. Аметевского тем, что ограничения касаются учебных заведений, размещённых в постоянных помещениях – казённых или собственных этих заведений. А школа Аметевского находилась в его частном доме. В непосредственной близости к ней – ближе, чем 40 сажень! – располагалось аж девять публичных домов.
Трагикомизм ситуации усугублялся рапортом пристава 4-й части Казани Евдокимова в Казанское городовое полицейское управление от 31 марта 1886 г., в котором, в частности, сообщалось, что, „находя открытие Аметевским школы на Песках (улица) при существовании публичных и других заведений неуместным, содержательницы тех заведений лично мне заявили, что в видах нравственности для учащейся молодёжи они готовы нанять на свой счёт помещение под школу в другом месте, лишь бы не было её на Песках“.
Только в 1896 г., когда для Георгиевской церковно-приходской школы было выстроено специальное здание, полиция, отмерив установленное законом расстояние в 150 саженей, закрыла публичные дома, находившиеся ближе положенного. Впрочем, закрытые бордели вскоре вновь заработали поблизости от привычного места»[104].
Помимо того, что власти старались определить для домов терпимости целые районы на окраине города, что уже давало некий ориентир для искателей ни к чему не обязывающей любви, существовали и другие маркеры для обозначения рода деятельности таких заведений. Тот самый пресловутый фонарь, стёкла которого были окрашены в красный цвет, в зажжённом состоянии указывал прохожим: «Заходите, открыто!». Чтобы показать, куда обращаться за дешёвыми интимными услугами, в бедных притонах и квартирах висели красные занавески. Писатель М. А. Воронов упомянул их в описании Арбузовской крепости (ночлежки), здание которой до сих пор стоит в Москве в Малом Сухаревском переулке (дом 9):
«И в Арбузовской крепости существует известная градация квартир, подобная той, какая существует во всех домах. Так, например, в квартирах дома, окнами на улицу, живут бедняки побогаче, по преимуществу женщины, у которых есть всё: и красные занавески, и некоторая мебель, и кое-какая одежда, а главное – подобные жильцы постоянно находятся в ближайшем общении с разными кабаками, полпивными и проч., куда сносятся ежедневно скудные гроши, приобретаемые этими несчастными за распродажу собственной жизни»[105].
К слову, в правилах врачебно-полицейского комитета для содержательниц непотребных домов были прописаны даже шторы на окнах, выходящих на улицу: «они должны быть постоянно закрыты: днём – занавесками, а вечером и ночью, когда зажигают огни, – ставнями или шторами из материи, не пропускающей света»[106]. Всё это было сделано для того, чтобы случайные прохожие не возмутились увиденным. С такой же целью запрещалось стоять у дверей заведений, зазывать и приставать к мимоидущим людям. Разврату не место на улице, он обязан прятаться за стенами и не выдавать своего существования.
Но главный мотив для нарушения этих пунктов заключался в том, что чем больше девушка привлечёт клиентов, тем больше у неё будет возможностей заработать или хотя бы покрыть долги перед своей хозяйкой:
«Поезжайте вы днём, в особенности в праздники – и картина, которая вам представится, ужасна. Двери домов, окна которых стыдливо закрыты занавесками, открыты широко. Около них целые толпы женщин с грубо размалёванными лицами, в кофтах, в каких-то платках, папиросы в зубах, циничные речи, задевают прохожих, и целое море грязи, которое волнами перекатывается от Сретенки до Цветного бульвара (г. Москва. – Прим. автора), выливаясь отдельными потоками на Самотёку и целый ряд смежных улиц и переулков. Целая громадная и центральная часть города является совершенно парализованной и посвящённой людской похоти и людским развратным требованиям, и уже ни одному семейному человеку жить здесь нет возможности, нет возможности воспитывать своих детей или выйти на улицу»[107].
Внутренняя структура публичного дома (дорогого и средней руки) условно делилась на четыре части: большую залу для приёма гостей, жилые комнаты для проституток, спальня и кабинет содержательницы (она обязывалась жить при доме) и хозяйственные комнаты для прислуги. Зайдя внутрь, гость оказывался в зале, где происходил ускоренный конфетно-букетный период: общение с девушками, алкоголь, угощения, музыка и, наконец, выбор своей временной спутницы.