[120]. Побои за непослушание в таких заведениях были делом привычным.
Открытки из коллекции автора
Доктор В. Окороков упоминал один из случаев попытки побега из публичного дома двух проституток – Соломониды Доновой и Прасковьи Шпаковой (Екатеринослав, 1887 год). Девушки собирались дойти до полиции, вернуть свои документы и заявить на свою содержательницу Веру Миллер и её мужа. По иронии судьбы по дороге их задержал ночной патруль и доставил в городское полицейское управление. Оттуда беглянок забрала их же хозяйка обратно на квартиру под предлогом снять с них предоставленную ей одежду (платья на сбежавших были собственностью владелицы заведения). Нетрудно догадаться, чем закончилось дело – Донову и Шпакову избили до беспамятства. В издевательствах было приказано участвовать и другим проституткам. Соломониде Доновой всё же удалось скрыться со двора, и, опасаясь поисков, она пряталась четыре дня в степи без пищи. Это было громкое судебное разбирательство, которое вскрыло все внутренние порядки публичного дома Миллер:
«После этого побоища Миллер принесла икону Козельской Божией Матери и заставила всех девушек (участвующих в избиении Доновой и Шпаковой. – Прим. автора) присягнуть ей, что никто из них никому о нём не скажет, и они вынуждены были дать в том клятву. Заявить жалобу на Миллер боялись; да притом она могла бы жалобщиц не допустить до заявлений, куда-либо спрятавши»[121].
За зверства Вера Миллер получила тюремный срок в 3,5 года, а её муж – 3.
Если проститутки и не подвергались физическому насилию, то моральное унижение продолжало уничтожать в бедных женщинах личность. Отношение к ним со стороны гостей-мужчин подчас было пренебрежительно брезгливым. Писатель Я. Е. Коробов в молодости проработал на стройке дома на Грачёвке (ныне Трубная улица в Москве), где ему с высоты строительных лесов доводилось наблюдать совершенно безобразные картины их жизни:
«Самое гадкое впечатление оставляли юнцы интеллигентских семей. Блудливые и трусливые, они приходят к женщине по двое и по трое. Подход у них самый „материалистический“, без страсти, без увлечения, – половая повинность. Предварительно подвергнув полупьяную женщину оскорбительному осмотру, они некоторое время пререкаются – кому начать, лицемерно прикрываясь брезгливостью, но стоит кому-нибудь начать, как природа берёт своё и уж никто не желает быть последним. Уходят такие всегда с большой для женщины неприятностью. Презрительное отношение к несчастной сквозит в каждом их жесте; паясничая и остря, – отчасти заглушая этим сознание гнусности своего поведения, – выходят они на улицу, и каждый считает долгом плюнуть у порога и отереть руку, бравшуюся за скобу»[122].
– Что вы делаете!.. Сюда нельзя!..
– Почему?
– Я принимаю ванну.
– Вот и примите заодно и меня.
Журнал «Будильник». 1912 год, № 20
Помимо «оскорбительного осмотра» перед половым актом, особо предусмотрительные клиенты старались прийти за удовлетворением своей похоти в банный день и день медосмотра. Один из студентов в анонимном опросе указал, что посещал публичные дома «в день осмотров и не позже 8 вечера»[123], чтобы быть первым в очереди за сексуальными услугами. В тексте «Половой переписи Московского студенчества» 1909 года такое отношение юноши к проституткам отмечено как отношение к «товару»[124], а не к человеку.
Врачебному освидетельствованию жительницы публичных домов подвергались еженедельно. В большинстве городов, как правило, врач приходил непосредственно в заведение. Содержательница обязана была предоставить ему всё необходимое для приёма, а именно: различной величины маточные зеркальца, стол для осмотра, нужное количество тазов и спринцовок, деревянные лопаточки и другие инструменты. Если вдруг кого-то из её подопечных не оказывалось на месте, то такая неявка признавалась укрывательством, и саму хозяйку должны были отправить в исправительный дом[125]. Строгость исполнения этого правила лежала на совести доктора, который обязывался сообщить о нарушениях в полицию. От его неподкупности и требовательности зависело, действительно ли будут привлечены к ответственности те, кто мог стать источником распространения венерических болезней:
«Осмотры проституток домов терпимости в самих домах никакой цели не достигали, так как больных между ними очень редко приходилось обнаруживать: таковых хозяйки заблаговременно прятали, объясняя отсутствие их очень просто: „удрала, г. доктор“. Даже если врачу и удавалось найти больную, то пока он сообщит в полицию об отсылке таковой в больницу, – её успешно скрывали, прикрываясь тем же ответом: „удрала вчера после осмотра“.
Кроме того, сама обстановка осмотров в доме терпимости на обыкновенной грязной, засаленной кушетке при помощи единственного для всех, хранящегося завёрнутым в сомнительной чистоты тряпку, маточного зеркала, не могла возбудить во враче ничего, кроме чувства брезгливости и желания покончить осмотр возможно скорее»[126].
Система врачебных отметок, вносимая в «жёлтые билеты», могла меняться в зависимости от города. Та, что использовалась в Петербурге, считалась образцовой и состояла из штампов: синий штамп с надписью «здорова» и красный – «месячные» (в эти дни девушкам запрещалось заниматься проституцией)[127]. Если женщина оказывалась больна, ей ставили соответствующую отметку в книжке и сразу же отправляли в больницу. Для содержательницы лечение своих подопечных в официальных медицинских учреждениях было невыгодно, так как именно она по закону обязывалась его оплачивать. Дешевле было заниматься укрывательством, надеясь, что оно сойдёт с рук. Чтобы подобных махинаций было меньше, ведь они напрямую влияли на распространение сифилиса, в московском отделении врачебно-полицейского комитета и ряде других городов прописали следующее правило: «те из публичных женщин, заражённых венерической болезнью, которые являются в сифилитическую женскую больницу сами добровольно, принимаются для лечения бесплатно; за тех, которые поступят в оную вследствие освидетельствования через врачей, содержательницы платят определённую сумму»[128]. И тут же пункт с рекомендацией, чтобы хозяйки публичных домов ежедневно сами осматривали своих девиц на предмет первых внешних признаков половой инфекции[129]. Правило охотно выполнялось если не напрямую содержательницей, то её ближайшими помощниками, чтобы сэкономить на необходимом лечении. Так городские власти стимулировали представителей развратного бизнеса проявить свою гражданскую позицию в ответственном деле борьбы с венерическими болезнями. Кроме того, в роскошных домах терпимости, где публика была обеспеченной и готовой платить большие деньги за хороший «товар», дело было не столько в экономии, сколько в репутации, которую никто не хотел портить клеймом сифилиса. Помимо регулярных проверок здоровья, здесь старались соблюдать и правила гигиены, по которым девушки должны были обмываться после каждого гостя, менять нижнее и постельное бельё и хорошо проветривать помещение.
Врачебные осмотры были лишь рутинной частью и без того однообразной жизни проститутки в публичном доме. Исследователи темы проституции рубежа XIX – начала XX века, то есть непосредственные современники, практически все описывали одно и то же:
«Публичные женщины лучших домов в столицах, о которых я буду говорить, утром встают с постели около 10 часов, и некоторые тотчас же принимают ванну, другие предпочитают съездить в баню. Далее времяпрепровождение в течение дня тянется довольно однообразно как в лучших, так и в худших заведениях. Утром девицы пьют чай, кофе, а некоторые, у которых с похмелья болит голова, вино и водку. Дальнейший день проходит в праздности, перебранках, сплетнях, пьянстве, гадании в карты. Чтением занимаются очень немногие, а если и читают, то преимущественно вещи сентиментального характера, вроде Монте-Кристо, королева Марго, и пр. В большом употреблении песенники и народные стихотворения. Хотя музыкальные инструменты в хороших домах почти везде имеются, немногие девицы, если и умеют, любят на них играть»[130].
Чтение и музыка действительно в публичных домах были явлением редким в силу необразованности большинства девушек. Их набирали по красоте, а не по уму. Из развлечений, которые могли стать для проституток целым событием, были выезды на променад. Они садились в экипажи, обязательно под постоянным присмотром в сопровождении экономки или самой содержательницы, и катались по бульварам и людным улицам. Для хозяйки в этом был ещё и коммерческий интерес. Официальная реклама публичных домов была запрещена (помним, что развратный бизнес не был до конца легальным, он был только терпимым), а подобными выходами в свет можно было показать товар лицом:
«В Петербурге одна из содержательниц, которая, бесспорно, может похвалиться блестящим выбором женщин своего заведения, отпуская по очереди проституток кататься на Невский, делает всегда такой парный подбор, что невольно засматриваешься на эти пары; например, в великолепной коляске, в дорогих и самых модных нарядах сидят две женщины; одна из них блондинка, с голубыми томными глазами, с волосами канареечного цвета и с поразительной белизной лица, другая – мулатка, с бронзовым цветом лица, с чёрными жгучими глазами, с чёрными же, как смоль, кучерявыми волосами. Одна миниатюрна; другая – полна.