При таком сопоставлении особенности той или другой женщины выказываются самым разительным образом и невольно поражают взор»[131].
Для того чтобы мужчинам был сразу понятен их род деятельности, чаще всего девицы были броско одеты. И даже в случаях, когда платье выглядело достаточно скромно, яркий макияж всё равно выдавал в них проституток. Чрезмерное употребление косметики жрицам любви запрещалось, ведь с её помощью можно было скрыть признаки болезни. Но это правило практически никто не соблюдал. Жительницы домов терпимости победнее иногда совершали прогулки за город пешком или по какой-то странной традиции гуляли по кладбищам[132]. Исследователь А. Н. Дружинин упоминал: чтобы девушки совсем не одурели от праздности, содержатели заведений могли сводить их даже в кинематограф, тем самым показывая свою мнимую заботу о них. Эта же забота демонстрировалась в мелких безделушках: колечках, часиках и тому подобном[133], на что можно было легко польститься и не жаловаться на остальной несправедливый внутренний быт.
В «аристократических» публичных домах вечер начинался с парикмахера, который причёсывал и напомаживал женщин. Чем статуснее дом терпимости, тем дороже платья и россыпи украшений на молоденьких девушках. Когда гость платил большие деньги за свой визит, то всё, включая «товар», интерьеры, услуги, обходительность со стороны персонала, должно было оправдывать стоимость. Мужчин в общем зале встречали не Авдотьи, Матрёны или Аглаи, а Фанни, Матильды и Клеопатры. Проститутки часто придумывали себе псевдонимы. Что интересно, иностранки, работавшие в России как в заведениях, так и на себя, наоборот, брали русские имена, отчего вкупе со своим акцентом выглядели ещё загадочнее и экзотичнее. Тереза Грюнвальд, публичная женщина и любовница литературного критика Добролюбова, сначала представлялась Машенькой. Жившая вместе с ней Александра Васильевна была тоже с немецким говором, что давало почву для предположений – она немка, и настоящее имя у неё должно быть другим[134]. Так для клиентов создавался образ их спутницы на вечер – фальшивый, как и всё в домах терпимости: незнакомка, сиюминутная любовь, разврат, спрятанный за роскошью, и ложное ощущение защищённости от венерических болезней.
На катке:
– Интересно бы узнать: есть ли у этого господина состояние, или нет?.. Если нет, то в таком случае и падать не стоит…
Журнал «Шут». 1892 год, № 7
Если в борделях средней руки акт любви стоил 1–3 рубля, а ночь – 2–7 рублей[135], то в фешенебельных цены доходили до 15–25 рублей без учёта напитков и угощений, которые активно предлагались в общем зале. Сколько же доставалось с этих денег проститутке? На момент начала XX века правилами врачебно-полицейского комитета было установлено, что «содержательница не имеет права требовать от женщины, находящейся у неё в доме, платежа более ½ получаемого сею последнею дохода»[136]. Это уже улучшенные условия, ситуация в середине XIX века была куда хуже – по положению 1861 года публичная женщина отдавала ¾ от своего заработка[137].
Причитающуюся проституткам половину платы было необходимо записывать в расчётную книжку и сдавать её на хранение в Государственную сберегательную кассу, откуда те могли получить свои сбережения лишь с разрешения члена-распорядителя. Хозяйкам домов терпимости запрещалось удерживать их средства и продавать им какие бы то ни было предметы[138], чтобы не наживаться на них. На практике картина была следующей:
«Содержательница заведения самым бессовестным образом эксплуатирует проституток. В некоторых заведениях каждая проститутка платит по 30 руб. серебром в месяц за стол, и за эту громадную сумму её кормят щами да кашей; впрочем, в лучших домах терпимости пища проституток довольно порядочная. Содержательница заведения сама покупает проституткам и платье, и бельё, и обувь, и это доставляет ей едва ли не самый значительный доход, так как за платье в 20 рублей она берёт 50–60 рублей серебром, за рубашку в два целковых лупит, как говорится, красненькую. У проститутки нет своих денег, кроме тех, которые дарят ей посетители, но сумма этих подарков никогда не бывает значительна»[139].
Кроме того, заработок публичных домов, и их жительниц в частности, зависел ещё и от сезона. Комитет требовал от них приостанавливать деятельность в период важных православных праздников – накануне двунадесятых праздников[140]и дня Усекновения Главы Иоанна Предтечи, а также в Страстную неделю Великого поста и на Пасху. Особо верующие проститутки и вправду в эти дни старались не принимать клиентов. Но их воля зачастую полностью зависела от содержательницы, и если та не хотела терять прибыль, то девушкам приходилось работать, иногда в разы больше обычного:
«Как тяжела и как грязна профессия проституток домов терпимости, видно из того, что они в привилегированных заведениях обязаны принять 5–6 гостей в сутки, в средних – 10–15, а в низших – от 20 до 40 гостей. На Рождество и Пасху, в так называемой „тридцатке“, то есть в заведении, где с каждого посетителя берут только 30 копеек, на одну женщину приходится 60–80 человек в сутки»[141].
Цифры по дешёвым публичным домам кажутся заоблачными, чаще в литературе встречаются значения не выше 20–25 половых актов в сутки. Но главный вывод, который можно сделать из цитаты выше, – это повышение спроса на интимные услуги на Рождество и Пасху. Причина проста: выходные дни в том числе и для солдат, фабричных и чернорабочих людей, поэтому на праздники забивались именно самые низкопробные бордели, зато дорогие, бывало, простаивали без работы, ведь люди обеспеченные проводили данное время с семьёй.
А вот когда заработок в городе мог действительно упасть, так это летом. Публика уезжала поближе к природе – на дачи или на ярмарки (особенно славилась Нижегородская). Кроме дачников, пригород в летний сезон заселяли военные. Спрос порождал предложение, и проституция мигрировала вместе с ними. Часть публичных домов ехали «в командировку» своим лучшим составом.
Открытка из коллекции автора
Множество одиночных проституток тоже искали возможность заработать. Наплыв был настолько ощутим, что местные власти даже хлопотали об открытии «официальных» непотребных заведений в местах скопления дач, чтобы хоть как-то наладить процесс врачебных проверок и контроля венерических болезней. Примечателен случай в Ораниенбауме, описанный историком И. В. Синовой, когда в феврале 1875 года городничий Егоров в рапорте начальнику Санкт-Петербургской губернии просит разрешения на организацию дома терпимости. Данную необходимость он аргументировал характером населения Ораниенбаума: «…Более 100 офицеров, 2000 нижних чинов и множество рабочих людей преимущественно в летнее время». И разрешение уже было получено, как вдруг Егоров кардинально изменил свою просьбу:
«…в видах спокойствия города не следует допустить открытия дома терпимости в таком месте, которое заселяется дачными жителями. <…> т. к. в городе Ораниенбауме в летнее время пребывает Ея Императорское Высочество Великая княгиня Екатерина Михайловна, поэтому полиция не решается допустить открытия этого заведения». На самом же деле подобная смена настроений была связана с возмущением общественности, которая не хотела видеть бордели в местах своего отдыха[142].
Все способы заработка в публичном доме, описанные выше, будь то деньги с алкоголя и угощений, с половых актов или из «командировок» за город, влияли скорее на кошелёк содержательницы, нежели проститутки. Огромные кредиты, искусственно создаваемые хозяйкой, всё больше закрепощали девиц и не давали им возможности скопить хоть какие-то средства для попытки выйти из развратного бизнеса. Хотя изначально женщины решались на позорное для них ремесло с целью заработать и прокормить себя, своих детей, многие из них были замужем (на рубеже 1880–1890 годов замужних проституток было 19,5 %[143]) – то есть они обеспечивали ещё и мужа, а кто-то – любовника. На деле временная работа оказывалась постоянной, накоплений не прибавлялось, «жёлтый» билет и прописка в доме терпимости ставили клеймо и создавали образ изгоя в обществе. В редких случаях накопить всё же удавалось, но какой ценой:
«Небезынтересно одно из замечаний комитета, сделанное в этом году (1865 год. – Прим. автора), относительно суммы заработков некоторыми проститутками, жившими в публичных домах. „Не одна женщина, говорится в этом замечании, приобретала в домах терпимости 1000 руб. сер. в месяц и более“. До такой громадной суммы могли доходить заработки проституток и барыши их содержательниц, и как страшно должны были насиловать свой организм женщины, приобретавшие такую сумму! В самых лучших домах терпимости в Петербурге плата за совокупление с женщиной не превышает никогда более 5 рублей; следовательно, по этому расчёту на женщину приходится 2400 совокуплений в год, или более 6 ежедневных совокуплений в течение круглого года. Должно полагать, что такие женщины недолго держались в среде проституток и рано сходили с арены проституции, а может быть, и с поприща жизни»[144].
Как только девушка решалась ступить на путь проституции, в этот момент начинался её медленный «карьерный» спуск на дно. Пока она приносила дому терпимости доход, жила в хороших условиях. Её одевали и сытно кормили, ведь от этого зависело, насколько быстро будет изнашиваться тело, а сама проститутка будет оставаться работоспособной. Как только спрос на неё у клиентов падал, она перепродавалась со своими долгами в заведение разрядом ниже. Какое-то время жила там. Далее история повторялась, пока блудница окончательно не теряла «товарный вид» и не оказывалась на улице среди нищей, 10–30-копеечной (а то и вовсе за еду) проституции. Кроме того, огромную роль в её судьбе играл ещё и алкоголь – он ускорял это падение. Раз в задачу девушки входило раскрутить гостя на дополнительные траты и напоить его, то и сама она должна была активно выпивать вместе с ним за компанию: