«Ревекка Готанин, 18 л. из Столевок, проститутка» и от горя отравился, оставив ей записку: «Дорогая сестра! Я умер, умри и ты. Мы встретимся там, в другом мире – там, где нет ни евреев, ни проституток». Ревекка пойти на курсы так и не успела. Узнав о смерти брата, она попала в больницу, а после неё всё же исполнила его наставление – бросилась с Троицкого моста. В журнале рассказ о ней заканчивается поэтично: «„Жёлтый билет“ и жажда знания – трагическая антитеза еврейской девушки»[163].
Возвращаясь к теме квартир, где обитали одиночки, стоит отметить, что чистые комнаты с приятной обстановкой – случаи, скорее, исключительные. Проститутки, будучи изначально в большинстве своём выходцами из социальных низов, никогда не видели благополучной жизни, не умели вести быт и поддерживать даже видимость порядка:
– Три рубля?.. Это, вероятно, для моей горничной?
– О, нет, – это для вас обеих.
Рис. Мельникова. Журнал «Будильник». 1913 год, № 4
«Преимущественно же домашняя обстановка проституток является образцом беспорядочности. По большей части они нанимают меблированные комнаты и гнездятся по две и более в одной квартире, а иногда в больших городах целые огромные дома населяются почти исключительно проститутками. <…> Проститутки самого низшего разбора, вращающиеся в мире нашего пролетариата, живут его жизнью; днём они бродят где попало: в кабаках, в закусочных, на площадях, рынках и т. п.; часто они прибегают к прошению милостыни; вечером ищут промысла и изыскивают способы, чтобы утолить свой голод и допьяна напиться, а ночь проводят в ночлежных, где за копейку или две получают место на общих нарах, палатах или даже под нарами»[164].
Кроме того, снимая комнату, девушки всегда рисковали нарваться на предприимчивую квартирную хозяйку, которая превращала аренду в тот же замаскированный бордель. Разница между ней и содержательницей публичного дома была лишь в том, что она позиционировала себя только как арендодатель – кто-то же должен приютить несчастных падших существ? На практике же своих жилиц такая хозяйка нещадно эксплуатировала. Бланковая могла полностью отгородиться от её влияния, внося плату лишь за угол. Обычно это получалось у тех, кто был в паре с подругой сердца. И то, зная их промысел, владелица запрашивала двойную цену, аргументируя это тем, что её квартира могла быть скомпрометирована в непотребстве. Чаще же выходило так, что квартирная хозяйка старалась обеспечить проституткам полный пансион с обедом, постельным бельём и даже с платьем. При этом она их бессовестно обсчитывала, сбывая всё втридорога, а случалось, даже заставляла спаивать гостей, так как сама занималась перепродажей спиртных напитков. Нередкой была ситуация, когда одиночка и вовсе не получала на руки свой заработок:
«Вся получка переходит в карман хозяйки. А та за это их кормит, одевает и обувает. Получается как бы замаскированный, помещающийся в центре города, дом терпимости, с тою разницей, что обитательницы его выпускаются на улицу для улавливания и привода гостей. Закабаление бланковых тут полное. И администрации даже не приходится делать попыток к урегулированию отношений между такими бланковыми и их хозяйками, так как официально ведь это не дома терпимости, и всё тут предоставлено личному соглашению хозяйки с её квартирантками. Только иногда в камере мирового судьи, где разбирается какое-нибудь крупное недоразумение между „гостями“, бланковой и её хозяйкой, выплывают ужасающие подробности „личного договора“, ярко рисующие картину порабощения бланковых»[165].
Устав самостоятельно выискивать способы заработка и не видя разницы между квартирными хозяйками и содержательницами публичных домов, некоторые бланковые уходили ко вторым как в отпуск, где им хотя бы не нужно было заботиться о поиске клиентов. Если девушки были достаточно красивыми и сулили заведению неплохую прибыль, в доме терпимости иногда соглашались на условия их временного пребывания. Так, проститутка, неготовая окончательно распрощаться со своей мнимой свободой, могла несколько раз переходить из разряда секретных в явные и обратно. Договорённости не всегда соблюдались – система удержания женщин неоправданными долгами продолжала существовать. И одиночки, нарвавшись на очередной обман, вновь сбегали на улицу. К началу XX века власти Санкт-Петербурга и части других городов, где ранее бордели встречались в центре, начали политику по удалению публичных домов на окраины. Это сулило отток потребителей их услуг, ведь теперь до заведений нужно было ещё и доехать. С этого момента количество одиночных проституток только увеличилось, а чтобы остаться поближе к центру, некоторые содержательницы переквалифицировались в квартирных хозяек.
Для интимных встреч существовали ещё и так называемые дома свиданий, куда приезжали мужчины и женщины, не знакомые ни их владельцам, ни полиции – инкогнито[166]. По сути, они представляли из себя съёмные квартиры или номера «на час». Писатель Николай Дмитриевич Телешов вспоминал в своих мемуарах:
«Из московских площадей прежнего времени, кроме Хитровки, вспоминается ещё Трубная площадь, или, попросту, Труба. Вся эта местность вправо и влево была окружена переулками, в которые входить и из которых выходить для людей мужского пола считалось не очень удобным. Даже первоклассный ресторан „Эрмитаж“, стоявший на площади, и тот выполнял не только свою прямую роль, но имел тут же рядом так называемый дом свиданий, официально разрешённый градоначальством, где происходили встречи не только с профессиональными девицами, но нередко и с замужними женщинами „из общества“ для тайных бесед. Как один из московских контрастов, тут же, на горке, за каменной оградой, расположился большой женский монастырь с окнами из келий на бульвар, кишевший по вечерам весёлыми девами разных категорий – и в нарядных,
– Сударыня, я давно желал иметь честь…
– Чью?
Журнал «Будильник». 1913 год, № 40
крикливых шляпках с перьями и в скромных платочках. А рядом с монастырём, стена в стену, стоял дом с гостиницей для тех же встреч и свиданий, что и в „Эрмитаже“. Благодаря ближайшему соседству гостиницу эту в шутку называли „Святые номера“. Кажется, по всей Москве не было более предосудительного места, чем Труба и её ближайшие переулки, о которых ярко свидетельствует замечательный рассказ Чехова „Припадок“»[167].
Некоторые дома свиданий были под контролем сводней, у которых имелись свои помещения для приёма гостей. Они не содержали проституток, не обеспечивали их жильём, одеждой или едой, а только вызывали девушек к себе для встреч с мужчинами. Господа приходили к предприимчивой сводне и выбирали либо по фотографии наиболее привлекательную для себя барышню, либо на месте отсматривали каждую отдельно и принимали решение, с кем провести время. Из воспоминаний инженера Н. М. Щапова:
«Откуда-то я узнал, что на Сретенском бульваре есть француженка мадам Люсьен. Можно к ней зайти и иметь свидание. Приходишь; тебя прислуга провожает в изящную комнату. К тебе является девица. Можно с ней поговорить. Потом она исчезает, а является сама мадам – тоже изящная, а не как толстуха в доме. Спрашивает, нравится ли демуазель. Если нет, присылает другую, если да – берет 10 руб. и присылает первую. Рядом с комнатой – другая, с постелью, и всё.
<…> Невыгода мадам Люсьен была в том, что гость, познакомясь с девицей, мог потом с ней встречаться и вне дома. Так поступил и я, познакомясь с какой-то полькой. Она не дала адреса, но дала телефон (каких-то меблированных комнат)»[168].
– Кому это ты киваешь?
– Да это мой муж.
– Я и не знала, что ты замужем. А с кем же он?
– Со своей женой.
Журнал «Будильник». 1913 год, № 7
Владельцы домов свиданий, если они собирались работать в условно легальном, «терпимом» поле, также обязаны были заявить о себе во врачебно-полицейском комитете. Для них отдельно прописывались правила, по которым секретный промысел должен был оставаться секретным, а это значит: на зданиях никаких опознавательных знаков, плотные шторы на окнах, соблюдение тишины и запрет на любые виды увеселений (танцы, азартные игры, распитие алкогольных напитков и тому подобное). Кроме того, важно было допускать к работе только зарегистрированных проституток со свежими отметками о медицинских освидетельствованиях (бланковым нужно было посещать врача не менее двух раз в месяц). Комнаты, где принимали девушки, снабжались необходимыми принадлежностями для обмывания и чистым бельём и должны были соответствовать установленным нормам гигиены. По сути, это напоминало обычный публичный дом с той лишь разницей, что куртизанки были приходящими и гостей принимали анонимно. Данный вариант был более привлекателен для мужчин особо обеспеченных, кому не пристало показывать своё лицо в общественных заведениях с сомнительной репутацией. У хорошо зарекомендовавших себя сводней они находили способ секретно предаться разврату и при этом были уверены, что защищены от сифилиса и других венерических инфекций. В их постелях за большие деньги могли оказаться не только обычные проститутки, но и аристократки, и даже чужие жёны вполне уважаемых господ. В этом случае, конечно, дамы нигде не регистрировались и заводили порочные связи тайно.
Жизнь тайной проститутки. Блеск и нищета
Как только девушка получала жёлтый билет, на всю её жизнь ставилось позорное клеймо явной проститутки, от которого, даже при попытке вернуть паспорт и начать всё с чистого листа, было не так-то просто избавиться. Никто из честных работодателей не хотел себе в работницы продажную женщину. Более того, репутация матери часто переходила и на детей, поэтому часто женщины прикладывали огромные усилия, скрывая своё прошлое, чтобы не навредить будущему сына или дочери. Из-за этого легче было изначально промышлять развратом тайно, сохраняя свои документы и надежду, что полиция тебя никогда не поймает. В последние годы XIX века от московского врачебно-полицейского комитета скрывалось до 30 000 нелегальных проституток, тогда как зарегистрированных было всего лишь 1200–1500