Карьерный спуск на дно. Проституция в царской России — страница 18 из 42

[178].


– Аполлон Николаевич, отстаньте, полноте кружиться тут без толку! Ну, долго ли войти вашему папаше… Вы ещё и не знаете, какой он ревнивый Отелло-с, просто ужасть!..

Журнал «Шут». 1892 год, № 44


Одним из рассадников тайной проституции были ремесленные мастерские. Родители из бедных слоёв населения, желавшие для своих детей лучшей доли и не имевшие возможности дать им хорошее образование, отдавали их туда в качестве подмастерьев в надежде, что те получат профессию и смогут потом прокормить себя честным трудом. Любезность и человеколюбие хозяек таких мастерских внушали доверие, и редкая из них попадалась полиции на продаже живого товара:

«Карьера мастерицы обычно намечается с детства. Ребёнок 10–12 лет отдаётся по контракту на годы (обыкновенно на 5 лет) в мастерство. <…> Я знаю, что есть мастерские, где прямо занимаются непотребством. Это те, про которые поэт ещё сказал, что „не очень много шили там, и не в шитье была там сила“. Днём действительно идёт, хотя и вяло, работа, а к вечеру наряжается сама „мадам“, наряжаются и живущие при мастерской мастерицы, приезжают знакомые богатые „покровители“, течёт разливное море вина, вовсю играют разнузданные страсти… К утру уже все на местах, за рабочими столами. Не подлежит комментариям, что видят и слышат в таких „мастерских“ малолетние девочки. В один из весёлых вечеров они сами среди постоянных гостей находят староватого и не в меру ласкового „дядю“… Отсюда же исходит большинство детей-проституток. <…>

Когда какая-нибудь, брошенная своим непостоянным любовником, мастерица переходит в ряды тайной, а затем и официальной проституции, её место занимает девочка-подросток, кончившая уже учебный искус и сделавшаяся сама мастерицей. Через известный срок она тоже в рядах соблазнённых, брошенных и, наконец, продающих себя. Это общая схема смены поколений женщин-ремесленниц, дающая в итоге поднадзорной проституции 19,7 %»[179].

Двойным предательством по отношению к детям были случаи, когда мать с отцом изначально знали, что отдают (а вернее, продают) своё чадо в притон, ловко маскировавшийся под модные магазины, белошвейные, шляпные, корсетные, цветочные и другие подобные заведения. Чем миловиднее была девочка, тем большую плату можно было за неё получить. Некоторые представители мещанства и городских низов не гнушались этим, придавая мало значения родственным связям и даже полагая, что заботятся о своих дочерях, ведь лучше уж быть воспитанницей «благовидной» дамы, нежели уличной, 30-копеечной проституткой. Особо предприимчивые родители или родственники могли и сами сутенёрствовать над своими же детьми. Закона они боялись едва ли, ведь он на рубеже XIX–XX веков был очень снисходителен к подобного рода преступлениям. За «соблазнительное поведение, способствующее развитию склонности у детей к половым порокам» опекуны хоть и навсегда лишались права осуществлять за малолетними надзор, тем не менее срок в тюрьме им грозил всего лишь от двух до четырёх месяцев[180]. С таким наказанием проституция несовершеннолетних росла как на дрожжах, и «половые гурманы» охотно пользовались возможностью легко достать живой детский товар. К тому же, если девочка была рождена в условиях социального дна, она и сама с малых лет невольно была приучена к разврату и пьянству:

«При дороговизне квартир бедное население должно жаться в маленьких коморках. Часто в одной комнате живёт несколько семейств. Большие и малые – всё намешано в кучу, мужчины и женщины спят вповалку на полу. От такого слишком близкого сожительства недалеко и до беспорядочных половых отношений. Этому часто способствует и пьянство, всегда процветающее в таких квартирах. Дети живут, конечно, здесь же и дышат этим воздухом, насыщенным развратом, алкоголем и грубыми ругательствами. Чистая восприимчивая детская душа заражается с первых же моментов. Дети видят своих же родителей или вообще старших и в пьяном виде, и во время их половых сношений. Они привыкают к подобной житейской грязи. Есть ли что удивительного, что многие девочки, только 10 лет от роду, уже вступают в связи с мужчинами!»[181]

Дети, играющие во взрослые игры

Открытка из коллекции автора


Сама среда обитания детей из неблагополучных семей и сирот заставляла играть их во взрослые игры. И играли не только девочки, но и мальчики! Уже с 14-летнего возраста нередко начиналась карьера сутенёра[182]. Ребята организовывали воровские шайки, забирали львиную долю заработанных денег у подвластным им малолетних проституток и шантажировали мужчин, склонных к половым извращениям и предпочитавших ещё несформированные детские тела. У хулиганов был свой жаргон и колоритные прозвища: «Ванька-Карапузик», «Сидор с того света», «Васька-Чёрная метла», «Сергей-Мёртвая кровь», «Павлушка-Седло» и тому подобное[183]. Руководствуясь принципом «с волками жить – по-волчьи выть», девочки приспосабливались к тем условиям, в которых они волей судьбы оказались, и сами становились яркими представителями преступного мира – марухами для своих котов[184].

Нищая проституция зачастую брала своё начало в ночлежных домах, получивших широкое распространение в 1860–1870-х годах, после отмены крепостного права. Тогда бедные слои населения хлынули на заработки в крупные города, преимущественно в Санкт-Петербург и Москву. Работу находили далеко не все, да и тех, кто её нашёл, счастливчиками назвать было сложно – из-за большого количества желающих наниматели платили копейки. Люди были вынуждены искать хоть какие-то способы пропитания, нищенствовать, ютиться по углам:

«Допустим, что так или иначе молодая крестьянка благополучно обошла первый подводный камень, приютилась в углу, заблаговременно рекомендованном ей земляками. Теперь начинаются поиски места. Самая серая деревенщина устремляется на Никольской рынок[185], где можно нанять прислугу за 2–3 рубля. Но конкуренция тут большая, а промышленницы живого товара опять не дремлют. Никольский рынок окружён трущобными „угловыми“ квартирами, где процветает самый низкопробный разврат, где ласки продаются за самую доступную цену. Такса в 20–30 копеек в этих трущобах не считается низкой. <…> Чаще всего это пьяные, истерзанные, с хриплыми голосами, густо накрашенные женщины, неопределённых лет, которые не всегда могут прельстить и неразборчивую серую публику, посещающую эти углы. Хозяйки трущобных квартир поэтому постоянно ищут более привлекательный молодой материал, на который пьянство и разврат не наложили ещё своего клейма. Долгое безрезультатное ожидание места, полное истощение скудных средств и невозможность вернуться в деревню нередко бросают молодые жертвы в бездну этих трущоб. <…> Тесное соприкосновение (с проститутками) идёт всюду: в общей квартире, где нанимает койки деревенская девушка, на самой площади, где среди толпы снуют накрашенные прелестницы, в трактирчике и чайных, куда девушки-работницы заходят напиться чаю»[186].

В ночлежках, где ночевали такие приезжие, создавалась ужасная перенаселённость, когда нуждающиеся арендовали не то что комнату или кровать, а место на полу! В документах Московской городской думы за 1885 год сохранились отчёты врачей о том, что обитатели домов на Хитровской площади[187]спали на нарах, под нарами и вообще везде, где могло поместиться человеческое тело. Подстилками служили грязные рогожи и дерюги. Отдельные помещения для мужчин и женщин из 148 осмотренных квартир были отмечены только в 5[188]. Газета «Голос Москвы» от 23 декабря 1909 года опубликовала количество жильцов в хитровских ночлежках: в доме Кулакова всего числилось 828 мест, которые занимали в среднем 1865 человек, у Ярошенко при 642 койках – 1487 ночлежников, у Румянцева при 847–1661[189]. В Санкт-Петербурге подобная обстановка была на Сенной площади в знаменитой Вяземской лавре[190], где селились беспаспортные бродяги, профессиональные нищие, воры, бывшие каторжники, бедные мастеровые, артельщики, барышники и, конечно, публичные женщины. Судьбу одной из местных проституток, как яркий пример жизни петербургского дна, описал бытописатель Николай Свешников в своих мемуарах:

«Сколько лет Пробке (Саше Столетовой), никто не знал, да она сама этого не знала. Ей можно было дать и 40, и 60 лет, потому что лицо её настолько было обезображено, что даже самое время отказалось сделать на нём какой-либо отпечаток. Пробка помнила только, что когда-то она была солдатскою дочерью и затем, давным-давно, уже приписана мещанкою в Шлиссельбурге.

Пробка пала ещё в ранней молодости и долго находилась в известном тогда на Сенной „Малиннике“[191], а когда поустарела, то хозяйка выгнала её, и она скиталась в Таировом переулке, в котором существовали заведения ещё грязнее, чем в „Малиннике“. Наконец она стала уже негодна и для этих заведений.

И вот она перешла в Вяземский дом. Дни она стояла, как и теперь ещё стоят подобные ей женщины, – в кабаке; но её и здесь уже стали обегать. Тогда она завела себе любовника, безногого георгиевского кавалера, который заставил её добывать ему деньги на пропой. С тех пор Пробка начала „стрелять“, но она не заходила дальше Сенной. Её благотворители были исключительно сенновские торговцы: мясники, рыбаки, зеленщики, селёдочники и другие.