Вопрос образования не только для проституток, но и для женщин в целом на рубеже XIX–XX веков стоял особенно остро. Организация женских учебных заведений «как у мужчин» сильно отставала от прогрессивных идей равенства полов. Помимо институтов и пансионов, для девушек открывались гимназии, которые отличались от первых отсутствием сословного характера. Однако качество обучения в них было посредственным и простора для дальнейшей трудовой деятельности не давало:
«От женских гимназий девушки богатых классов решительно ничего не выигрывали, так как и без них они имели бы возможность получать от домашних учителей образование, равное теперешнему гимназическому. Женские гимназии должны иметь своё главное значение для девушек более или менее бедных, и действительно, они значительно удешевили образование, сделали его более доступным, чем прежде, но, удерживая за ним прежний поверхностный характер, не устремляя его к серьёзной и реальной цели, гимназии не дают женщине никаких средств не только к расширению сферы женского труда, но даже к улучшению профессий, уже доступных женщине. Они неспособны приготовить девушку не только к общественной, но даже и к разумной семейной деятельности, к рациональному воспитанию детей»[397].
Немногочисленные высшие женские курсы тоже не дотягивали до уровня «мужских» университетов, поэтому обеспеченные дамы уезжали за высшим образованием в Европу. Другие же, победнее, за неимением средств, оставались подрабатывать гувернантством, уроками по 25 копеек в час, перепиской лекций для студентов. Чтобы показать масштаб, сколько девушек искали достойную работу и её не находили, достаточно вспомнить случай в Москве, когда в 1870 году для 6 новых городских школ понадобилось 12 учительниц. Даже педагогические курсы для этого открыли, которые посещали 260 барышень. Из них более 200 претендовали на те самые 12 мест. Как писал этнограф Шашков, «труд, затраченный женщиной на своё образование, если она смогла получить его, оставался для неё непроизводительным»[398]. Отсюда и причина, почему даже, казалось бы, образованные девочки решались на проституцию в надежде, что позорящий честь заработок временный и сможет поправить их бедственное положение. Он же отмечал, что на фоне них простым ремесленницам жилось ещё сложнее: петербургская швея зарабатывала не более 5 руб. в месяц, вязальщица чулок – 1 руб. 50 коп. в месяц, шитьё перчаток – 3 руб., сшивание мехов – 2 руб. 50 коп.[399]Соблазн быстрых и лёгких денег в условиях отсутствия разнообразия женских, хорошо оплачиваемых профессий был велик. Проституция росла, и спрос на неё рос.
Умное дитя.
– Когда я гувернанткой недоволен, папа доволен: можно взять новенькую.
Рис. И. Малютин. Журнал «Будильник». 1911 год, № 16
Путь проститутки редко был счастливым. Многочисленные беспорядочные связи, алкоголь, побои, насилие, унижение, психологические травмы, венерические болезни изнашивали тело и психику девушек. Они быстро сгорали: начинали проституировать в среднем в 17 лет, достигали расцвета в 20, а в 23–25 уже происходил упадок, к 30 годам они выглядели как старухи, более не нужные ни сутенёрам, ни в домах терпимости, а к 35 – скитались по ночлежкам и трущобам[400]. Это был карьерный спуск на дно: пока жрица любви была молода и привлекательна, она была востребована в самых лучших публичных домах, но как только доход от неё начинал падать, женщину перепродавали с её долгами в заведение средней руки, где та работала до следующей своей перепродажи, и так далее. В итоге хозяйкам даже самых дешёвых притонов становилось накладно её кормить, и женщина оказывалась на улице. Судьба одиночек, продававших себя через сутенёров, имела столь же печальный конец:
«Состарившиеся проститутки с каждым днём всё более и более подвергаются материальным лишениям, так что без преувеличения можно сказать, что редкий день удаётся им поесть досыта. Некоторые из этих женщин для прокормления себя становятся торговками разным ничтожным товаром; в Петербурге, например, любимый товар таких торговок – гнилые плоды, доступные им по своей ничтожной цене, почему их и называют в их среде „гнилушницами“. Но и такого незавидного положения достигает только весьма незначительная часть старух-проституток, так как для предварительного обзаведения их жалкой торговли всё-таки необходимо иметь какую-нибудь сумму денег. Вообще же состарившиеся проститутки, не имея никакой поддержки от общества, доживают свой век в самой ужасной нищете. Одежда их возбуждает полнейшее отвращение; она состоит из грязнейших лохмотьев, стоптанных, почти развалившихся сапог или башмаков, надетых на босую ногу, и тому подобное»[401].
Это один из самых ужасных сценариев помимо сумасшествия и самоубийства. Последнее в России встречалось достаточно редко в силу религиозности населения. Большинство проституток были верующими и на такой большой грех пойти не могли. Однако и своего спасения в монастыре или церкви чаще всего они не искали. Женщины, торговавшие своим телом, считали себя грязными и недостойными такого приюта. Они верили в Бога на бытовом уровне и храмов регулярно не посещали. Прихожане смотрели на них косо и не без доли брезгливости, а то и вовсе могли выгнать, если знали наверняка их промысел. Подчеркнём, что самосуд исходил именно со стороны народа, а не от священнослужителей, которые не могли в силу веры отказать нуждающимся в помощи. Ситуация, когда государство вроде бы признало проституцию терпимой, в то время как религия осуждала её, была для простых людей запутанной.
В противовес возьмём судьбу камелии, жившей в достатке и даже в излишествах. Может сложиться впечатление, что уж она-то должна была скопить капитал, чтобы безбедно доживать свою старость. Исследователи проблемы проституции и здесь, к сожалению, давали мало шансов на хорошую жизнь даже той, которая когда-то была окружена толпой богатых ухажёров. Редко кому из них удавалось вовремя остановиться на одном мужчине, выйти замуж и сохранить свои средства. Наиболее же распространённый сценарий был следующим: разгульная молодость проходила, ряды воздыхателей, чьим вниманием и деньгами камелии так охотно пользовались, редели. Высший класс поклонников сменялся средним, зато привычка жить в роскоши оставалась прежней. В итоге девушкам приходилось продавать свои драгоценности и экипажи, чтобы поддерживать видимость благополучия, так они потихоньку и разорялись. Медик Михаил Кузнецов описал крайнюю степень обнищания камелии:
«Брошенная, отвергнутая прежняя красавица впадает в ту бездну нищеты, где радушно принимает её наш голодный пролетариат. <…> В Петербурге один богатый мужчина, проходя по тротуару, был сшибен с ног выпихнутой из кабака женщиной в страшно пьяном виде, оборванною, избитою, искажённою. Когда этот господин, оправляясь, осыпал ругательствами пьяную бабу и её собратов, вытолкнувших её из кабака, женщина, всмотревшись в него, заплакала, а потом захохотала диким хохотом. „Дай мне на водку“, – сказала она мужчине, назвав его фамилию. Барин был озадачен, каким образом его фамилия была известна в обществе бродяг. „Дай на водку Матильде“, – повторила женщина. Барин поспешно вынул бумажник, бросил из него женщине 25 руб. и торопливо удалился. В лице этой бродяги он узнал камелию, поражавшую когда-то всех своей красотой и роскошью и у которой этот самый господин не мог прежде заслужить внимания, то есть не мог получить доступа в её спальню. Редко камелии приходится устроить себя и в мире семейной жизни заканчивать свои дни. Бывают редкие случаи, что камелия приискивает себе партию, в лице какого-нибудь мастерового, бедного художника или чаще мелкого чиновника, и выходит замуж.
<…> Есть, конечно, счастливицы, которые в блеске живут и в блеске умирают, которых окружающая при жизни толпа поклонников не покидает до самой могилы и эту вечную яму украшает цветами: но для этого необходимо умереть в самом цвете лет, молодости и красоте»[402].
Камелия, которая всё же своевременно замечала, как быстро утекали её средства, и ещё не успела растратить их все, могла открыть свой бизнес, и, конечно, зачастую он тоже был связан с проституцией. Она становилась содержательницей публичного дома, тайного притона, квартирной хозяйкой, сдающей комнату молодым девушкам и нещадно эксплуатирующей их молодость. Всё это было связано с отсутствием у неё других навыков. В большинстве случаев кроме как продавать себя, а теперь и других, бывшая, уже постаревшая камелия ничего не умела.
– Вы, Варвара Петровна, играли в «Эрмитаже», – что же, вы имели успех?
– Громадный! Меня вызывали по окончании спектакля из кабинета в кабинет.
Журнал «Шут». 1892 год, № 35
Жрицы любви «среднего класса» имели шанс уйти из профессии больше остальных. Как правило, это были одиночки, тайно работавшие на себя и совмещавшие две профессии, – основную «приличную» (курсистки, гувернантки, учительницы, модистки, белошвейки в модных салонах и так далее) и дополнительную «развратную». К ним относились те проституирующие женщины, которые действительно воспринимали свой заработок телом как временный и в дальнейшем находили в себе силы отказаться от лёгких денег в пользу своего главного занятия. Образование, мастерство, жизнь в работе, отсутствие праздности и репутация, ещё не запятнанная публично, – всё это давало им возможность вытянуть счастливый билет. Их же куда охотнее камелий звали замуж. Аристократические проститутки, блистая в обществе, были слишком на виду. Обеспеченные мужчины столь легкомысленных особ брать в жёны не решались, а господа без денег камелиям и самим первое время были не нужны. О своём положении они задумывались, когда уже начинали беднеть. В свою очередь, одиночки среднего разряда вели деятельность проститутки куда более осторожно, иначе никто бы не хотел видеть их в качестве гувернантки и учительницы для своих детей. Ожидания от брака у них тоже были не слишком завышенными, и человек не особо зажиточный мог составить партию той, которая так отчаянно искала выход из своего незавидного положения. К сожалению, даже этот счастливый исхо