[68].
Несмотря на территориальные различия, у отделений врачебно-полицейского комитета были одни и те же главные обязанности:
«а) обнаружение в целях санитарно-врачебного надзора тайных проституток; б) привлечение к законной ответственности проституток, не желающих подчиняться надзору, а также содержателей тайных притонов разврата, сутенёров и лиц, вовлекающих женщин в разврат и способствующих тайному разврату; в) распространение среди проституток правильных сведений об опасностях проституции и болезнях, от неё зависящих; г) попечение о несовершеннолетних больных и беременных проститутках, а также о женщинах, оставляющих занятие проституцией; д) содействие обществам и учреждениям, преследующим цели ограничения проституции; е) выдача разрешений на открытие домов терпимости и поднадзорных квартир, надзор за ними и закрытие их; ж) организация врачебных осмотров проституток; з) подание врачебной помощи амбулаторно и помещение проституток, подлежащих больничному лечению, в лечебные заведения; и) наблюдение за исполнением установленных для проституток и содержательниц домов терпимости правил и привлечение виновных за нарушение таковых к законной ответственности»[69].
Как видите, вся его деятельность, которая в первую очередь была основана на необходимости контролировать распространение венерических болезней в государстве, была направлена на женщин. Именно они регулярно подвергались медицинским осмотрам, тогда как мужчины чаще всего были освобождены от этой ответственности (исключение – фабричные работники, которых могли проверять на предмет сифилиса, но постоянство таких проверок зависело от конкретного предприятия). В правилах комитета среди прочего стоял скромный пункт о том, что проститутки «… для предохранения себя от заражения обязаны осматривать детородные части и покрывающее оныя бельё у посетителей»[70], но в пылу страсти это едва ли происходило на практике, да и с профессиональным врачебным освидетельствованием не имело ничего общего. В дальнейшем данное упущение подверглось критике.
Московские нижегородцы:
Благоверный на ярмарке.
Благоверная дома.
Рис. Малютина. Журнал «Будильник». 1911 год, № 32
В 1880-х годах в обществе врачей обсуждались исследования, согласно которым именно мужчины признавались сифилизаторами, а женщины сифилизуемыми[71].
Предложение нанять при каждом публичном доме для его гостей дежурного врача было воспринято как «безумная мечта» и «комичная мера»:
«И вот врачи в публичных домах свидетельствуют, и мужчины сортируются ими: одних пропускают, других бракуют. В таком случае для соблюдения последовательности и для того, чтобы мера достигала цели, по правилам, принятым относительно женщин, мужчин, оказавшихся заражёнными, следует отправлять в больницы для излечения. Иначе что же будет? Этот самый мужчина в пылу страсти идёт немедленно в другое место, где, может быть, освидетельствование происходит не так строго, или же к какой попало на улице встречной одиночке и заражает её.
Разве возможно устроить такие порядки? Мужчины закричат от насилия, и вся санитарная мера пойдёт в ничто. Легко брать и помещать в больницы несчастных, безъимущественных женщин, отверженных всем обществом; ропот их так слаб и бессилен, и они покорствуют, но над мужчинами различных сословий и состояний этого проделать не удастся»[72].
Критиковали врачебно-полицейский комитет и с точки зрения нравственности, сравнивая его работу с «необходимым злом», когда в угоду потребительскому отношению мужчин к женщинам полиция дозволяла продажу тела в рамках составленных правил:
«В основе этих воззрений лежит признание необходимости профессионального непотребства женщин для благосостояния населения мужского пола. <…> Чтобы восполнить своё назначение, врачебно-полицейский надзор за проституцией охватывает целую систему исключительных мер, существенно ограничивающих личную свободу и убивающих человеческое достоинство поднадзорной женщины. Полиция нравов рассматривает её как особого рода товар: доброкачественность этого товара она пытается гарантировать частыми его осмотрами, – принудительным повременным освидетельствованием проституток, а общедоступность его для покупателей – устройством специальных рынков – домов терпимости»[73].
За девушками, оказывавшими интимные услуги, устанавливался либо секретный, либо явный надзор. К секретному относились все проститутки-одиночки, у которых на руках оставались документы на жительство и они могли беспрепятственно во всякое время выехать из города. Им позволялось заниматься поднадзорной проституцией с 18 лет. Они дополнительно получали санитарный лист-бланк и были обязаны самостоятельно приходить в амбулатории на осмотр. Явному надзору подчинялись все публичные женщины из домов терпимости. Им выдавали временное свидетельство на жительство (тот самый жёлтый билет) взамен их паспорта, который можно было вернуть в комитете, если возникло желание покинуть бордель. В непотребные дома и квартиры свиданий допускались сексуальные работницы только с 21 года. Родителей, попечителей или мужей следовало поставить в известность об их роде деятельности[74]. Конечно, зачастую родственников держали в тайне, и контролирующему органу было сложно определить их местоположение.
Комитет стимулировал и секретных, и явных проституток тщательно следить за своим здоровьем, прописав в правилах, что «если заражённые венерической болезнью явятся в особую женскую больницу добровольно, принимаются в неё для лечения бесплатно; затем, напротив, которые поступят в оную вследствие освидетельствования врача, взыскивается с них определённая сумма»[75]. В данном случае оплачивались только медицинские услуги. Никаких других денежных сборов быть не могло. Здесь важно ещё раз подчеркнуть, что проституция не являлась легальной – она была лишь терпимой, а значит, налоги и иные взносы не имели законного основания (как это происходило на практике и были ли взятки – вопрос риторический). Для примера: в 1844 году, когда врачебно-полицейский комитет был ещё на начальных стадиях своей организации, он нуждался в средствах на содержание. Их предложили пополнять в том числе путём адресных сборов с женщин, зарабатывавших развратом, но Комитет министров отказал, сославшись на то, «что учреждение какого бы то ни было сбора не согласовывалось бы с духом наших узаконений, ибо сие могло показаться как бы дозволением со стороны правительства промышлять непотребством, тогда как по законам оно строго воспрещено и преследуется»[76].
– Что это ты, Маня, сегодня так рано оделась?
– В семь часов хотел прийти дядя.
– Старенький, который подарил тебе вечером браслет, или молодой, с которым ты потом поехала ужинать?
Журнал «Шут» 1892 год, № 7
Правила, составленные для проституток, публичных домов и квартир свиданий, условно можно было разделить на две группы: те, что касались здоровья, и те, что регулировали их жизнь с точки зрения нравственности. Второе в православном государстве было не менее важным, поэтому наравне с терпимостью проституции стояла задача оградить от неё основную часть населения, в особенности подрастающее поколение. Для этой цели в городах под торговлю телом старались отдать целые районы, вдали от крупных учебных заведений (если говорить о минимуме, то публичный дом должен «быть удалён от церквей, училищ, школ и общественных учреждений на 150 сажень»[77]), желательно на окраине и с уже устоявшимся неблагополучным контингентом. Логика была проста: зачем портить другие места непотребством, если уже есть условно «испорченные»? Кроме того, контролировать бордели, притоны, ночлежки было куда проще, если они находились рядом, нежели были бы разбросаны по разным частям города. К примеру, в Москве проституция гнездилась в переулках между современными улицами Сретенкой и Трубной (знаменитая Грачёвка), в Казани – на улице Пески (сейчас на её месте проходит центральная аллея городского парка Тысячелетия) и в бывшем «логовище Мокрых улиц»[78], а вот в Санкт-Петербурге ситуация была интереснее. В столице не было чёткого разграничения по районам, но важно было соблюсти правило – не на центральных улицах, таких как Невский проспект, поэтому дома терпимости располагались где-то неподалёку от центра, «за углом»: подороже – на Итальянской и Мещанской и ещё в целом ряде петербургских закоулков, подешевле, с нищими вертепами – уже ближе к окраинам, на Сенной площади. Это не значит, что в другие части города разврат не проникал вовсе, однако чаще всего там он был тайный, совсем нелегальный. О Казани:
«Что же касается аристократического центра, то „разврат“ осуществлялся здесь скрыто, на частных квартирах. Например, высокооплачиваемые и тайные (незарегистрированные) проститутки (а были и такие, что получали от 90 до 120 рублей в месяц, что было сопоставимо тогда с жалованием врача, доцента университета) снимали нередко весьма дорогие квартиры, где и принимали „гостей“. Жителям этого района были заметнее дешёвые проститутки-одиночки, приходившие на промысел и в „аристократическую“ часть города»[79].
– Вся разница между нами в том, что мне платят за часы моей силы, а вам – за минуты вашей слабости.