– Эта картина была последней радостью твоего друга. Он все время наблюдал за работой Александра. За день до смерти Телекл знаком попросил, чтобы ему дали взглянуть на нее еще раз.
«Из нашего горя что-нибудь да родится!» – вспомнил Полибий, и глаза его увлажнились.
– О бегстве Александра, – сказал Полибий, – я узнал от Андриска.
– Мой мальчик был в Альбе Фуцинской?! – воскликнул Исомах.
– Нет. Он похож на Александра, как две капли молока. Из рассказа о том, как его чуть не задержали стражники, приняв за кого-то другого, я понял, что Александр бежал.
– Похож на царевича, – пробормотал Исомах. – Разве такое бывает?
Внезапно он шлепнул себя ладонью по лбу.
– Совсем забыл. Тебе письмо. Через несколько мгновений в руках у Полибия был квадратик папируса.
– Последнее письмо пришло от Телекла, – проговорил Полибий с горечью в голосе. – Кто же мне пишет теперь?
Почерк был незнакомым, а письмо лаконичным: «Не смог с тобою проститься. Больше нет сил жить в Риме. Может быть, найду счастье в Афинах. Твой Теренций».
Полибий, разгладив клочок папируса на ладони, проговорил с горькой усмешкой:
– Еще один беглец!
– Это ты про карфагенянина? – поинтересовался Исомах.
Полибий утвердительно кивнул головой.
– Вид у него был растрепанный, – сказал Исомах. – Словно бы кто его обидел. Очень он сожалел, что тебя не застал. И еще двое приходили. Спрашивали, когда соберется кружок Сципиона.
– Кружок Сципиона, – повторил Полибий. – Вот и название уже нам придумали. Что ж, будем ждать гостей в следующие нундины[62].
Исомах покачал головой.
– Не явятся. У них еще траур не кончился.
– Какой траур? – удивился Полибий.
– Умер Эмилий Павел. Боги его наказали за то, что он с нашим народом так поступил. Есть все же справедливость!
– Конечно, есть, – подтвердил Полибий, не желая поддерживать разговор на больную для него тему.
– Вот и Андриск отыскался, – продолжал Исомах, – разве это не знак божественной справедливости? Ведь я Авла и Гая как родных полюбил, хотя их отец поработил мой народ. Перед самой смертью Телекл обнял меня и сказал: «Найдется твой сын, Исомах! И будет у тебя все хорошо…»
Полибий, наклонив голову, думал о своем. За три года изгнания он осознал необходимость творчества. Исчезли одолевавшие его сомнения. Да, он создаст историю круга земель и покажет, что возвысило Рим над другими государствами и народами, изучит особенности ромейского государственного устройства и военной организации, непонимание которых эллинами было источником стольких трагедий. Вопреки Катону и другим ромеям старого закала, с презрением относящихся ко всему чужеземному, он возвысит тех, кто чувствует себя эллином, покажет, что без эллинской науки и мудрости город на Тибре никогда не станет тем, для чего он предназначен самой судьбой – центром круга земель. И если этот труд получится таким, как он задуман, то беда, постигшая его Ахайю, будет воспринята в веках как благодеяние судьбы.
Кружок Сципиона
Полибий обвел взглядом стол и возлежащих за ним гостей. Место Теренция занимал незнакомый юноша с пышной шевелюрой.
– Ты уже знаешь? – спросил Публий.
– Да, – отозвался Полибий. – Он заходил в мое отсутствие и оставил записку на клочке папируса. Я понял, что он выбрал Афины.
– Но ведь и в Афинах он останется чужестранцем, – произнес Публий с обидой в голосе.
– Чужестранец в Афинах, не то что чужестранец в Риме, – заметил Полибий. – Там нет различия в одеждах, и знание языка уже делает эллином.
– К тому же, – заметил Лелий, – Элладу он выбрал для себя сам, в Италию же попал не по своей воле.
– Да-да! – подхватил Полибий. – Отсутствие свободного выбора – это тяжесть невидимых цепей. Не каждый в силах вынести ее. К тому же Теренций сетовал, что в Риме у него нет зрителя.
– Не было, – согласился Публий, – но видел бы ты, с каким успехом прошло представление его «Братьев» после похорон моего отца, да будут милостивы к нему маны.
– О каких «Братьях» ты говоришь? – спросил Полибий. – Я не знаю такой комедии.
– Он ее принес перед отъездом, когда меня не было дома, и оставил без всякой записки, – пояснил Публий.
– Что творилось в театре! – вставил Лелий. – Люди ревели от восторга.
– А о чем эта пьеса? – спросил Полибий.
– Коротко говоря, – произнес Публий, – о пользе воспитания, соединенного с уважением к личности, и о вреде грубого насилия, превращающего воспитанника в тупого истукана.
– Да нет, – добавил он, – лучше послушать монолог Микиона, добившегося мягкими и разумными мерами того, чего не удалось достичь наказаниями и суровостью:
Усыновил себе Эсхина, старшего, –
Как своего воспитывал с младенчества.
Любил и холил. В нем моя отрада вся.
O нем забочусь я по мере сил,
И уступаю юноше. Отцовской властью
Пользуюсь умеренно. И приучил Эсхина
Я к тому, чтоб не скрывал он
От меня своих намерений, как те,
Кто от родителей суровых тайны делают.
Стыдом и честью можно легче нам
Детей держать, чем страхом, полагаю я.
– Великолепно! – воскликнул Полибий. – Какой удар по тем, кто слепо следует обычаям предков и отвергает эллинскую образованность!
– И Теренций попал в цель! – засмеялся Лелий. – Катон неистовствовал, и не будь «Братья» включены в поминальные игры в честь нашего Эмилия Павла, он бы добился, чтобы комедия не увидела света.
– Да… – вздохнул Публий. – Мой отец был истинным поборником нового воспитания. Не случайно он забрал в Рим библиотеку Персея. Мне не забыть, как после охоты в Македонии он провез меня по всей Элладе, показал Афины и Олимпию. Если бы ты знал, Полибий, как он радовался, что ты пишешь историю…
Открылась дверь, и в таблин вступил пожилой человек в тоге сенатора, слегка сутулый, с волевыми чертами лица. За ним шел высокий мужчина с живыми черными глазами.
Выскочив из-за стола, Публий бросился к вошедшему.
– Дядюшка! Пакувий! Как хорошо, что ты пришел! Вот ваши места. Полибий, познакомься. Вот Сципион Назика и Пакувий.
Полибий встал и обменялся с вошедшими рукопожатием.
– Мы не опоздали? – поинтересовался Назика, обратив на Публия вопрошающий взгляд. – Чтение еще не началось?
– Что ты имеешь в виду? – удивился Публий.
– Историю Полибия, – отвечал старец.
Полибий вопрошающе взглянул на Публия, и юноша, несколько смутившись, улыбнулся:
– Откуда ты взял, что Полибий будет ее читать?
– Друзья! – сказал Пакувий. – Это я ввел патрона в заблуждение. Я слышал, что Полибий вернулся в Рим после долгого отсутствия, и подумал: «Ведь не с пустыми же руками?»
– Да, не с пустыми, – согласился Полибий. – Много встреч, мыслей, набросков. Несколько глав о Ганнибале, сейчас я принесу их.
Полибий читал тихо, не повышая и не понижая голоса. Лишь дрожащие пальцы и румянец выдавали его волнение. И как не волноваться, когда он, гиппарх Ахайи, впервые выступает в роли историка, причем историка Рима! Полибий ощущал, с каким вниманием его слушают, и это воодушевляло. «Кажется, получилось», – думал он, переносясь вместе со слушателями в страшные для Рима дни, когда со снежных вершин Альп, подобно лавине, скатился Ганнибал.
Вот и последняя фраза. Полибий отложил зашелестевший свиток. Наступила тишина. Слушатели переживали поражение Гая Фламиния.
Первым к Полибию бросился Публий. Обнимая его, он кричал:
– Мы этого ждали! Мы все этого ждали, Полибий!
– Прекрасно! – воскликнул Лелий. – Ганнибал и Фламиний как живые!
– А как дан переход Ганнибала через болота! – вставил Пакувий. – Словно сам вытягиваешь ноги из трясины!
– Если так изображен Ганнибал, представляю, каким у тебя будет Сципион, его победитель! – заключил Назика.
– Благодарю вас, друзья! – с чувством проговорил Полибий. – Сегодня я не собирался вам читать, но теперь рад, что так получилось. Ваше одобрение для меня все равно, что попутный ветер для морехода. Теперь, надеюсь, моя работа пойдет быстрее, и я смогу показать вам через год первые две книги.
Оплошность
На третий день сентябрьских календ сенат опять вернулся к судьбе ахейских изгнанников. После того как посол ахейского союза Диэй был выслушан с явным одобрением, ему предложили удалиться из курии и ждать решения. Претор Авл Постумий, руководивший заседанием, предоставил слово Сципиону Назике.
– Отцы-сенаторы, – начал Назика, – вопрос, поставленный на обсуждение, ясен, и можно лишь удивиться тому, что мы им занимаемся уже второй раз. Решение о высылке в Италию тысячи ахейцев было принято нами в то время, когда существовала опасность объединения Ахайи с Македонией. После того как Персей был разбит и Македония перестала существовать, нам нет смысла удерживать ахейцев. Поэтому я предлагаю немедленно отпустить домой граждан государства, с которым мы никогда не находились в состоянии войны.
Затем выступил Элий Пет.
– Я согласен с Назикой, что задержанных ахейцев следует отпустить. Но надо ли отпускать немедленно? Несколько дней назад мне стало известно, что возобновилась вражда между ахейцами и Спартой, которая стремится выйти из союза городов Ахайи. Разумеется, это обстоятельство не имеет отношения к ахейским изгнанникам. Но если мы отпустим их немедленно, это будет воспринято как наша слабость. И я думаю, надо отложить освобождение ахейцев на несколько месяцев, дабы мы могли убедиться, что ахейский союз не применит к Спарте силу.
– Слово имеет Марк Порций Катон, – объявил председательствующий.
– Я знаю, – начал Катон резко, – что многие жалеют ахейцев и считают их удержание беззаконием. Но решение, принятое сенатом, – закон, а отменять законы не в наших обычаях. Поэтому пусть себе ахейцы живут там, где мы их поселили, а ахейские послы не морочат нам голову.
– Итак, – заключил Постумий, – выступили три оратора. Двое из них высказались за то, чтобы ахейцев отпустить, один – чтобы оставить. Кто желает отпустить ахейцев – переходите направо, кто не желает – налево.