тот, – он показал на ромея с бычьей шеей и руками мясника, – центурион Орбилий. Это он замучил твоего отца Персея. Он хотел отравить и тебя, но добрые люди тебя увели и похоронили другого мальчика.
Николай взглянул на царя. Он был бледен. На его лбу выступили капли пота.
– Тебе плохо, царь? – спросил он. – Принесите кто-нибудь воды.
– Не надо! – проговорил Андриск глухо. – Я старался замкнуть свою память от воспоминаний. Но вот отыскался очевидец, и всплыло все страшное, что было со мной все эти годы.
Андриск внимательно изучал лица ромеев. Видимо, никто из них не понимал эллинского. Только на физиономии Орбилия появились следы беспокойства.
– Я узнал этого негодяя. Это начальник стражи. Зверь.
Андриск сделал паузу, ожидая реакции ромея, знавшего эллинский.
И тот понял, что от него требовалось.
– Да! Да! Его поставили над нами. А потом, я слышал, его вызывали в сенат отчитываться.
Андриск кивком подозвал телохранителя.
– Этого, – он ткнул пальцем в Орбилия, с тупым изумлением уставившегося на него, – пусть отведут в Эги и содержат под строгой охраной.
– Будет исполнено. А остальных?
– Остальных продать, кроме этого, – он показал на ромея, стоящего на коленях. – Его отпусти. Должны же в Риме узнать о своем поражении.
Оставшись наедине с Николаем, Андриск сказал ему доверительно:
– Наша первая удача, но как бы мы ею ни гордились, надо думать о будущем. Теперь ромеи пошлют против нас несколько легионов во главе с более опытным полководцем.
– Но у нас будет передышка в несколько месяцев, – заметил Николай. – Надо увеличивать наше войско. Ведь многих, пришедших в лагерь, мы отослали. Теперь, услышав о победе, явятся и новые.
– Все равно одни мы с Римом не справимся. Надо не повторить ошибок моего отца. Ты мне говорил, что в Коринфе избран стратегом взамен Диэя Критолай, сын Телекла.
– Да, государь. Я слышал, что он уже давно призывает ахейцев отвергнуть союз с Римом.
– Вот наш союзник. Нам во что бы то ни стало надо договориться о совместных действиях. Я хотел бы сам встретиться с Критолаем, но это невозможно. Надо отправить в Коринф надежного человека, наделив его чрезвычайными полномочиями, и при этом о нашем посольстве не должны узнать ромеи.
– Доверь мне это дело, государь, – внезапно проговорил Николай.
– Нет! Нет! – возразил царь. – Ведь ты же мой главный друг и помощник. Через несколько месяцев могут высадиться ромеи.
– А я обернусь за месяц, – сказал Николай. – У меня есть план.
Они прошли к берегу Стримона и продолжали беседу, глядя на пенящуюся воду. Рев могучей реки заглушал звуки человеческой речи.
С птичьего полета
– Но ты мне обещал показать город, – заметил Полибий, когда Менилл повел его к гавани. – Ведь когда я был послом, я ничего не видел.
– Мои планы не изменились, – ответил Менилл, улыбаясь. – Я покажу тебе Александрию с высоты.
Он протянул руку к находящейся шагах в двухстах от гавани громаде маяка.
Полибий внимательно осмотрел маяк с подножия до вершины, вокруг которой кружились едва видимые птицы.
– Кстати, – спросил он, – я что-то не помню: кто соорудил это чудо света?
– Если бы ты спросил меня два года назад, я бы ответил: Птолемей Филодельф. Ибо надпись на основании маяка гласила: «Птолемей Филодельф на века». А теперь могу сказать – маяк построил Сострат из Книда.
– Нашли в архиве расписку о получении этим Состратом вознаграждения? – предположил Полибий.
– Вовсе нет, обвалилась известка, на которой было написано царское имя, и под ней обнаружилась надпись, выбитая на камне: «Воздвиг Сострат-книдянин ради спасения мореходов». Весь день у маяка стояла толпа, и все удивлялись находчивости архитектора.
– Великолепно! – воскликнул Полибий. – Поучительная история. Жаль, что историк Тимей не написал свой труд на известке…
– Но мы, Полибий, пришли! – перебил Менилл.
И вот уже они поднимаются по винтообразной лестнице, устроенной таким образом, что через каждые сто двадцать – сто пятьдесят ступеней имелась площадка для обзора.
На первой площадке Менилл рассказал о районе близ гавани.
– Видишь этот дворец, – показал он на здание, сверху имевшее форму гаммы. – За ним кучка деревьев и круглое озерцо с островком посередине. Это внутренняя искусственная гавань, сооруженная по образцу карфагенской. Вход ее в большую гавань с этой стороны не виден. У островка стоят военные суда. Чтобы их нельзя было сосчитать, на маяк не пускают чужеземцев.
– Но ведь меня пустили! – вставил Полибий.
– Тебя – да. Ведь не каждому Птолемей дарит перстень с портретом своей возлюбленной матушки! Но продолжим осмотр. Как ты думаешь, что это за зеленый квадрат с причудливо рассыпанными домишками? Вон там, за изгибом Нила?
– Наверное, загородные виллы придворных? – предположил Полибий.
– Не угадал. Это царский некрополь. Тот домик, что к нам ближе, мавзолей Александра. Ты же знаешь, что тело его в Египте.
– Конечно! Его похитил первый из Птолемеев, пока спорили о власти остальные полководцы!
Они долго еще стояли на первой площадке, и Полибий жадно расспрашивал о каждом здании, словно бы спеша восполнить то, что не успел прочитать в свитках библиотеки Персея.
Со второй площадки открылась вся Александрия, напоминавшая брошенную на землю плашмя полосатую македонскую хламиду, опоясанную под грудью голубым пояском канала.
Менилл протянул руку влево.
– Александр прибыл сюда, в Ракотиду. Это было жалкое поселение рыбаков и волопасов. Македонец призвал архитекторов. Линии улиц размечали мелом и, как говорят, его не хватило. В ход пошла мука, запасенная для строителей.
– Да, я знаю эту басню, – произнес Полибий.
– Разумеется, это басня, – подхватил Менилл, – но она призвана объяснить, почему Александрия стала кормилицей ойкумены. Три четверти хлеба, производимого на продажу, идет через этот канал, доступный для плоскодонок, и перегружается в порту.
– Смотри! – Полибий показал в сторону моря. – Суда плывут вереницей, как стая диких уточек. Как же должны быть богаты те, кто продает это зерно!
– Скажи лучше – «тот»! – воскликнул Менилл. – Продажей зерна ведает царь, и все доходы достаются ему одному!
– Сколько же у него земли и рабов, чтобы получать столько зерна!
– Почти вся пахотная земля принадлежит у нас царю, – с гордостью ответил Менилл. – А живущие на этой земле испокон веков ее обрабатывают и сдают почти весь урожай, оставляя себе самую малость. Они не рабы, но от этого им не легче.
– Я и не представлял, как богат Птолемей, – заметил Полибий.
– Да разве только в этом его богатство! Царю достаются также и доходы от продажи масла и папируса, да и чистое золото поступает во дворец без всякой торговли. Ведь на юге Египта есть рудники, где рабы и государственные преступники под жгучими ударами плетей и палящими лучами солнца добывают золото для царя. Вот что потеряла Корнелия, отказав Птолемею и даже не захотев взглянуть на то, что он ей предлагает.
– Но дай она согласие, ты никогда бы не увидел меня здесь.
– Почему? – удивился Менилл.
– Видишь ли… Второй такой женщины нет в круге земель. И мое чувство…
– Да ты в нее влюблен! – перебил Менилл.
– Я не знаю, каким это назвать словом, но сознание того, что Корнелия живет в одном городе со мною, сделало мое изгнание не столь тягостным. К тому же, она сама предложила мне писать об ее отце.
– Да. Но почему ты не сделал ей предложение, когда она овдовела?
– Потому, – ответил Полибий сердито, – что я не обладаю таким самомнением, как твой Птолемей. Услышать похвалу из ее уст – большее, на что я могу рассчитывать.
На третьей площадке, отстоящей от земли на двести локтей, было ветрено, и только здесь Полибий понял, почему Менилл посоветовал одеть облегающий тело гиматий и подпоясаться.
– Вот открывается Нил семиустый, – торжественно произнес Менилл, показывая влево.
– Менилл! – внезапно проговорил Полибий. – А ты мне еще не показал знаменитейшую из библиотек!
Кариец всплеснул руками.
– Да вот же она, почти под нами – вон то здание около дворца.
– Подумать только! Сверху коробочка коробочкой, но как вспомнишь о сокровищах, скрывающихся под этой крышей, охватывает дрожь!
Полибий показал на лестницу, и они стали спускаться.
– Все лучшее, созданное человеческим умом! – продолжал Полибий. – В книгах библиотеки Персея, казавшейся мне сначала огромной, я встречал немало имен историков, философов, поэтов, которыми не заинтересовались македонские цари. Искать их в Риме было бесполезно. И я уже тогда подумал, что они будут в библиотеке твоего города.
– Не сомневайся, – вставил Менилл. – Ведь в царской библиотеке 743 тысячи свитков, и среди них, разумеется, и твоя история.
– Как я этим горжусь! – воскликнул Полибий. – Но мой труд – все равно что муравей в сравнении с этим маяком. Сколько мне предстоит еще прочитать и продумать, чтобы стать достойным звания историка. Я уже предвкушаю прохладу залов, наполненных запахом кедра.
– Почему кедра? – удивился Менилл.
– Кедровым маслом пропитывают книги от червеца, который проделывает норы в папирусе и пергамене и превращает их в труху. Впрочем, еще более страшный враг человеческой мысли – война. Видел бы ты, какие страшные следы оставила она на книгах македонских царей!
– Забудь о войне! – проговорил Менилл. – От нас она далеко.
Полибий остановился.
– Ты думаешь? Но ведь она уже в Карфагене и Македонии. В Элладе воздух насыщен грозой и тяжело дышать.
– Не будут же ромеи воевать с нашим Птолемеем, когда он им в рот смотрит. Поверь, нам война не угрожает.
Так они спускались, беседуя о политике, войне и мире, о будущем, строили планы, и будь Фаросский маяк впятеро выше, им бы все равно не наговориться.
Выйдя на дамбу, они увидели бегущего к маяку человека.
– Как ты думаешь, куда он так торопится? – спросил Полибий.