ись и, перебросившись несколькими фразами, шли дальше. Со стороны их можно было принять за эллинских торговцев, успешно завершивших сделку и поэтому находившихся в приподнятом настроении.
— Я знал, что не возникнет сомнений! — воскликнул Николай.
Андриск расхохотался:
— А какое было важное лицо у этого претора. Представляю, как оно вытянется, когда он узнает правду.
— Это будет нескоро. Филарха доставят в тюрьму, пригласят секретаря и переводчика.
— А если бы он знал эллинский? — спросил Андриск.
— Ничего бы не изменилось, государь, — отозвался Николай. — Ведь царское письмо было в наших руках.
Для любого здравомыслящего человека сдача Филарха ромеям показалась бы ребячеством. Он не стал бы рисковать и выбросил бы царского секретаря за борт или высадил бы его на каком-нибудь пустынном берегу. Но прием, оказанный Лаодикой, чудесное спасение, наконец, встреча со старым моряком, признавшим его сыном Персея, показали Андриску благоволение Фортуны, и он смело пошел на риск. К тому же Андриск надеялся еще на одну ее милость: в Остии он мог встретить отца. Конечно, пришлось бы отослать Николая и объяснить отцу, к чему он стремится. Отец бы понял. О встрече с Элией Андриск не думал, хотя не было дня, когда бы он ни вспоминал о ней. Ведь он обещал ей стать царем и встретиться с нею как царь.
— Государь! — послышался испуганный возглас Николая.
Андриск повернул голову.
Моряк с ужасом смотрел на огромный корабль, стоявший на якорях в полустадии от берега.
— Это наша «Артемида»! — выдохнул он. — Смотри, как величаво вознеслась корма, выставляя изгиб своей золотой шеи. Как могуча эта мачта! Но я не вижу рей и парусов!
— Да, это она, — задумчиво проговорил Андриск, словно погружаясь в невеселые воспоминания. — Но на носу нет Артемиды…
— И палубы пусты, — продолжал Николай. — А в тот день, когда я, будучи помощником кормчего, принимал твоего отца со свитой, все матросы в нарядных одеждах выстроились на верхней палубе. Я дал знак. Музыканты поднесли к губам флейты. Какой это был праздник!
— Смотри! Видишь там двух легионеров? — вскрикнул Андриск. — Они тащат мальчишку. Он упирается. Негодяи! Они ударили его по голове.
— Да, да! Он кричит!
На крик из зарешеченных люков высунулись руки. Огромный корабль, казавшийся пустым, заполнился звуками, плачем, рыданиями.
— О боги! — воскликнул Николай. — Что они сделали с нашей «Артемидой»?!
— Я думаю, что они превратили ее в тюрьму, — предположил Андриск.
— Видимо, ты прав, государь. Но кто эти несчастные узники, которым, может быть, никогда не придется ощутить под стопой твердую землю? Наверное, такие же дети, как тот мальчик, которого тащили легионеры?
— Сейчас я узнаю.
Андриск отошел на несколько шагов и, перебросившись несколькими фразами со стоявшим сзади них ромеем, вернулся.
— Это юные карфагенские заложники. Три дня назад их доставили сюда из Лилибея. А еще раньше в Африку отплыли корабли с легионами.
Потрясенные виденным, они долгое время шли молча. Каждый думал о своем. «Рим объявил Карфагену войну, — думал Андриск. — Сейчас самое удачное время для моего выступления. Надо торопиться».
— Хорошо, что мы здесь побывали! — сказал Николай. — Такое надо было увидеть самим.
— Ты прав, — согласился Андриск. — Фортуна привела нас в Остию, чтобы преподать еще один урок ненависти.
На распутье
В доме Эмилия Павла царила суматоха. Переписчики книг под наблюдением Исомаха собирали и увязывали вещи Полибия. Сам Полибий, уединившись в таблине, просматривал свитки. Буквы прыгали перед глазами. Через несколько дней отъезд, ждали, пока соберутся в Рим оставшиеся в живых ахейцы. За это время надо успеть сделать выписки. Кто знает, как сложится судьба? Найдутся ли в Ахайе необходимые книги и будет ли время их читать? А ведь историю не оборвешь на полуслове. Главные мысли не высказаны…
Полибий потянулся к каламосу. «Главные мысли» — так назвал Эпикур одно из своих сочинений, в котором объединил разрозненные заметки. Но история — это связь времен, последовательный ряд событий, происшедших в круге земель. Историк — в прокрустовом ложе пространства и времени, и свои главные мысли он может высказать попутно при объяснении причин событий и рассказе о царях, полководцах, политических деятелях…
Отворилась дверь, и на пороге возник Менилл, пышущий здоровьем и источающий благовония.
— Боги мои! — воскликнул Полибий, бросаясь к другу. — Что нового в твоей благословенной Александрии?
— В Александрии все по-старому, — отвечал кариец. — Так же сияет Фаросский маяк, и на его свет, как бабочки, слетаются крылатые корабли. Ученые составляют каталоги книг и высматривают в ночном небе неизвестные нашему миру созвездия. Имеется лишь одна новость, и она привела меня в Рим. Пришел к тебе за советом.
— Слушаю тебя.
— Мой повелитель решил жениться…
— И он послал тебя испросить согласия сената, — усмехнулся Полибий.
— Ты шутник. Пока еще до этого не дошло! Птолемей наконец сделал выбор. С тех пор как прошел слух о странной смерти Семпрония Гракха, царь бредит Корнелией. Разумеется, у него есть и политические расчеты. Но правда ли, она хороша?
Полибий удивленно вскинул брови:
— Хороша? Нет, прекрасна. И к тому же на редкость умна и образованна. Правда, если Птолемей рассчитывает на приданое, то он прогадал. У Корнелии нет ничего за душой, кроме триумфов ее отца.
— О каком приданом ты говоришь! — выкрикнул Менилл. — Мой повелитель так богат, что может не думать о таких мелочах.
— И все же ему не видать Корнелии, как своих ушей! — жестко проговорил Полибий.
— Почему ты так в этом уверен? Какую женщину не прельстит царская корона! К тому же мне известно, что у нее есть сыновья. После смерти Птолемея они станут царями.
— Постарайся понять, Менилл, — сказал Полибий мягко. — Корнелию нельзя сравнивать с другими женщинами, как ее отца — с другими ромейскими политиками. Слава Корнелии такова, что еще при жизни о ней рассказывают небылицы.
— Так это неправда, будто в ее дом заползли две змеи и Гракх убил самца, потому что жрец, к которому обратились, предсказал, что смерть самца принесет гибель хозяину дома, а самки — его жене?
— Разумеется, выдумка! Но правда то, что Корнелия — единственная женщина, ради которой можно пожертвовать жизнью.
— И все-таки мне придется выполнять поручение, — сказал Менилл. — Но что мы все о делах! Расскажи о себе. Ты что, меняешь дом?
— Жизнь! — сказал Полибий. — Нас отпускают в Ахайю.
— Но я не чувствую в твоем голосе радости!
— А чему радоваться! Если бы раньше отпустили… Ведь нас уже в Ахайе похоронили и чтут как мучеников. А поймут ли нас, когда мы вернемся? Не знаю…
— Как это все печально, — сказал Менилл. — Может, и впрямь лучше не ехать… Давай ко мне в Александрию. Мой дом будет твоим домом. Ты сможешь заниматься в лучшей библиотеке мира и кормиться в Мусейоне за царский счет.
— Благодарю тебя, мой друг. Но завтра я вместе со всеми плыву в Ахайю.
Корнелия
Корнелия сидела у себя в комнате перед дверью, открытой в перистиль. Из памяти не выходили слова Полибия, сказанные им вчера при прощании: «Здесь я оставляю счастье».
«А мое счастье? — думала Корнелия. — Один за другим умирали дети. Из двенадцати осталось трое. А Публий? Что заставило его торопиться с браком?»
Из перистиля послышались шаги и скрип скамейки. Через несколько мгновений раздался звонкий голос Тиберия, и на душе матери стало спокойно.
— Учитель! Зенон пишет, что все люди — творения судьбы и что в каждом человеке — частица божества. Но почему же эти частицы гаснут, как искры в воздухе? Почему в мире столько зла?
— Этот вопрос поставлен тобою правильно, Тиберий, — послышалось в ответ. — Зенон бы на него ответил так: «В несправедливости, царящей на земле, надо винить не судьбу, установившую справедливый порядок, а самих людей, не понимающих велений судьбы…»
Снова скрипнула скамейка, и голос Блоссия стал затихать. Теперь они идут по дорожке сада и, достигнув ворот, повернут назад. Мысль всегда в движении. Поэтому Сократ ничего не писал. Только думал и говорил.
И вновь стал слышен голос Блоссия:
— Нет, не в дар дана человеку жизнь, а в долг, и судьба, как суровый заимодавец, ждет в конце пути, нередко отнимая долг по частям — слух, зрение, ноги, память. Поэтому то немногое время, что нам выделено, надо тратить на борьбу и на труд, дающий радость.
Корнелия вспомнила, что эту притчу сочинил какой-то мудрец — имя его она забыла — с самого каменистого из греческих островов, где старики кончали жизнь самоубийством, чтобы не отнимать кусок хлеба у молодых. Мудрость чаще всего спутница нищеты. Ведь и Блоссий явился три года назад в Рим с одной статуей Зенона…
В комнату вбежал раб.
— Госпожа! — закричал он. — К тебе египетский посол.
— Посол? — удивцлась Корнелия. — Может быть, он спутал мой дом с курией? Покажи ему дорогу.
— Нет! Он назвал твое имя.
— Тогда впусти.
В комнату вступил Менилл в сопровождении двух юношей в белом.
Сам он был в голубой мантии, шитой золотом.
— Мой повелитель Птолемей Филометор, — торжественно начал посол, — предлагает тебе руку, сердце и корону. Он готов разделить с тобою все свое состояние, которое исчисляется в пяти тысячах талантов золотом и в недвижимом имуществе, перечень которого мне поручено тебе передать.
Менилл протянул Корнелии папирусный свиток.
— Птолемей делает мне предложение? — проговорила Корнелия, едва опомнившись от удивления. — Но ведь он ни разу не видел меня!
— Он наслышан о твоей красоте и добродетелях! — важно произнес Менилл.
— А ему известно, — усмехнувшись, спросила Корнелия, — что у меня дочь уже тринадцать лет, как отпраздновала свадьбу?
— Но, выдав дочь замуж, — быстро нашелся Менилл, — ты стала свободна!
— У меня двое сыновей, — перебила Корнелия. — Они потеряли отца. Я решила посвятить себя воспитанию моих мальчиков. Передай царю, что долг матери вынуждает меня ответить отказом.