От Диодора мы узнаем о последствиях поражения, понесенного Магонидами у Гимеры. Узнав о страшной беде, карфагеняне стали готовиться к вторжению Гелона, укрепляя городские стены{380}. Одновременно они отправили на Сицилию послов, подобранных из самых толковых граждан. Посланники обратились за содействием к супруге тирана Дамарете и после заключения мира отблагодарили ее, вручив корону, сделанную из ста талантов золота. На встрече карфагенской депутации с Гелоном он вел себя как триумфатор, а пунические посланники умоляли его пощадить их город{381}.
Победа обогатила Гелона и его союзников. Они получили не только ценные трофеи, но и множество военнопленных для того, чтобы использовать их в реализации амбициозных строительных проектов{382}. В Акраганте гигантские колонны, поддерживавшие архитрав храма, посвященного олимпийским богам, как полагают, были скульптурными изображениями пунических рабов{383}.
В Карфагене панические настроения улеглись, и никаких политических репрессий не последовало. Позднее, правда, произошли некоторые политические перемены: появились Трибунал ста четырех, институт суффетов и Народное собрание, которые просуществуют вплоть до времен гибели города{384}.[171] Создание Народного собрания, в котором могли участвовать все граждане вне зависимости от их социально-экономического статуса, можно расценить как одну из мер по демократизации политической системы в Карфагене, но это было далеко не так. Скорее главной целью политических преобразований было формирование более четкой и действенной структуры исполнительной власти. Полномочия Народного собрания были крайне ограниченными. Как с удовлетворением отмечал древний афинский политолог Аристотель, только богатство определяло пригодность человека к тому, чтобы занимать политический или государственный пост{385}. Города Сардинии переняли многие политические реформы Карфагена[172].
Инициатором преобразований была карфагенская элита, и это подтверждается тем, что господствовавшим политическим кланом оставались Магониды, которые и проводили реформы. Хотя институт суффетов не был наследственным и кандидаты подбирались из среды знати, государственные посты монополизировались определенными индивидами. Это означает, что представители определенного клана могли занимать основные государственные должности{386}. О доминировании Магонидов свидетельствует хотя бы то, что Гамилькар избежал посрамления, которому обычно подвергали командующих, потерпевших поражение такого масштаба. Напротив, его имя окружили почестями, ему возводили монументы и от его имени совершали жертвоприношения по всему пуническому миру{387}. Гамилькара превозносили как мученика, положившего свою жизнь на алтарь дружбы, и это, видимо, импонировало карфагенской общественности. Возможно, его репутацию спасли достаточно умеренные требования, выдвинутые Гелоном. Карфаген должен был заплатить 2000 талантов серебра в порядке компенсации военных затрат Гелона и построить два храма, в которых надлежало хранить копии мирного договора. Гимера теперь стала вотчиной Сиракуз[173].
Более полувека карфагеняне не трогали Сицилию. Они даже игнорировали реальные возможности для вторжения — к примеру, приглашение афинян вступить в альянс против их злейшего врага Сиракуз[174]. В то же время трудно найти какие-либо признаки экономического упадка в Карфагене вследствие понесенного поражения. Именно в V веке существенно изменился физический облик города, возникла четко спланированная сетка улиц, соединившая старые и новые районы. Волнистую городскую территорию веером покрыли улицы, взбирающиеся по южному и восточному склонам Бирсы. Новые кварталы выросли у береговой линии, где также появились монументальные ворота и стена с набережной{388}. Хотя город и опоясывали кладбища, на его окраинах также были построены новые жилые и производственные зоны{389}.
Поражение у Гимеры все-таки имело для Карфагена косвенные последствия. Событие, произошедшее далеко от Греции, предоставило врагам Карфагена на Сицилии возможность изображать его в роли варвара, напавшего и попытавшегося изничтожить западных греков, а не доброхота, пришедшего на помощь своему греческому союзнику. В первые два десятилетия V века сварливые города-государства Греции дважды объединялись для отражения нападений армий Персии, самой могущественной державы той эпохи. Для Греции тогда стало чрезвычайно важно сформулировать идеи относительно того, что значит быть греком. Исключительность и превосходство греческого этноса противопоставлялись остальному миру «варваров», то есть «не греков»{390}.
Гелон сам успел продемонстрировать нежелание помогать материковым грекам в отражении интервенции персов в 480 году. Когда над Грецией нависла угроза вторжения персов, греческие города отправили посланников, чтобы заручиться поддержкой всего эллинского сообщества. Сиракузы были в числе первых городов, куда приехали послы, но на их призыв вместе дать отпор варварам Гелон ответил встречным предложением, коварно рассчитанным на то, чтобы обнажить надменное отношение материковых греков к своим западным собратьям. Он придет на помощь, если возглавит объединенные греческие силы. Гелон был уверен, что его предложение будет отвергнуто. Далее он начал выражать свое недовольство тем, что в прошлом собратья-греки отказывались помогать ему в борьбе с карфагенянами и местными сицилийцами, отвергли предложение освободить греческие торговые фактории от засилья варваров. Из его слов было ясно, что сицилийские греки не считаются полноценными членами эллинского клуба, и посланцам материковой Греции пришлось возвращаться домой с пустыми руками. Мало того, Гелон отправил в Грецию собственного посланника Кадма с тремя кораблями и огромной суммой денег, поручив ему дождаться исхода войны. Если победит великий персидский царь, то Кадм должен передать ему деньги и заверить его в лояльности Гелона. Если одержат победу греки, то он должен сразу же вернуться с деньгами в Сиракузы{391}.
В свете побед объединенных греческих сил, одержанных над персами под эгидой Афин и Спарты, столь же значимым представляется и триумф Гелона под Гимерой. Тиран Сиракуз заслуживал того, чтобы возглавить коалицию греческих государств, и отказ признать его лидером «западного фронта» против Персии и ее союзников отчасти объясняет неучастие Сиракуз в войне{392}. Карфаген могли притянуть к персам финикийцы: они как вассалы персидского царя были обязаны предоставить ему значительный контингент рекрутов и корабли. Более того, взбунтовавшиеся недавно на Кипре греческие города вновь оказались под игом финикийских царей Китиона, которыми управляли персы[175]. В то же время Диномениды, правящий клан в Сиракузах, использовали все свое богатство и влияние для того, чтобы убедить греческий мир в правоте притязаний на Гимеру. В главных греческих религиозных центрах Дельфы и Олимпия были воздвигнуты величественные монументы, а самым знаменитым поэтам заказаны пеаны, прославляющие победу. К примеру, Пиндар написал такие строки во славу Ферона, брата и преемника Гелона:
«Я, сын Крона, молю, чтоб умолк и оставался дома боевой клич финикийцев и этрусков, ибо они уже видели, в какую беду высокомерие ввергло их корабли при Кумах (победа Сиракуз над флотом этрусков в 474 году). Им пришлось пострадать, потому что их поверг правитель Сиракуз: он сбросил их юношей в море с быстро бегущих кораблей и избавил эллинов от невыносимого рабства»{393}.
В греческом сообществе пропагандистская кампания имела успех. Геродот пришел к выводу, что знаменитое морское сражение при Саламисе в сентябре 480 года, когда объединенный греческий флот одержал победу над превосходящими силами персов, происходило в один день с битвой под Гимерой. А позже афинский ученый Эфор высказал идею, будто оба сражения были результатом сговора между карфагенянами и персами{394}. Тем не менее не все греческие интеллектуалы, несмотря на пропагандистские усилия Сиракуз, верили в то, что карфагеняне были сателлитами персов{395}. Аристотель категорически отвергал теорию заговора Карфагена и Персии, утверждая, что, несмотря на совпадение по времени, эти два сражения не были связаны друг с другом{396}. Действительно, если монархию Персии в Афинах многие презирали, то политическим устройством Карфагена восхищались{397}. Аристотель включил Карфаген, Спарту и Крит в число государств с превосходной системой правления{398}. По его мнению, именно благодаря совершенной политической системе в Карфагене никогда не было восстаний и тиранов. Возможно, делая такое заявление, он бросал камень в огород Сирак