Данные археологии дают основание полагать, что в период неолита в Магрибе имели место отделение земледелия от скотоводства и возникновение оседлых укрепленных поселений. На мысе Бон, в частности, при раскопках неолитического поселения найдены ручные мельницы[156]. Неподалеку от него, в районе Джебель эль-Калаа, обнаружены примитивные по своей конструкции стены, длиной 400 м, сложенные из массивных плит[157], видимо, являющиеся остатком поселения земледельцев[158].
Наиболее подробные сведения, характеризующие ливийское общество на грани II и I тысячелетий, содержат надписи египетского фараона Рамзеса III из МединетАбу, посвященные его войнам с ливийцами, а также сообщения папируса Гаррис[159]. Правда, речь в данном случае идет о ливийских обществах, живших вблизи египетской границы, т. е. в восточной Ливии, однако ясно, что по уровню своего развития восточные и западные ливийцы не могли резко отличаться друг от друга.
Согласно этим материалам, на границе с Египтом находились ливийские племенные образования — машаваша[160] и техену. Наряду с ними упоминаются и собственно ливийцы. Во главе этих племенных образований стояли вожди (wr). Во время войны с ливийцами египтяне захватили одного из вождей машаваша — Капура. В тексте, где перечисляется военная добыча, термин «вождь» употреблен во множественном числе. Автор, очевидно, имел основания полагать, что будет захвачен не один, а несколько вождей машаваша. В другой надписи упоминаются вожди страны машаваша. Можно предполагать, что этническая группа машаваша представляла собой союз племен, каждое из которых имело своего племенного вождя. Наряду с вождями (wr) из общей массы в 1205 пленных выделены 5 человек, обозначенные термином —по-видимому, представители племенной знати. Остальные пленные машаваша составляли, вероятно, рядовую массу.
Таким образом, египетские источники отразили процесс выделения у восточных ливийцев из массы членов племени аристократической верхушки — вождей и знати. Вероятно, и западные ливийцы находились на таком же уровне общественного развития, когда они в конце II тысячелетия столкнулись с финикийскими колонистами[161]. Заинтересованность аристократической верхушки в развитии финикийской торговли, несомненно, служила важной предпосылкой успеха при основании финикийских колоний.
Античная традиция сохранила некоторые сведения о финикийской торговле на территории Ливии. В «Одиссее» рассказывается о том, как, вернувшись после длительных скитаний на родину, Одиссей в беседе с пастухом Евмеем выдает себя за претерпевшего много бедствий критянина, которого превратности судьбы забросили в Египет. Вот что он говорит: «Тогда пришел финикиец, муж, сведущий в хитростях, мошенник, который много зла причинял людям. Он меня, уговорив такими речами, побудил, чтобы мы прибыли в Финикию, где находились его дома и имущество. Там у него я оставался в течение целого года. Но когда завершились месяцы и дни вновь окончившегося года и пришла весна, он меня повез в Ливию на корабле, плавающем по морям, замыслив обман, чтобы я с ним вез товар (φόρτον), а там чтобы и меня продать в рабство (περάσειε) и получить огромную плату (ασπετον ώνον)» (Odyss., XIV, 288-297). При разборе этого отрывка возникает ряд трудностей, причем первая и наиболее существенная проблема заключается в хотя бы приблизительной датировке тех исторических обстоятельств, о которых идет речь. Как известно, окончательно текст гомеровского эпоса сложился в IX-VIII вв. Но в эпосе нашли свое отражение и те особенности греческой жизни, которые были характерны для более раннего периода — для периода крито-микенской культуры. Некоторые детали рассказа Одиссея позволяют предполагать, что в нем отражено время, соответствующее периоду набегов «морских народов» на Египет. Дело в том, что несколькими строками выше (XIV, 245 сл.) речь идет о неудачном морском набеге на Египет, в котором якобы принимал участие рассказчик. Если это так, то можно было бы сделать вывод о наличии весьма ранних торговых связей финикиян с Ливией. В пользу такого толкования памятника говорит и несомненное, как мы видели выше, наличие торговых связей финикиян с южной Испанией в XIII—XII вв. Но, как бы то ни было, свидетельство эпоса представляет совершенно исключительный интерес. И рассказчик, и его слушатель не сомневаются в том, что финикиянин направится для продажи своих товаров именно в Ливию. Эти товары, видимо, не отличались от тех, которыми финикияне торговали с другими своими контрагентами. Отсюда можно сделать вывод, что к моменту возникновения рассказа финикийская торговля в Ливии велась систематически, а начало ее следует отнести ко времени задолго до возникновения интересующего нас здесь повествования. Обращает на себя внимание также то обстоятельство, что Ливия представляется важным рынком сбыта рабов, таким рынком, где торговля рабами стала делом в высшей степени прибыльным. Последнее возможно было только в условиях возникновения в Ливии рабовладельческого хозяйства[162].
Если не считать Ликса, который не сыграл какой-либо заметной роли в истории Африки и основание которого было связано скорее с попытками финикиян захватить в свои руки Гибралтарский пролив, нежели с их намерениями закрепиться на территории Магриба, первой колонией на Средиземноморском побережье Африки была Утика. О дате основания этого города античная традиция сохранила некоторые точные указания. Так, у Плиния (Nat. hist., XVI, 216) мы находим сообщение об основании города «1178 лет назад». Другой источник (Ps.-Arist., De mir. aus., 134) отмечает, что Утика, «как говорят, была основана на 287 лет раньше самого Карфагена, как написано в финикийских историях». Последнее указание особенно важно: неизвестный автор воспользовался данными, восходящими к трудам финикийских историков, что повышает ценность его хронологических выкладок. Наконец, Веллей Патеркул (I, 2, 4) писал, что Утика была основана вскоре после основания Гадеса (post paucos annos). Если учесть, что Карфаген был основан в 825 г., то в таком случае следует признать датой основания Утики 1112 г.[163] Археологически Утика изучена слабо. Древнейшие открытые здесь погребения датируются VIII в. до н. э.[164], что не исключает, однако, возможности нахождения в будущем и более ранних некрополей.
Об обстоятельствах, при которых была основана Утика, Юстин (XVIII, 4, 2) сообщает следующее: «До избиения господ они (тирийцы. — И. Ш.), будучи в расцвете сил и имея многочисленное население, отправив в Африку молодежь, основали Утику». Прочие источники (Plin., Nat. hist., V, 76; St. Byz., s. v. Ίτύκη; Vell. Pat., I, 2, 4) подтверждают версию Юстина об основании Утики тирийцами[165]. Отправляя в Северную Африку экспедицию «молодежи», правительство Тира достигало сразу же нескольких целей. Оно создавало укрепленную базу на подступах к Пиренейскому полуострову и тем самым закреплялось окончательно на важнейших торговых путях; одновременно оно получало возможность использовать эту базу для развертывания торговли непосредственно в Магрибе и для дальнейшей колонизации этой территории. Постепенно Утика превратилась в значительный торговый центр, который даже попытался в X в. обрести политическую самостоятельность (Fl. Ios., Ant. Iud., VIII, 146; Contra Αρ., I, 18)[166]. По сообщению Саллюстия (Bell. Iugurth., XIX, 1), такие крупные финикийские колонии, как Гиппон, Хадрумет и Лептис, были основаны финикиянами до основания Карфагена, хотя, вероятно, и позже Утики. Более точно датировать их возникновение в настоящее время не представляется возможным. Несомненно, однако, что колонизация Северной Африки представляла собой длительный процесс.
Об основании Лептиса Саллюстий (Bell. Iugurth, LXXVIII, 1) сохранил следующее известие: «Этот город был основан сидонянами, о которых мы знаем, что они, будучи изгнанными вследствие гражданских смут (profugos ob discordias civiles), на кораблях прибыли в эти места». Плиний (Nat. hist., V, 76), однако, называет основателем Лептиса Тир[167]. Судя по тому, что Саллюстий (Bell. Iugurth., LXXVIII, 4) отмечает сохранение в Лептисе сидонского права и культов (legum cultusque pleraque Sidonia; ср.: Iud., XVIII, 7, 28: mispat sidönim—«сидонское право»), указание Плиния представляется недостоверным.
У ряда авторов Лептис имеет также греческое название — Νεάπολις (Per. Ps.-Scyl., 109-110; Strabo, XVII, 634: Νεάπολις, f) καΐ Λέπτιν καλούμεν), бывшее, вероятно, переводом финикийского qrt hdst — «новый город». Э. Мейер в связи с этим утверждал, что Лептис был основан карфагенянами в VI в.[168] О. Мельтцер предполагал, что это название появилось после того, как Лептис вошел в VI в. в состав Карфагенской державы[169]. Вопрос о том, какое из названий города является древнейшим, весьма неясен, однако нет никаких оснований утверждать, что более древним было имя Лептис. Нам представляется, что название Νεάπολις — греческий перевод древнейшего названия города. Не случайно в Перипле Псевдо-Скилака название Лептис вообще не употребляется, тогда как у Страбона имя Νεάπολις явно является первичным, а Λέπτις — вторичным, производным. Вполне естественно, что, подобно тому как Карфаген был назван «новым городом» в противоположность «старому городу» — Тиру, Лептис, основанный при аналогичных обстоятельствах, получил свое название в противоположность «старому городу» — Сидону.