Посмотрела ему в лицо, убедилась, что он готов. Убрала сотню в карман. Выбросила бутылки и недоеденную эмпанаду вместе с салфеткой в реку.
К аппетитному мясному пирожку сразу подплыла рыбка. Из ресторана вдалеке все так же еле слышно доносилась музыка. В почти полной тишине возле судна вынырнула морская корова с теленком, отфыркалась.
В кают-компании сухогруза лежали Хоппер, молодой старпом и боцман – все мертвые. Матео нигде не было видно.
Ганс-Петер Шнайдер прятался под столом. На голове – кровь. Виктор еще несколько раз выстрелил в него – пули ударили в пиджак и рубашку, выбивая облачка пыли. Бумаги по-прежнему лежали на столе. Чоло порылся в бумажнике Шнайдера.
– Атас! – крикнул Виктор. – Сваливаем!
Он и Пако бросились к главному трапу, ведущему на палубу. Чоло замешкался – хотел прихватить еще и часы Шнайдера. Он уже стягивал их у него с руки, когда Ганс-Петер застрелил его наповал и тут же вскочил, кинувшись в другую сторону, к кормовому трапу. Виктор с Пако стали палить ему вдогонку, пули со звоном били в металл.
Оказавшись на палубе, Шнайдер перевалился через фальшборт и плюхнулся в воду с противоположной от причала стороны. Виктор с Пако несколько раз выстрелили ему вслед, когда он погружался под воду. Опять ссыпались по трапу вниз, в кают-компанию, к Чоло.
Виктор приложил ему руку к шее:
– Готов. Забери его ксивы.
Сбежав по трапу на причал, они быстро засунули пистолеты-пулеметы в ящик со льдом.
Матео на машине Шнайдера уже скрывался из виду.
– Бумаги, – произнесла Кэнди. – Где бумаги?
Ссыпав стреляные гильзы в сумочку, она быстро перезарядила револьвер из лежащей там заготовленной обоймы.
– Мля, бумаги… – опомнился Пако. – Да ладно, гони давай!
– Черт бы вас побрал! Сходи принеси. Чоло точно готов?
– Дура, что ли, я бы его так вот бросил? – возмутился Виктор.
Кэнди защелкнула барабан револьвера.
– Пошли.
Вернувшись в кают-компанию, они без разбору запихали все бумаги в сумочку Кэнди. Мертвые глаза Чоло уже начали высыхать. Уходя, они даже не обернулись в его сторону.
Вновь оказавшись на пирсе, Пако побежал к оставленному на дороге универсалу, а Кэнди с Виктором запрыгнули в фургон, который с ревом сорвался с места. Где-то в отдалении уже завывали сирены.
Рыбка под железнодорожной эстакадой сразу почувствовала приближение поезда, приготовилась. Пригородный состав «Три Рейл» с грохотом пролетел над рекой, стряхивая с моста всяких жуков, которые дождем посыпались в воду. Поджидавшая их рыбка бросилась собирать свалившееся с неба угощение, нарушая водную гладь всплесками и маленькими водоворотами.
Глава 26
За рулем фургона-закусочной сидела Кэнди. Впереди уже виднелись огни аэропорта, над которыми размеренно мигал проблесковый маячок. Когда прямо над головами у них прошел самолет, пришлось повысить голос.
– Что там в документах, какой номер парковки?
– Зона «Д», – отозвался Виктор. – Прямо под залом международных вылетов. Наш рейс прибывает через сорок минут.
Они уже приближались к железнодорожному переезду, когда впереди зажглись красные светофоры и громко забрякал предупреждающий колокол.
– Mierda, – выругалась Кэнди.
Она остановила фургон, подкатив к самым путям, и перед ними неспешно застучал колесами длинный товарный поезд. Отвернув к себе зеркальце заднего вида, Кэнди принялась подправлять макияж. И вдруг ее отражение в зеркале словно взорвалось – кабину фургона веером накрыла автоматная очередь. Сидящий рядом с ней Виктор тоже был убит наповал. Тело Кэнди навалилось на руль, нажав на сигнал. «Ла кукарача, ла кукарача…» – безостановочно разносилось вокруг переезда, перемешиваясь с бряканьем колокола и грохотом товарняка. Ее нога соскользнула с педали тормоза, и фургон медленно пополз в сторону движущегося поезда.
Задние двери фургона распахнулись, и оттуда выбрался Ганс-Петер Шнайдер – весь в крови, обрывки рубашки едва прикрывают бронежилет. В руке он держал пистолет-пулемет. К переезду подкатила еще одна машина, такси. Водитель сделал попытку развернуться и удрать, но Шнайдер пристрелил его сквозь боковое окно и выволок на землю. Запрыгнул на водительское сиденье и навскидку пальнул в газовый баллон, стоящий в кузове фургона. Вдогонку отъезжающему такси со Шнайдером за рулем метнулась взрывная волна, основательно качнув его напоследок.
Сбросив флажок на счетчике, чтобы погас фонарь «Свободен» на крыше, Шнайдер без остановки мчался вперед. В салоне тихо бубнила рация. Стрелял он в открытое окно, но в пассажирском стекле все равно остались пулевые пробоины. Повезло – удалось его тоже опустить. Сиденье и руль были липкими и шершавыми от костных осколков.
Спутниковой противоугонки тут наверняка нет, но таксомоторная компания все равно может определить местоположение автомобиля по обычному GPS-трекеру. Пока еще не особо припекало, но очень скоро эту тачку объявят в розыск. А он весь в крови, мокрый, рубашка в лоскуты… Сидя за рулем, Ганс-Петер стал напевать себе под нос, то и дело повторяя: «Jawohl!»[91]
Прямо по курсу – автобусная остановка. На лавке сидит какой-то старикашка. В соломенной шляпе и рубашке в цветочек с коротким рукавом. В руке – большая запотевшая бутылка пива «Корона» в коричневом бумажном пакете.
Шнайдер спрятал левую руку с пистолетом-пулеметом между сиденьем и дверью. Нагнулся к пассажирскому окну:
– Эй! Эй, вы!
Старикан наконец соизволил открыть глаза.
– Эй! Хотите сто долларов за рубашку?
– За какую еще рубашку?
– За ту, которая сейчас на вас. Подходите сюда.
Шнайдер протянул руку с купюрой, наклонился поближе к окну. Старик поднялся и, прихрамывая, двинулся к машине. Слезящимися глазами пригляделся к Шнайдеру.
– За двести пятьдесят, пожалуй, и отдам.
В уголке рта у Шнайдера забелела пена. Он бешено ткнул стволом «МАК-10» в сторону старика:
– Давай ее сюда или я тебе ща нах мозги вышибу!
Только тут он сообразил, что если выстрелит, то и эту рубашку загубит.
– С другой стороны, сотняга – тоже неплохо, – сказал старик, как будто ничего и не случилось, стягивая с себя рубашку и протягивая ее в окошко такси. Быстро выхватил из пальцев Шнайдера стодолларовую купюру.
– У меня и брюки хорошие есть, если интересуетесь… – начал он было, но Шнайдер уже уносился прочь. В одних штанах и майке старик уселся обратно на лавку и опять приложился к бутылке в пакете.
Шнайдер подрулил к ближайшей станции метро.
Матео сразу ответил на его звонок.
– Я взял вашу машину, – пролепетал он. – Простите. Я думал, что вы… ну понимаете… что вас уже того.
Ганс-Петер закатал пистолет-пулемет в коврик из багажника, сунул его под мышку и стал дожидаться появления Матео.
К принадлежащей Шнайдеру студии, в которой обычно трудились приглашенные стриптизерши онлайн-шоу для взрослых, примыкали два укромных помещения. В одном – шикарные тканевые обои и бархатная мягкая мебель, все в темно-бордовых тонах с голубоватыми шиншилловыми накидками. Другая комната – полностью звуконепроницаемая – сплошь выложена кафелем, со сливным отверстием в полу. В ней располагались его личная душевая с гидромассажем и сауной, холодильник и кремационная машина, маски и обсидиановые скальпели – как шести-, так и двадцатимиллиметровые, по восемьдесят четыре доллара за штуку – куда более острые, чем обычные стальные.
Прямо в одежде он уселся на пол в душевой и стал дожидаться, когда бьющие из стен тугие горячие струи смоют с него кровь. Когда вода затекла под бронежилет, сорвал его и вместе с рубашкой старика зашвырнул в угол.
В душевой звучала музыка. Дистанционный пульт Шнайдер предусмотрительно упрятал в презерватив, и закругленный кончик его торчал с торца, словно маленькая тупая антенна. Обычно он держал его в мыльнице. Ганс-Петер включил квинтет «Форель» Шуберта. Эта тема всегда звучала в доме его родителей в Парагвае. Играла весь субботний день, когда он привычно ожидал наказания.
Вначале тихо, а потом все громче и громче звучит музыка среди голых стен. Шнайдер сидит в углу на полу, привалившись к кафельным плиткам под струями бьющей со всех сторон воды, а от него по полу тянутся к стоку розовые струйки. Расслабившись всем телом, он быстрым движением подносит к губам свой ацтекский свисток смерти[92], дует в него из всех сил, все дует и дует, заглушая музыку и шум воды; этот звук – словно предсмертный вопль десяти тысяч жертв, коронационный гимн Монтесумы, в котором тонут звуки шубертовского квинтета. Дует в свисток до тех пор, пока не выбивается из сил и не падает на пол, лицом к сливному отверстию – глаза широко открыты и неподвижны, перед ними только быстро крутящаяся воронка воды, убегающей в сток.
Глава 27
Ганс-Петер, чистый и уже не мокрый, лежал в собственной постели; кое-как отмытая от крови одежда так и осталась валяться на полу в душевой.
В поисках места, которое принесет покой и позволит наконец уснуть, он шатался по закоулкам своей памяти, словно по громадному дому, заглядывая во все более дальние и дальние комнаты, и наконец забрел в морозильную камеру, что была у них дома в Парагвае.
В этой огромной, как кладовка, морозилке – его родители. И им оттуда не выйти, потому как входная дверь перетянута цепью, которую Ганс-Петер завязал безупречным узлом, как его научил отец – тряс узел до тех пор, пока звенья в нем окончательно не заклинило.
Лежа в своей постели в Майами, Ганс-Петер озвучивал образы, проявляющиеся где-то на потолке. С губ его слетали голоса то отца, то матери, а лицо попеременно принимало то одни, то другие черты.
Отец:Да это шуточки у него такие, сейчас он нас выпустит! А потом я вздрючу его так, что он обосрется!